Недвижимость? Я потрясена. Неужели бабушка Джуди собиралась продать коттедж в Эдисто? Представить себе не могу. Коттедж принадлежал нашей семье с тех пор, как она вышла замуж за дедушку. Она очень любила это место.
Мои родители обязательно сказали бы мне, если бы собрались его продавать. Должна быть другая причина, но выяснить ее я сейчас не могу и потому возвращаюсь к поискам.
В чулане я нахожу остальные ежедневники бабушки: они, как и прежде, хранятся в старом книжном шкафу; расставлены аккуратно, по порядку, начиная с года, в котором она вышла замуж за дедушку, и почти до настоящего времени. Просто ради забавы я беру самый старый. Кожаная обложка молочно-белого цвета высохла, покрылась коричневыми трещинами и стала похожа на кусок старинного фарфора. Записи внутри сделаны затейливым девичьим почерком. Страницы заполнены заметками о вечеринках в женском клубе, экзаменах в колледже, девичниках, образцах фарфора, вечерних свиданиях с дедушкой.
На одном из полей она тренировалась подписывать свою будущую фамилию, которую приобретет после скорого замужества. Завитушки неопровержимо свидетельствуют о головокружительной первой любви.
«Была в гостях у родителей Гарольда в Дрейден Хилле,— говорится в одной из записей.— Каталась на лошадях. Я взяла несколько барьеров и просила Гарольда не говорить об этом матери. Она хочет, чтобы до свадебной церемонии мы добрались живыми и невредимыми. Мет ни малейших сомнений — я нашла своего принца».
Нахлынувшие чувства комом застревают у меня в горле. Читать дневник и сладко, и больно.
«Нет ни малейших сомнений».
Неужели она и вправду была в этом уверена? Или она просто... знала, что все идет так, как надо, когда встретила дедушку? Неужели мы с Эллиотом тоже должны были испытать... что-то вроде удара молнии, а не спокойно перейти от детской дружбы к взрослой, затем к свиданиям и свадьбе только потому, что после шести лет отношений вроде бы уже пора пожениться? Может, с нами что-то не так, если у нас не мутится от страсти рассудок и мы никуда не торопимся?
Звонит телефон, и я хватаю его, надеясь, что это мой жених.
Голос в трубке мужской и дружелюбный — но он не принадлежит Эллиоту. . .
— Здравствуйте, это Трент Тернер. Мне звонили с этого номера. Извините, что пропустил звонок. Чем могу вам помочь?
— Ой.„ ой...— все возможные фразы для вступления вылетают у меня из головы, и я просто выпаливаю: — Я нашла ваше имя в ежедневнике своей бабушки.
В трубке слышно, как на другом конце шуршат бумаги.
— У нас была назначена встреча в Эдисто? Чтобы осмотреть коттедж или что-то еще? Или дело касается аренды?
— Я не знаю, по какому поводу. Вообще-то я надеялась, что вы мне поможете. У моей бабушки проблемы с памятью. Поэтому я сама пытаюсь разобраться с записями в ее ежедневнике.
— На какой день была назначена встреча?
— Не уверена, что она вообще назначала встречу. Я думала, что она могла позвонить вам насчет продажи недвижимости. Точнее, коттеджа Майерсов,— в этой местности совершенно нормально называть дом по фамилии людей, которые жили в нем десятки лет назад. Родители моей бабушки построили дом в Эдисто для того, чтобы сбежать от горячего, душного лета на континенте. — Ее фамилия Стаффорд. Джуди Стаффорд.
Я готова к тому, что голос собеседника или его манера разговаривать изменятся: это происходит почти всегда, когда люди слышат «Стаффорд». В нашем штате нас знают все, правда, одни любят, а другие — ненавидят.
— Стафф... фор... Стаффорд...— бормочет Трент. Может, он не местный? Его акцент совсем не похож на чарльстонский. На Лоукантри тоже не похоже, но он немного растягивает слова... Может, этот парень из Техаса? В детстве я так много времени провела с детьми из разных уголков света, что хорошо разбираюсь в акцентах, как местных, так и зарубежных.
Повисает странная пауза. Голос моего собеседника
становится более настороженным.
— Я работаю здесь всего девять месяцев, но могу утверждать, что никто никогда не обращался к нам насчет продажи или найма коттеджа Майерсов. Сожалею, что не смог вам помочь,— кажется, он неожиданно хочет свернуть разговор. Почему? — Если это было в прошлом году, то, возможно, она разговаривала с моим дедом, Трентом-старшим. Но он умер месяцев десять назад.
— Ох. Примите мои соболезнования,— я неожиданно чувствую, что у нас много общего. И живет в месте, которое я всегда нежно любила.— У вас есть какие-нибудь соображения, по какому вопросу моя бабушка могла к нему обращаться?
Возникает еще одна неловкая пауза, затем он отвечает, тщательно взвешивая каждое слово.
— Вообще говоря, да. У него остались для нее кое-какие бумаги. Вот и все, что я могу вам сказать.
Во мне просыпается юрист. Я нутром чую свидетеля, который неохотно дает показания и пытается утаить информацию.
— Что за бумаги?
— Извините. Я обещал дедушке.
— Что вы обещали?
— Я должен отдать ей конверт, который он для нее оставил,— но только если она приедет за ним сама.
Меня его слова настораживают. Что, черт возьми, здесь происходит?
— Но она не в состоянии к вам приехать. Как и еще
куда бы то ни было.
— Тогда ничем не могу помочь. Извините.
С этими словами он вешает трубку.
Глава 10Рилл Фосс Мемфис, Теннесси1939 год
В комнате тихо и пахнет сыростью. Я открываю глаза, затем крепко зажмуриваю их и снова открываю. Сон медленно покидает меня, поэтому я не могу четко видеть. Как в плавучей хижине, когда ночью через открытые окна ее заполняет речной туман.
Все здесь непривычное. Вместо дверей и окоп «Аркадии» пае окружают толстые каменные стены. Здесь пахнет как в кладовой, где мы складываем припасы и топливо. Запах плесени и мокрой земли заползает в нос и не желает его покидать.
Я слышу, как Ларк хнычет во сне. С той стороны, где спят они с Фери, вместо тихого шороха деревянных поддонов раздается скрип пружин.
Я моргаю и могу различить одно маленькое окошко, оно очень высоко, под самым потолком. В него проникает утренний свет, но он тусклый, затененный.
По стеклу царапают ветки куста, издавая тихий скрип. С ветки свисает наполовину обломанная, потрепанная розовая роза.
На меня обрушивается реальность. Я вспоминаю, как легла спать на пахнущую плесенью раскладушку и смотрела на розу в окошке, пока дневной свет медленно угасал, а братик и сестры вокруг начинали дышать все медленнее и глубже.
Я вспоминаю, как работница в белом платье вела мае по лестнице в подвал, мимо печи и кучи угля, в эту маленькую комнатку.
«Вы будете спать здесь, пока мы не решим, останетесь ли вы в этом доме. Никакого шума и беготни. Сидите тихо. Вам нельзя покидать кровати»,— она показала нам на пять раскладушек — точно такие же я видела в военном лагере у солдат, когда они проводили учения возле реки.
Затем она ушла и закрыла за собой дверь.
Мы все, даже Камелия, тихо забрались на раскладушки. Я была просто рада, что мы наконец-то остались одни. Ни работниц, ни других детей, которые следили за нами с любопытством, с тревогой, с грустью, с ненавистью, а кто-то провожал нас пустым взглядом, жестким и мертвым.
Все, что произошло вчера, словно кинофильм, снова и снова проигрывается у меня в голове. Я вижу «Аркадию», полицейских, Силаса, машину мисс Танн, ванную наверху. Слабость охватывает меня с ног до головы. Она поглощает меня, словно стоячая вода, горячая от летнего солнца и ядовитая для тех, кто в нее попадает.
Я чувствую себя грязной и внутри, и снаружи, и ощущение никак не связано с ванной, наполненной мутной водой, коричневой от песка и мыла со всех детей, которые пользовались ею до меня, включая моих сестер и Габиона. Нет, я снова вижу работницу, которая нависает надо мной, когда я захожу в ванную и сжимаю плечи, чтобы укрыться от ее взгляда.
— Мойся,— она указывает на мыло и тряпку.— Нет у нас времени, чтобы просто так стоять. Да разве известно вам, речным крысам, что такое скромность?
Я не знаю, что она имеет в виду и как ей ответить.
Возможно, я и не должна ничего отвечать.
— Я говорю, мойся! — рявкает она.— Думаешь, я весь день тебя буду ждать?
Я точно знаю, что не будет. Я уже слышала, как она то же самое кричала другим детям. Я слышала скулеж, хныканье и плеск, когда головы окунались в воду, чтобы смыть с них мыло. К счастью, пи один из детей семьи Фосс никогда не боялся воды. Малыши и.даже Камелия прошли через купание без особых хлопот. Я тоже так хочу, но, похоже, женщина решила сорвать на мне злость, может быть, из-за того, что я самая старшая.
Я сажусь подводой на корточки, потому что она грязная и холодная.
Работница приближается, чтобы получше меня рассмотреть, и под ее взглядом я покрываюсь мурашками.
— Похоже, ты все-таки еще не слишком взрослая и сможешь жить вместе с маленькими девочками. Хотя это ненадолго, и скоро тебя придется отправить куда-нибудь в другое место.
Я еще больше вжимаю голову в плечи и моюсь так быстро, как только могу.
Утром я все еще чувствую себя грязной из-за того, что меня так рассматривали. И надеюсь, что мы исчезнем из этого дома еще до следующего купания. .
Я хочу, чтобы маленький розовый цветок за окном исчез. Я хочу, чтобы само оно поменяло вид, стены стали деревянными, а цементный пол сгинул, растворился, пропал. Я хочу, чтобы вместо него были старые доски, стертые нашими ногами, чтобы река покачивала лодку под кроватками, а с крыльца доносились приглушенные звуки губной гармошки, на которой играет Брини.
За ночь я просыпалась не меньше десяти раз. Перед рассветом ко мне в раскладушку забралась Ферн, и провисающая материя прижала нас друг к другу так крепко, что странно, как мы вообще смогли дышать, не то что спать.
Каждый раз, проваливаясь в сон, я возвращаюсь на «Аркадию». Каждый раз, просыпаясь, я снова оказываюсь в этом месте и пытаюсь понять, почему так получилось.