Он кидает заинтересованный взгляд на реку.
— Замечательная воскресная прогулка. Давненько мы не выбирались в Огасту. Я жалею, что не взял с собой снасти и удочку, — отец улыбается мне, а у меня перед глазами проносится вся наша с ним жизнь: от маленькой девочки, которая приходит к нему в кабинет, до провальных попыток совместной рыбалки, выпускных вечеров, танцев и вручения дипломов... и более поздних брифингов, планерок и публичных мероприятий.— Пчелка, ведь Эвери нечасто нас о чем-то просит,— он снисходительно подмигивает — жест предназначен исключительно для меня. — Не ругай ее на этот раз.
Он хочет меня подбодрить, чтобы я поняла — он поддержит меня в любой ситуации, и этим напоминает мне, какую огромную ценность я сегодня могу потерять — его доверие. Я его любимая дочка и всегда была его золотой девочкой.
Как он отнесется к тому, что несколько недель я потратила на то, чтобы узнать тайну его матери — тайну, которую она скрывала, чтобы защитить наследие Стаффордов?
А что произойдет потом, когда я расскажу ему, как изменили меня эти поиски? Я не хочу жить так, как жила бабушка. Я не хочу притворяться, хочу быть собой. Не знаю, закончится из-за этого политическая династия Стаффордов на отце или нет. Шансы велики, что здоровье позволит ему еще долго исполнять свои обязанности. Когда отец выздоровеет, он уладит споры вокруг домов престарелых, и в итоге из этого дела выйдет что-нибудь хорошее, я в этом уверена.
Я буду с ним рядом, я помогу ему всем, чем смогу, но, по правде сказать, я не готова к политической гонке. У меня не хватает опыта. Я не заслужила место в Конгрессе, оно не должно достаться мне только из- за фамилии. Я хочу добиться своих целей старомодным способом. Хочу сперва понять, какие задачи будут стоять передо мной — что-то я уже знаю, но этого недостаточно, — и потом решить, что делать дальше. Если я действительно займусь политикой, то буду баллотироваться, опираясь на свои заслуги, а не на отцовские. А пока... Эндрю Мур упомянул, что его Комитету по защите прав пожилых людей нужен хороший адвокат. Платить там, как водится, будут мало, но для меня это не проблема. Если мне придет в голову погрузиться в мрачные воды политических игр, то обычные люди как раз и начинают свою карьеру в подобных организациях. Кроме того, я и вправду хороший адвокат.
Поймет ли отец?
Будет ли он любить меня, как прежде?
«Конечно. Разумеется, будет. Он в первую очередь всегда оставался отцом», Я знаю, что это правда. Но родители все равно расстроятся, когда услышат о моих планах. Да, будут и негативные последствия, но мы справимся. Как и всегда.
— Эвери, я не собираюсь выпускать твою бабушку из машины в таком месте, — Пчелка изучает небольшой коттедж, реку под холмом, неухоженные деревья, нависающие над крышей крыльца. Она обхватывает себя руками и потирает плечи.
— Пчелка,— папа пытается успокоить маму, терпеливо улыбаясь мне.— Эвери не пригласила бы нас сюда без веской причины,— он склоняется ближе к Пчелке, обвивает ее рукой за талию и нажимает на точку, где ей щекотно, — ее знает только он. Это его секретное оружие.
Мама тщетно пытается сдержать улыбку.
— Прекрати,— она разворачивается ко мне, и взгляд у нее совсем нерадостный.— Эвери, ради бога, ты вправду думаешь, что все это так необходимо? К чему такая секретность? И почему нам нужно было приехать именно на лимузине? И зачем потребовалось везти сюда бабушку? Забрали ее из «Магнолии Мэнор», встревожили. Ей тяжело потом будет вернуться к налаженному распорядку дня.
— Я хочу узнать, вспомнит она тут что-нибудь или нет, — говорю я.
Пчелка причмокивает губами.
— Сомневаюсь, что она вспомнит этот дом.
— Вообще-то я имею в виду одного человека.
— Она не знает здесь никого, Эвери. Я думаю, что лучше всего...
— Просто пойдем со мной, мама. Бабушка Джуди уже бывала здесь. У меня есть ощущение, что она это поймет.
— Кто-нибудь поможет мне выйти? — из машины слышится голос бабушки.
Оз смотрит на отца. Тот кивает. Он боится, что если сейчас отпустит Пчелку, та сбежит.
У ворот я беру бабушку под руку, и мы вместе идем по дорожке к дому. Бабушке Джуди еще только семьдесят восемь лет, она бодрая и подвижная. Из-за этого наступление деменции кажется еще более несправедливым.
Мы идем, и я краем глаза вижу, что с каждым шагом лицо ее все больше светлеет. Она окидывает взглядом плетистые розы, азалии, лавочку у реки, старую изгородь, вьющиеся по решетке глицинии и лианы, бронзовую поилку для птиц со статуэтками двух маленьких девочек, играющих в воде.
— Ох, — шепчет она.— Ох, я ведь так люблю это место. Давно я тут не была?
— Думаю, да, — отвечаю я.
— Мне его не хватало,— шепотом говорит она.— Я так по нему скучала...
Мама с папой медлят на верхней ступеньке крыльца и с напряженным любопытством переводят взгляд с меня на бабушку. Пчелка сейчас в ситуации, которую она не контролирует, из-за чего происходящее — и неважно, что это — бесит ее еще больше.
— Эвери Джудит, тебе лучше объяснить нам, что происходит!
— Мама! — обрываю я ее, и Пчелка отступает на шаг. Я никогда раньше не разговаривала с ней в таком тоне. За все тридцать лет. — Пусть бабушка Джуди посмотрит, что сможет вспомнить.
Положив руку на плечо бабушки, я веду ее через порог внутрь коттеджа. Она на мгновение останавливается, ее глаза привыкают к изменению освещения.
Я смотрю, как она обводит взглядом комнату, задерживается на фотографиях и картине над старым камином.
И через мгновение замечает, что в комнате уже кто- то есть.
О, о... Мэй! — произносит она с такой живостью, будто они расстались только вчера.
— Здравствуй, Джуди,— Мэй пытается подняться с дивана, но тот слишком мягкий, и тогда она протягивает вперед руки. Трент, который уже собирался помочь ей подняться, отступает.
Я отпускаю бабушку, и она пересекает комнату одна. Глаза Мэй наполняются слезами, она поднимает руки, сжимая и разжимая пальцы, и зовет к себе сестру. Бабушка Джуди, которая в последнее время так часто сомневается, знает ли она человека, в данную минуту не испытывает сомнений. Самым естественным образом она тянется к Мэй, они обнимаются дрожащими старческими руками. Мэй закрывает глаза, положив подбородок на плечо сестры. Они обнимаются так долго, что наконец бабушка, обессилев, падает в кресло рядом с диваном. Они с сестрой держатся за руки над небольшим столиком сбоку от дивана и смотрят друг на друга так, будто в комнате больше никого нет.
— Я думала, что больше никогда тебя не увижу,— признается Мэй.
По жизнерадостной улыбке бабушки понятно, что она и не ведает о препятствиях, которые способны их разлучить.
— Ты же знаешь, я всегда приезжаю. По четвергам. В День сестер,— она указывает на кресло-качалку у окна.— А где Ферн?
Мэй чуть приподнимает руку бабушки и легонько трясет, •
— Ферн больше нет, моя дорогая. Она умерла во сне.
— Ферн? — плечи бабушки опускаются, а глаза наполняются влагой. Слезинка стекает вдоль носа. — О... Ферн.
— Остались только мы двое.
— У нас есть Ларк.
— Ларк умерла пять лет назад. От рака, помнишь?
Бабушка Джуди сутулится чуть сильнее и вытирает еще слезу.
— Боже мой, а я ведь забыла. От моего разума остались жалкие крохи.
— Это неважно,— сестры всё еще держатся за руки.— Помнишь, как мы провели нашу первую неделю на Эдисто?
Она кивает на картину над камином.
— Разве не прекрасное было время, когда мы все были вместе? Ферн там очень нравилось.
— Да, хорошо было, — соглашается бабушка Джуди. Я не знаю, действительно ли она вспомнила или просто пытается быть вежливой, но неожиданно у нее наступает просветление.— Ты раздала нам браслеты со стрекозами. Три стрекозы — в память о тех, кого мы потеряли навсегда. Камелия, Габион и мой брат- близнец. Тем же вечером мы отмечали день рождения Камелии, да? Камелия — это стрекоза с ониксом,— в глазах бабушки свет вернувшейся памяти. Сестринская любовь согревает ее улыбку.— Тогда мы были просто красотками, правда?
— Да, настоящими красавицами. У всех нас прекрасные мамины волосы, но только ты унаследовала ее милое лицо. Если бы я не знала, что на той фотографии запечатлены мы вчетвером, то подумала бы, что на ней — я, Ферн, Ларк и наша мама.
За моей спиной мать шипит сквозь зубы:
— Что тут происходит?!
Я чувствую, как от нее исходит жар. Она вспотела, а ведь Пчелка никогда не потеет.
— Пожалуй, нам стоит выйти на время, — я решаю увести родителей на крыльцо. Видно, что отцу совсем не хочется покидать комнату. Он рассматривает фотографии и пытается понять смысл происходящего. Может, он помнит, как мать необъяснимо исчезала на время? Или что уже видел пейзаж, созданный в Эдисто? Мог ли он подозревать, что бабушка не совсем такая, какой он ее знает?
Трент ободряюще кивает мне через комнату, я выхожу и закрываю за собой входную дверь. Поддержка этого парня помогает мне поверить в свои силы, придает уверенности. Он верит в то, что правду нужно принимать такой, какая она есть. В этом они с Хутси похожи.
— Нам нужно поговорить. Устраивайтесь поудобнее,— говорю я родителям.
Пчелка нехотя опускается на край кресла-качалки. Отец занимает двухместную качалку и принимает позу, по которой я понимаю: он готов услышать серьезные и неприятные известия. Он склоняется вперед, руки жестко сложены перед собой, локти опираются на колени, пальцы переплетены. Какой бы ни оказалась ситуация — он готов к ее анализу и устранению возможных негативных последствий.
— Позвольте мне рассказать вам одну историю,— прошу я. — Ни о чем не спрашивайте, пока я не закончу, ладно? — не дожидаясь ответа, я делаю глубокий вдох и начинаю свое повествование.
Отец слушает с обычным стоическим выражением. Мать бессильно откидывается на спинку кресла-качалки, прижимая ко лбу запястье.
Когда я заканчиваю, повисает тишина. Никто не знает, что сказать. Очевидно, даже отец ничего не знал, хотя что-то в выражении его лица подсказывает мне, что мой рассказ объяснил некоторые причуды его матери.