Хотелось бы, чтобы Брини забрал нас отсюда до того, как наверху опустеет достаточно коек!
Я добираюсь до конца живой изгороди из азалий и хочу выскочить, но вдруг замечаю Риггса: он начинает спускаться в свой подвал. Я едва успеваю шмыгнуть назад — ветви падают на свои места и скрывают меня.
Он останавливается и смотрит будто бы прямо на меня, но, совершенно точно, не видит. Я снова человек-невидимка. Девочка-невидимка — вот кто я такая.
Я жду, пока он, протопав вниз по ступеням, скроется в подвале, затем тихо, словно рысенок, выползаю из своего укрытия. Я знаю, что рысь может подкрасться к жертве очень близко, а та так и не узнает об этом. Глубоко вдохнув, я пробегаю мимо двери в подвал и смоковницы. Потом я уже вне опасности, Риггс знает, что работницы часто выглядывают в окна кухни. Он не станет привлекать к себе внимания.
Камелия ждет меня на холме рядом с детской площадкой во дворе бывшей церкви. Ларк и Ферн катаются на качелях-доске, а в центре между ними болтает ножками Габион. Стиви сидит на траве рядом с Камелией. Как только я подсаживаюсь к ним, он забирается ко мне на колени.
— Отлично,— говорит Камелия.— Он все время карабкался на меня! От него воняет мочой.
— Он не виноват, — Стиви обхватывает меня руками за шею и прижимается к груди. Он липкий, от него плохо пахнет. Я глажу его по голове — он хныкает и дергается: под волосами у него большая шишка. Местные работницы любят бить детей по головам — в тех местах, где это не будет заметно.
— Ну, он мог бы и потерпеть. Он и говорить может, когда захочет. Но ведет себя так специально, чтобы к нему тут плохо относились. Я сказала ему, чтобы он прекращал это дело, иначе будет хуже! — Камелия очень много болтает. Если кто из нас и попадет в чулан, пока мы здесь, — так это она. Я все еще не знаю, что происходит с детьми в чулане, но точно ничего хорошего. Всего несколько дней назад за завтраком миссис Мерфи встала из-за стола и сказала: «Если тот, кто ворует еду с кухни, попадется, то отправится в чулан, и не на один день».
С тех пор с кухни больше ничего не пропадало.
— Стиви просто напуган. Он скучает по...— я замолкаю. Если я напомню ему о сестре, он еще больше расстроится. Иногда я забываю, что он слышит и понимает смысл слов, хотя больше не разговаривает.
— Что ты услышала под окном? — Камелия злится из-за того, что я никому больше не разрешаю ходить мод азалии. Она вечно присматривается ко мне и принюхивается: проверяет, не нашла ли я там мятные леденцы. Она думает, что мальчишки зря наговаривают на мистера Риггса. Если бы я за ней не следила, она точно пробралась бы туда, пока мы болтаемся во дворе.
И оставить ее без надзора я могу, только поручив ей присматривать за малышами.
— Про Брини не было ни слова, — я все еще пытаюсь разобраться в том, что из подслушанного сегодня под окном миссис Мерфи можно рассказать Камелии.
— Он не приходит. Он, наверное, в тюрьму попал или еще куда-нибудь и не может выйти оттуда. А Куини умерла.
Я поднимаюсь на ноги со Стиви на руках.
— Нет! Не говори так, Мелия! Никогда так не говори!
На детской площадке останавливаются качели-доска, и слышно, как ноги скребут по земле, останавливая другие качели. Все взгляды устремлены в нашу сторону. Дети привыкли смотреть, как дерутся старшие мальчишки — катаются по земле и мутузят друг друга. С девочками такого обычно не случается.
— Это правда! — Камелия мгновенно вскакивает на ноги, задирая подбородок, и упирает в бока длинные, худые руки. Она щурит глаза — кажется, что веснушки заливают их полностью,— и морщит нос. Она похожа на пятнистого поросенка.
— Нет, неправда!
— Нет, правда!
Стиви хнычет и пытается вырваться. Я быстро ставлю его на землю, он бежит к качелям, где его поднимает на руки Ларк.
Камелия замахивается кулаком. Не в первый раз у нас с ней намечается жаркая битва с летящей слюной и тасканием за волосы.
— Эй! Эй, а ну быстро прекратили! — прежде чем я его замечаю, Джеймс выбегает из укрытия под остролистом и направляется к нам.
Камелия чуть медлит, и для него этого достаточно, чтобы добежать до нее. Его большая рука хватает ее за платье, и он с силой толкает Камелию в грязь,
— Сиди смирно, — рычит он, наставив на нее палец.
Послушается она, как же. Она вскакивает на ноги, бешеная, словно прихлопнутый шершень. Он снова толкает ее на землю.
— Эй! — кричу я. — Прекрати!
Камелия все-таки моя сестра, даже если она только что хотела хорошенько меня вздуть.
Джеймс оглядывается на меня и ухмыляется, сквозь сломанный зуб виден розовый кончик языка.
— Хочешь, чтобы я прекратил?
Камелия замахивается на него кулаком, и он хватает ее за руку, удерживая подальше от себя, чтобы она не смогла его пнуть. Она похожа на паука-сенокосца, одну из ног которого прищемили дверью. Джеймс так сильно сжимает ее тонкую руку, что кожа на ней багровеет. Глаза Камелии наполняются слезами, но она продолжает сопротивляться.
— Прекрати! — кричу я.— Оставь ее в покое!
— Если хочешь, чтобы я прекратил, будь моей подружкой, красотка,— говорит он.— Если нет, тогда у нас будет честная драка.
Камелия ревет, визжит и беснуется.
— Отпусти ее! — я замахиваюсь на него, но Джеймс перехватывает мое запястье, и теперь держит нас обеих. Кажется, кости на запястье сейчас превратятся в кровавую кашу. С площадки мне на помощь бегут малыши, даже Стиви, и начинают колотить Джеймса по ногам. Он дергает Камелию в сторону, сбивая с ног Фери и Габиона. У Ферн из носа брызжет кровь, и она кричит, закрывая лицо руками.
— Ладно! Хорошо! — говорю я. А что еще мне остается? Я оглядываюсь в поисках взрослых, но, как всегда, поблизости никого нет.
— Значит, ты согласна, красотка? — спрашивает Джеймс.
— Хорошо, я буду твоей подружкой. Но целовать тебя я не собираюсь!
Его это, похоже, вполне устраивает. Он бросает
Камелию в грязь, говорит, что лучше ей там и оставаться, и тащит меня за собой — на холм и дальше, за старый уличный туалет, который заколочен досками, чтобы дети не пробрались внутрь, где их может укусить змея. Второй раз за этот день у меня бешено колотится сердце.
— Я не собираюсь тебя целовать,— снова повторяю я.
— Заткнись,— отвечает он.
За туалетом он толкает меня на землю и сам плюхается рядом, все еще крепко сжимая мою руку. Дыхание учащается, комок подкатывает к горлу. Кажется, меня сейчас стошнит.
Что он собирается со мной сделать? Я выросла на лодке, после меня родилось еще четверо детей, и я немного знаю о том, чем занимаются мужчины и женщины, когда они вместе. Я не хочу, чтобы кто-то делал такое со мной. Никогда. Мне не нравятся мальчишки. И никогда не понравятся. Изо рта у Джеймса воняет тухлой картошкой, и единственный мальчик, которого мне когда-либо хотелось поцеловать, — это Силас, да и желание такое возникало всего на минуту или две.
Из-за туалета доносятся крики его банды:
— У Джеймса есть девчонка. У Джеймса есть девчонка. Джеймс и Мэй на дереве сидят, ц-е-л-у-ю-т-с-я...
Но Джеймс даже не пытается меня поцеловать. Он просто сидит рядом, и пунцовые пятна проступают на его шее и щеках.
— Ты красивая,— его голос срывается на тонкий поросячий визг. Это смешно, но я не смеюсь. Мне слишком страшно.
— Совсем нет.
— Ты настоящая красотка,— он отпускает мое запястье и пытается взять за ладонь. Я отдергиваю руку и обхватываю колени, сжимаясь в тугой комок.
— Мне не нравятся мальчишки, — сообщаю ему я.
— Когда-нибудь я на тебе женюсь.
— Я вообще не выйду замуж. Я построю лодку и уплыву вниз по течению реки. Сама о себе позабочусь.
— Может, я тоже буду на твоей лодке.
— Нет, не будешь.
Какое-то время мы сидим рядом. Под холмом ребята продолжают петь:
— У Джеймса есть девчонка... ц-е-л-у-ю-т-с-я...
Он кладет локти на колени и смотрит на меня.
— Оттуда ты пришла? С реки?
— Ага.
Мы разговариваем про лодки. Джеймс родился на ферме в округе Шелби. Мисс Танн забрала их с братом с обочины дороги, когда они шли в школу. Он тогда был в четвертом классе. С тех пор он живет здесь, в школу больше никогда не ходил. Его брата давно отсюда забрали. Говорят, усыновили.
Джеймс задирает подбородок.
— Не хочу я новых родителей,— говорит он.— Я знаю, что скоро стану слишком большим для усыновления, и тогда уйду отсюда. Мне нужна будет жена. И если захочешь, мы будем жить на реке.
— Мой отец вернется за нами,— мне становится неловко от своих слов. Мне жаль Джеймса. Он кажется очень одиноким. Одиноким и грустным.— Он очень скоро за нами придет.
Джеймс пожимает плечами.
— Завтра я принесу тебе кексы. Но ты должна оставаться моей подружкой.
Я не отвечаю. Рот наполняется слюной при мысли о кексах. Похоже, теперь я знаю, кто ночью шныряет на кухне.
— Не нужно. Ты можешь попасть в чулан.
— Я не боюсь, — его ладонь накрывает мою.
Я не убираю руку.
Может, не настолько это и страшно.
Довольно скоро я понимаю, что быть подружкой Джеймса не так уж плохо. С ним можно поговорить, а все, что ему нужно, — держать меня за руку. Больше за весь день к нам никто не пристает. Никто не грубит ни Камелии, ни Ларк, ни малышам. Мы с Джеймсом гуляем по двору, держась за руки, и он рассказывает мне о том, что нужно знать про дом миссис Мерфи. Он снова обещает мне кексы. Прикидывает, как он ночью проберется на кухню и стащит их.
Я стараюсь убедить его, что не люблю кексы.
В очереди в ванную мальчишки постарше на меня не смотрят. Они догадываются, что лучше этого не делать.
Но на следующий день Джеймса нет на завтраке. Миссис Пулник стоит над столом и похлопывает деревянной ложкой по своей большой, мясистой руке. Она говорит, что Джеймса отправили туда, где мальчишкам приходится самим зарабатывать на свое содержание, вместо того чтобы кормиться от щедрот Общества детских домов Теннесси.
— Мальтчишка, который достаточно вырос, чтобы бегать за девочками, достаточно вырос и для работы! Он слишком большой, чтобы его приняли в хорошую семью. Миссис Мерфи в своем доме не допусттит таких отношений между мальтчиками и девочками. Каждый знает наши правила,— она резко грохает ложкой по столу и дышит часто и тяжело, раздувая ноздри широкого, плоского носа. Мы дергаемся, будто марионетки, к головам которых приделаны нити. Она склоняется к половине стола, за которой сидят мальчишки, и они съеживаются, глядя в пустые миски.— И что касается девоччек, — теперь ложка в трясущейся от злости руке направлена в нашу сторону, — вам должно быть стыдтно за то, что из-за вас мальтчишки попадают в неприяттности. Следите за собой, не задирайте юбки и ведитте себя как приличные маленькие женшчины, — последние слова она говорит, сурово глядя на меня.— Или я даже не хотчу думать, что может с вам