Я беру сестру за руку, вытряхиваю из ладони карамельки и смотрю, как они отскакивают от крыльца, падают на клумбу и исчезают под вьющимися лозами текомы.
Она не сопротивляется, когда я поднимаю ее на ноги.
— Пойдем. Если они увидят тебя в таком виде за ужином, они подумают, что ты с кем-то подралась, и отправят тебя в чулан.
Словно мешок с мукой, я стаскиваю ее с крыльца, веду к бочке с дождевой водой и потихоньку смываю водой всю грязь с ее кожи так тщательно, как только можно.
— Скажешь, что упала с качелей,— я держу ее лицо в своих ладонях, но она не смотрит на меня.— Слышишь? Всем, кто будет спрашивать про синяки и ссадины, ты скажешь, что упала с качелей, вот и все.
Возле ступеней нас ждут Ферн, Ларк и Стиви, тихие, как мышки.
— Ведите себя тихо... и не трогайте Камелию, — говорю я им. — Она плохо себя чувствует.
— У тебя болит живот? — Ферн робко подходит ближе, а за ней Ларк, но Камелия с силой их отталкивает. Ларк непонимающе смотрит на меня. Обычно она единственная, кого привечает Камелия.
— Оставь ее в покое, — говорю я.
— У кого рубашка в клетку — тот похож на табуретку! — кричит кто-то из старших мальчишек уже на середине двора. Они всегда подтягиваются к дому пораньше, чтобы оказаться первыми в очереди на ужин. Я не знаю, зачем это им. Все равно нам каждый раз дают одно и то же.
— Молчи, Дэнни-бой,— шикаю на него я и одергиваю платье Камелии, закрывая ей колени. Работницы называют его Дэнни-бой, потому что он ирландец, Рыжие волосы, тысячи веснушек — прямо как у Джеймса. Теперь, когда Джеймса нет, он стал главарем их банды. Но в отличие от Джеймса Дэнни-бой ужасный грубиян.
Он подходит ближе, засовывая руку под веревку, которая придерживает его слишком большие штаны.
— Ну и чего ты так расфуфырилась? Дай угадаю — даже шикарные платьица не помогли вам найти новых маму и папу.
— Нам не нужны новые мама и папа! У нас они уже есть.
— Да кто бы тебя еще взял? — ему на глаза попадаются исцарапанные руки и ноги Камелии, и он придвигается ближе, чтобы лучше рассмотреть.— Что с ней случилось? Кажется, она с кем-то подралась.
Я наступаю на Дэнни-боя. Если мне придется попасть в чулан, чтобы защитить сестру, — пусть будет так.
— Она упала и немного ушиблась. Вот и все. Ты еще что-то хочешь сказать?
Раздается звонок на ужин, и мы выстраиваемся в очередь, пока не случилось еще чего-нибудь.
Похоже, этим вечером мне стоит беспокоиться не о себе, а о Камелии. Она тихо сидит за ужином и ничего не ест, но когда наступает пора мыться, вдруг оживает и закатывает дикую истерику. Она ревет, будто зверь, царапается, пинается и оставляет длинные красные следы от ногтей на руке миссис Пулник.
Только силами трех работниц Камелию удается удержать и отволочь в ванную. В это время миссис Пулник держит меня за волосы.
— А ты будешь молчать. Только одно слово — и ты узнаешь, что бутдет.
Ферн, Ларк и Стиви, обняв друг друга, испуганно вжимаются в стену.
В ванной комнате орет и визжит Камелия. Плещется вода. Разбивается бутылка. Со стуком падают щетки. Дверь ходит ходуном.
— Риггс! — кричит миссис Пулник с лестницы.— Принеси веревку. Принеси мою веревку для чулана!
И после этого Камелия исчезает. Последний раз я вижу сестру, когда работница тащит ее, замотанную в простыню, чтобы она не смогла кого-нибудь пнуть или ударить, по полу коридора.
Этой ночью мы остаемся втроем. Я не читаю книгу, и сестренки не просят меня о продолжении. Ларк, Ферн и я, прижавшись друг к другу, лежим на одной кровати, и я тихо напеваю им одну из старых песен Куини, пока они не засыпают. В конце концов я тоже проваливаюсь в сон.
Перед рассветом Ферн мочится в постель в первый раз с тех пор, как ей исполнилось два с половиной года. Я даже не ругаюсь на нее. Просто убираю все, что могу, и открываю подвальное окно — получается небольшая щель. Я сворачиваю мокрое одеяло и простыни и пытаюсь спрятать их под кустами, надеясь, что никто мой тайник не найдет, а днем мне удастся пробраться под азалии и просушить к ночи все эти тряпки.
Я все еще вожусь с одеялом, когда поднимается сильный ветер; он пригибает кусты и треплет листья, и я успеваю кое-что заметить. Под газовым фонарем на улице стоят два человека и наблюдают за домом. В рассветных сумерках я не могу различить их одежду и лица, только общие черты: сгорбленный старик и высокий, худощавый мальчик.
Они похожи на Зеде и Силаса.
Но листья возвращаются на свои места, закрывая прогал, и люди исчезают из виду.
Глава 15Эвери Стаффорд Эдисто, Южная КаролинаНаши дни
Конверт выглядит на удивление обычно, он из простой оберточной бумаги — такие часто используют в офисах. Он тонкий — похоже, там всего несколько листов, сложенных втрое. Он запечатан, а имя моей бабушки написано на обороте шатким, неровным почерком, который доходит до края и срывается.
— Болезнь Паркинсона под конец стала приносить деду много хлопот,— поясняет Трент. Он потирает лоб, хмуро глядя на конверт, будто все еще прикидывает, можно было нарушить обещание и отдать мне конверт или нет.
Я знаю, что разумнее всего вскрыть конверт до того, как Трент передумает, но чувствую себя виноватой. Трент выглядит так, будто не оправдал чьих-то ожиданий. И я послужила этому причиной.
Мне хорошо известно, что такое преданность семье. Именно из-за нее я оказалась здесь посреди ночи.
— Спасибо,— говорю я, будто моя благодарность способна ему чем-то помочь.
Трент разминает бровь кончиками пальцев и неохотно кивает.
— Но учти: лучше от этого не станет, только хуже. Дедушка не просто так тратил столько времени на поиски пропавших людей. Когда они с бабушкой поженились, он взял на себя семейный бизнес в Чарльстоне и отправился получать юридическое образование, но не только для того, чтобы самому вести дела с недвижимостью... В восемнадцать лет он узнал, что его усыновили. Прежде никто и никогда ему об этом не говорил. Его приемным отцом был сержант полицейского управления Мемфиса. Не знаю, как выстраивались между ними отношения, но когда дедушка узнал, что ему всю жизнь лгали, это стало последней каплей. - На следующий день он ушел в армию и больше никогда не встречался со своими приемными родителями. Он долгие годы искал свою настоящую семью, но так и не нашел. Бабушка часто говорила, что лучше бы эти бумаги на усыновление никогда не попадались ему на глаза. Сказать по правде, ей хотелось, чтобы его приемные родители их уничтожили.
— Правда всегда выплывает наружу, — отец повторял мне это много раз. И добавлял: «Секреты делают человека уязвимым для любых врагов».
Поэтому, что бы ни таил в себе конверт, мне лучше об этом знать.
Только пальцы дрожат.
— Теперь я понимаю, почему твой дед с таким энтузиазмом помогал людям найти пропавших родственников.
«Но как и почему в этом замешана моя бабушка?»
Я тяну за клапан, клей потихоньку поддается. Мне некуда торопиться, и я открываю конверт медленно — моя мама так снимает упаковку с подарков на день рождения: аккуратно, чтобы не порвать бумагу.
— Так, и что тут у нас? — говорю я и осторожно вытаскиваю из конверта еще один, поменьше, который в прошлом уже был кем-то вскрыт. Бумаги внутри сложены, словно рекламный проспект или счет за электричество, но с первого взгляда понятно, что это какие- то официальные документы.
Я сосредоточена на конверте, но краем глаза вижу, что замерший через стол от меня Трент стоит, опустив взгляд на руки.
— Мне и правда...— начинаю я снова и одергиваю себя: что толку твердить о своей благодарности, Трента- то все равно мучают угрызения совести.— Пусть это прозвучит слишком официально, но я хочу, чтобы вы знали: на меня можно положиться. Ничьи интересы не пострадают. Я отлично понимаю опасения вашего дедушки, учитывая, какие расследования он проводил для других людей, и не допущу, чтобы эти бумаги стали причиной какого-либо конфликта в моей семье.
— Он не понаслышке знал, что может произойти.
Из глубины дома доносятся какие-то звуки, и мы с Трентом — я бережно расправляю документы на столе — вместе оборачиваемся на шум. Я узнаю топот маленьких сонных ножек по припорошенному песком полу. Мне кажется, что сейчас в коридоре появится кто-то из моих племянников или племянниц, правда, откуда им здесь взяться? Но к нам действительно идет ребенок — светловолосый мальчик трех или четырех лет с заспанными голубыми глазами и очаровательной ямочкой на подбородке. Я знаю, от кого он ее унаследовал.
У Трента Тернера есть сын. Может, где-то в доме спит и миссис Тернер? Странное ощущение разочарования — с нотками ревности! Я ловлю себя на том, что ищу на руке Трента обручальное кольцо, затем перевожу взгляд на мальчика и думаю: «Эвери Стаффорд, быстро прекрати. Что с тобой творится?»
Иногда, особенно в такие минуты, мне приходит в голову, что со мной что-то не так. Почему я не чувствую себя женщиной, обрученной со своей половинкой на веки вечные, до конца своих дней? Все мои сестры без памяти влюблялись в своих мужей и, похоже, никогда не испытывали сомнений в своем выборе. Как и моя мама. И бабушка.
Мальчик огибает стол, зевает и потирает голову тыльной стороной руки, не сводя с меня изучающего взгляда. Жест кажется очень драматичным. Он похож на актрису немого кино, которая репетирует эффектное падение в обморок.
— Разве ты сейчас не должен быть в постели, Иона? — спрашивает его Трент.
— Ага.
— И ты проснулся, потому что...— Трент пытается говорить строго, но по его лицу ясно, что он легко поддается на уговоры. Малыш обхватывает его колено руками, поднимает ногу и начинает карабкаться по отцу, словно забирается на лиану.
Трент поднимает мальчика на руки, а Иона тянется к нему и громко шепчет на ухо:
— У меня в шкафу петердактиль.
— Птеродактиль?
— Ага.
— Иона, у тебя в шкафу никого нет. Птеродактиль был в фильме, который разрешили тебе смотреть старшие дети у тети Луи, помнишь? Тебе он приснился. Просто такой страшный сон. Динозавр вообще не поместится в твой шкаф. Никаких динозавров в твоей комнате нет.