Зума не осмеливается нас бить, но она была бы не прочь. Когда Хутси капризничает, Зума шлепает ее по тощей спине. Иногда, когда никто не видит, Зума трясет деревянной ложкой с длинной ручкой и говорит:
— Вы должны быть благодарны! Должны стопы целовать у хозяйки за то, что она позволяет вам жить в таком хорошем доме. Я знаю, кто вы, и вы тоже не забывайте. Вы тут пробудете, только пока хозяйка сама не родит ребенка. Когда он родится, речные крысы испарятся, словно дым. Их выкинут с мусором. Вы тут временно. И не надо думать, что это ваш дом. Чтобы вы знали — я таких, как вы, уже видела. Недолго вам тут осталось.
Она права, и я с ней не спорю. Но по крайней мере здесь есть еда, и ее много. Есть платья с оборками, пусть даже они тесные и колючие, и ленты для волос, и цветные карандаши, и книги, и сияющие новые туфельки «Мэри Джейн». У нас есть небольшой чайный сервиз, чтобы пить чай с печеньем после полудня. Раньше мы никогда не устраивали чаепитий, поэтому миссис Севьер пришлось научить нас этой игре.
Не надо выстраиваться в очередь перед мытьем. Не надо стоять голышом на глазах других людей. Никто не бьет нас по голове. Никто не угрожает связать нас и подвесить вниз головой в чулане. Никого не запирают в подвале. По крайней мере, пока ничего такого не было, и если мы здесь ненадолго, то не успеем и узнать, что произойдет, когда мы успеем им как следует надоесть.
Одно я знаю точно: даже если Севьеры от нас устанут, мы не вернемся в дом миссис Мерфи. Ночью, сидя в безопасности в своей комнате рядом с комнатой Ферн, я смотрю на луга и сквозь деревья вижу воду. Я пытаюсь отыскать на озере огоньки, и порой мне удается их заметить. Иногда я вижу огоньки даже на болоте, вдали от нас, они мерцают, словно упавшие звезды. Мне нужно всего лишь пробраться на одну из лодок; на ней мы сможем проплыть через трясину к большой реке, а как только мы окажемся там, легко будет спуститься вниз по течению к месту, где возле Мад-Айленда Вулф впадает в Миссисипи. И там нас будут ждать Куини и Брини.
Мне просто нужно найти лодку, и я ее обязательно найду. Когда мы сбежим, Севьеры не будут знать, где нас искать. Мисс Танн не сказала им, что забрала нас с реки, и готова поспорить, что Зума тоже не откроет им правду. Новые мама и папа думают, что наша настоящая мама училась в колледже, а папа был профессором. Они думают, что она умерла от пневмонии, а папа потерял работу и не смог нас содержать. Еще они думают, что Ферн всего три годика, хотя ей четыре.
Я не пытаюсь разубедить Севьеров. Я просто стараюсь вести себя хорошо, чтобы ничего не произошло до тех пор, пока мы с Ферн не сможем сбежать.
— Вот вы где, — говорит миссис Севьер, обнаруживая нас в столовой, где мы ждем завтрак. Она хмурится, когда видит, что мы уже одеты в то, что приготовили нам со вчерашнего вечера. На Ферн синие штанишки и маленькая блузка с пуговицами на спине и рюшами на рукавах, а из-под кружева в нижней части блузки виден животик. Я надела фиолетовое платье с пышными оборками, которое мне немного мало в верхней части: пришлось втянуть живот, чтобы его застегнуть, и это меня удивляет. Но, похоже, я расту. Куинн говорит, что мы, дети семьи Фосс, растем резкими скачками.
Может, это скачок роста, а может, мы просто едим здесь гораздо больше миски кукурузной каши. Каждое утро у нас обильный завтрак, а на обед Зума делает нам поднос с сэндвичами. Вечером у нас снова обильный ужин, если только мистер Севьер не слишком занят музыкой. Когда он работает, нам снова делают сэндвичи, затем миссис Севьер играет с нами в гости. Ферн просто обожает эту игру.
— Мэй, я же тебе говорила — не обязательно вставать так рано, да еще и заставлять одеваться малышку Бет,— она складывает руки на груди поверх шелковой ночной рубашки, которая выглядит так, что ее достойна была бы носить царица Клеопатра. У нас с Ферн такие же ночные рубашки. Наша новая мама заставила Зуму специально сшить их для нас. Мы их ни разу не надевали. Я решила, что не стоит привыкать к роскоши, потому что мы все равно не задержимся здесь надолго.
Кроме того, у меня на груди торчат две небольшие шишки, а ночные рубашки блестящие и тонкие, из-за чего их хорошо видно, а я не хочу, чтобы они привлекали внимание.
— Мы подождали... немного,— я опускаю взгляд на колени. Она не понимает, что всю нашу жизнь мы просыпались с первыми лучами солнца. В плавучей хижине иначе жить нельзя. Когда просыпается река — просыпаешься и ты. Поют птицы, раздаются свистки с лодок, и волны набегают на борт, если привязать лодку рядом с основным руслом. Нужно следить за удочками — рыба начинает клевать, и пора топить печь. Очень много дел.
— Пора вам научиться спать до подходящего времени, — миссис Севьер качает головой и смотрит на меня. Я не знаю, шутит она или я на самом деле не слишком- то ей нравлюсь.— Вы больше не в приюте, Мэй. Это ваш дом.
— Да, мэ-эм.
— Да, мама,— она кладет ладонь мне на голову и склоняется, чтобы поцеловать Фери в щечку, затем притворяется, будто хочет откусить ей ушко. Фери хихикает и визжит.
— Да, мама,— повторяю я. Звучит не слишком натурально, но у меня получается все лучше. В следующий раз я не ошибусь.
Она садится в конце стола, смотрит в коридор, опираясь подбородком на руку, и хмурится.
— Думаю, с утра вы еще не видели папу?
— Нет... мама.
Фери вжимается в кресло и с опаской смотрит на новую маму. Мы все знаем, где мистер Севьер. До нас доносится музыка, плывущая по коридорам. Ему нельзя заниматься музыкой до завтрака. Мы слышали, как они ругались из-за этого.
— Дар-рен! — кричит миссис Севьер, постукивая ногтями по столу.
Ферн закрывает уши ладошками, а Зума вбегает в столовую, в руках у нее дребезжит закрытая фарфоровая чаша. Крышка едва не падает, но она успевает ее поймать. Она выпучивает глаза так, что вокруг них появляется белая кайма, а затем понимает, что миссис Севьер сердится совсем не на нее.
— Я схожу за ним, хозяйка,— она ставит чашу на стол и кричит через плечо в сторону кухни: — Хутси, а ты принесешь им блюда до того, как они остынут!
Она проносится мимо стола, жесткая, словно метелка, и, пока новая мама не видит, бросает на меня злобный взгляд. До того как мы появились, Зуме не нужно было пачкать такую гору посуды для завтрака. Ей достаточно было собрать еду на поднос и унести в спальню миссис Севьер. Мне Хутси рассказала. Пока мы не появились, Хутси иногда целое утро проводила вместе с хозяйкой, листала журналы и раскраски и развлекала ее, чтобы хозяин мог спокойно работать.
Теперь Хутси должна помогать на кухне, и в этом виноваты мы.
Она ставит ногу под стол и с силой наступает мне на пальцы, пока выкладывает перед нами яйца.
Через минуту в коридоре появляется Зума с мистером Севьером. Только она может уговорить его выйти из музыкальной комнаты, когда он там он запирается. Она растила мистера Севьера с тех пор, как он был мальчишкой, и до сих пор заботится о нем так, будто он все еще маленький. Он слушается ее даже тогда; когда не слушает жену.
— Вам нужно поесть! — говорит она, следуя за ним по коридору, и размахивает руками — они то исчезают в утренних тенях, то появляются снова. — А то я тут стараюсь, столько еды наготовила, а она уже наполовину остыла!
— Я проснулся, и в голове зазвучала мелодия — пришлось записать ее, пока она не исчезла,— Севьер останавливается в конце коридора, кладет одну руку на живот, другую поднимает в воздух и танцует небольшую джигу, словно актер на сцене. Затем кланяется нам. — Доброе утро, дамы!
Миссис Севьер хмурится все сильнее.
— Ты знаешь, о чем мы договаривались, Даррен. Никакой работы перед завтраком и собираться за столом всем вместе. Как девочки поймут, что такое семья, если ты целыми днями сидишь взаперти в одиночестве?
Он не останавливается возле своего стула, а обходит стол и целует ее прямо в губы.
— Как сегодня чувствует себя моя муза?
— Ох, прекрати,— возмущается она.— Ты просто пытаешься меня задобрить.
— Успешно? — он подмигивает нам с Ферн. Ферн хихикает, а я делаю вид, что не замечаю.
Что-то сжимается у меня в груди, и я опускаю взгляд на тарелку. Я вижу Брини: он точно так же целует Куини, проходя через хижину на корму лодки.
И внезапно еда кажется невкусной, несмотря на то, что живот урчит от голода. Я не хочу завтракать с этими людьми, не хочу смеяться над их шутками и звать их мамой и папой. У меня уже есть мама и папа, и я хочу вернуться к ним.
Ферн тоже не должна хихикать и сближаться с ними. Это неправильно.
Я дотягиваюсь под столом и легонько щиплю ее за ногу. Она чуть вскрикивает.
Новые мама и папа смотрят на нас, пытаясь понять, что произошло. Но Ферн молчит.
Зума и Хутси приносят остальные блюда, и мы завтракаем, а мистер Севьер рассказывает нам о новой мелодии, о том, как нужные звуки пришли к нему прямо посреди ночи. Он говорит о музыкальном сопровождении фильма, о паузах и нотах и обо всем остальном. Миссис Севьер вздыхает и смотрит в окно, но ей тоже приходится слушать. Прежде я не знала, что люди за-писывают музыку на бумаге. Все мелодии, что я знаю, я выучила на слух, когда Брини играл на гитаре, губной гармошке или на пианино в бильярдной. Музыка всегда отзывалась где-то глубоко внутри меня и заставляла почувствовать себя как-то по-особенному.
Теперь я задумываюсь: знал ли Брини, что люди записывают мелодии, будто слова, на бумаге и они попадают в кино, как рассказывает мистер Севьер. Музыка, которую он придумал, нужна для фильма. На своем конце стола он размахивает в воздухе руками, быстро и восторженно рассказывая о сцене, в которой квантрильские рейдеры скачут через Канзас и сжигают целый город.
Он напевает мелодию, отстукивая по столу ритм. Звенит посуда, и я будто слышу стук лошадиных копыт и грохот взрывов.
— Ну что думаешь, дорогая? — спрашивает он у миссис Севьер после окончания своего объяснения.
Она аплодирует ему, и Ферн тоже хлопает в ладоши.
— Это шедевр! — говорит миссис Севьер.— Конечно же, шедевр! Как тебе кажется, Бетти?