– Ну так и что, я должна незнакомого человека в рясе встречать? – Ирина в задумчивости взирала на свою грудь. – Это тебе, Шура, волю дай – ты заведешь себе скафандр и будешь в нем сидеть. Откуда у арви такая низкая самооценка, уму непостижимо. Ты же умница, вон Георгий со всем своим каганатом уже сколько лет нашего папу уламывает отпустить тебя в режим открытого поиска.
– Это совершенно разные вещи. – Саша встала и с шумом задвинула стул. – И не называй меня Шурой!
– И ты напрасно, Шура, думаешь, что в открытом режиме арви будут постоянно прикрывать тебе спину. Будь проще, Шура, и люди к тебе потянутся.
– Какая же ты все-таки змея, Ирка, – прошептала Саша. – Кстати, в дверь звонят. Иди открывай. Пусть тебя примут за домработницу.
– Может быть, это одна из моих эротических фантазий – чтобы меня приняли за домработницу, – заявила Ирина и, плавно покачивая попой, выплыла в коридор.
Борис пересек небольшой двор с розовыми пионами по краям дорожки, неожиданно для себя замешкался перед крыльцом большого, кажется трехэтажного, дома, вошел в приоткрытую дверь и очутился в прохладной темноте просторной прихожей.
– Проходите, пожалуйста, – вдруг раздался, возник из тишины и полумрака женский голос, – вон туда, дверь слева.
Борис толкнул легкую стеклянную дверь и оказался в месте, необычность которого он потом пытался передать Тарасычу, но тот вроде бы так его и не понял. «Ну книги, много, и что?» – вопрошал Тарасыч. Борису было сложно объяснить. Но и теоретически, и практически он понимал, что у любого помещения, у любого внутреннего пространства есть стены. Даже у большого. У Дворца спорта, к примеру. Или у самолетного ангара. Но там, куда он попал, были только стеллажи с книгами, они расходились в разные стороны от центра, где-то в перспективе изгибались, и проходы между ними были похожи на улицы незнакомого города, где вместо домов и целых кварталов – бесконечные ряды книжных стеллажей. Борису с незапамятных времен была мила идея Борхесовской библиотеки; видимо, и хозяевам этого дома она тоже нравилась. В конце концов Ирина, сжалившись, довела его до края этого книжного космоса, где Борис нос к носу столкнулся с человеком, который был одет так же, как и он, и так же пострижен, и даже рукава летнего пиджака имел наглость заворачивать точно так же. Зеркала. Довольно простой интерьерный фокус, но эти сестры так заморочили ему голову, что поначалу он готов был поверить в то, что по дорожкам между стеллажами можно уйти куда-то очень далеко, заблудиться и тихо умереть от голода и жажды, преклонив голову на невредимой, уцелевшей в средневековом пожаре «Поэтике» Аристотеля.
А тогда, в день знакомства, он сидел за массивным круглым столом, а напротив – две совершенно одинаковые молодые женщины. То есть одинаковыми были их удлиненные лица, спокойный взгляд серых глаз, большие тонкогубые рты. Одинаковым был неправильный прикус, который почему-то их не портил, а даже придавал им очарования. Но только одна была длинноволосой рыжей стервой, а вторая – сдержанной, коротко стриженной шатенкой.
На столе в окружении простых граненых стаканов красовался высокий кувшин с гжельским узором.
– Молоко, – сказала рыжая стерва и царственным жестом указала на кувшин. – Могу предложить вам молоко.
Борис так удивился молоку, что немедленно согласился. На встречах ему еще ни разу не предлагали молоко из кувшина. Только «Кофе? Чай? Черный? Зеленый?»
Хозяйка встала, продемонстрировала Борису плоский спортивный живот и налила всем по стакану до краев. После чего вернулась на свое место и села, положив перед собой ухоженные белые руки. Борис смотрел на молочную каплю, которая ползла по краю стакана, и вдруг ему страстно захотелось теплого бублика с маком. Давным-давно уже нет таких бубликов, а в его детстве были и стоили пять копеек.
– Кстати… – вдруг задумчиво произнесла шатенка, поднялась и ушла куда-то за ближние стеллажи.
– Шура! – вслед ей крикнула рыжая. – А где Георгий?
– Он на конюшне, – донеслось из-за книг. – Учит Кдани седлать коня.
Рыжая подняла бровь и промолчала. А ее сестра вдруг оказалась рядом с Борисом, почти за его спиной, и поставила перед ним тарелку, на которой лежали бублики с маком – настоящие, большие, с лопнувшим румяным боком. Такие, как надо.
– Вы что, читаете мои мысли? – мрачно поинтересовался Борис.
Рыжая ухмыльнулась.
– Представляете, – сказала она, – Шура еще с утра сгоняла в пекарню, зная, что через несколько часов приедете вы и ни с того ни с сего подумаете о бубликах. Вот это, я понимаю, превентивная телепатия! Высший пилотаж.
– Да нет, – вдруг сильно смутилась тихая сестра, – вы не думайте. Это совпадение просто. На нашей улице один человек открыл мини-пекарню, и теперь мы там главные покупатели. Берите. Вкусные.
Начало разговора показалось Борису странным – и молоко это, и материализация бубликов из детства. Да и развитие темы тривиальным назвать было нельзя. Потенциальным заказчикам он нужен был не как детектив – в том смысле, что их не интересовало расследование какого-то конкретного преступления. Он понадобился им как консультант или, точнее, как человек, способный осуществлять мониторинг определенных тенденций и явлений, которые Ирина называла «девиациями», а Александра – «интерференциями», в связи с чем у сестер даже возник между собой терминологический конфликт: Саша в деликатной форме пыталась объяснить, что смысл понятия «интерференции» богаче и отражает весь спектр интересующих их вопросов, тогда как «девиации» – это всего лишь отклонения, и негоже так упрощать.
– Вы меня извините, милые дамы, – вздохнул Борис, – но мне кажется, что вы меня с кем-то путаете. Я могу организовать слежку за неверной женой, найти бриллианты из сейфа… Человека могу найти или, наоборот, так спрятать, чтобы другие не нашли. Убийства мне еще не попадались, но с Божьей помощью, думаю, смог бы и с этим разобраться. Но вы…
– А вот и Георгий! – обрадовалась Ирина. – Друг нашей семьи и наш коллега, можно так сказать. Возможно, он лучше сформулирует…
– Коллега, коллега, – добродушно пробурчал здоровенный детина, который, отряхивая ладони, шел к столу и по дороге чуть не свернул плечом один из стеллажей. Из-за прибалтийского акцента и мятых штанов, закатанных под колено, он здорово походил на латышского крестьянина в период уборочной страды. Стул под ним скрипнул, кувшин на столе опасно качнулся. – Предлагаю обойтись без рукопожатия, у меня руки грязные, – сказал Георгий, – я из конюшни прямо сюда. Ваша протеже, девочки, научилась сидеть в седле и не орать при этом. Для первого раза нормальный результат. Что я должен сформулировать? Проблему? Проблема простая. В воздухе пахнет дерьмом. Примерно как на конюшне, откуда я только что. Можно называть это девиациями, интерференциями, морфологическими мутациями, всё один хрен. Нам нужно понять, откуда эта вонь. А вы по роду занятий имеете дело с явлениями, в корне которых лежит зло, если по-простому. И вот мы обратились – ну, не только к вам, конечно… Нам нужна многофокусная картинка. Полиэкран.
– А кто это вы? – Борис наконец разобрался, что́ его беспокоит: он не понимает, с кем имеет дело. И он не любит, когда не понимает.
– Мы – частные лица, – улыбнулась Ирина.
– Не морочьте мне голову, – недовольно поморщился Борис. – Частных лиц не волнуют вопросы мироздания.
– Вы ошибаетесь, – мягко сказала Саша.
– А кого волнуют? – включился Георгий. – Организацию объединенных наций? Обаму? Папу Римского?
– Папу Римского, наверное, да, – согласилась Саша. – Наверное, церковь – это единственный институт, который имеет к этим вопросам какое-то отношение. Да и то…
– Ну, хорошо, – Георгий похлопал себя по могучим коленям, – мы – сообщество. Это корректный ответ? Люди, связанные определенной деятельностью, практикой такой специфической…
– Например, мы маги, о! – Ирина взяла с тарелки бублик и посмотрела на сестру через дырку. – Гильдия магов и экстрасенсов. Гадание на картах Таро, снятие венца безбрачия. Приворот, – сквозь дырку от бублика она вдруг подмигнула Борису, – толкование эсэмэс. Звонить в полнолуние, спросить Шуру…
Саша отняла у сестры бублик и вернула его на тарелку.
– Мы не маги, – твердо произнесла она, – не валяй дурака, Ирка.
– Конечно нет, – поддержал ее Георгий. – Хотя с этим народом нам приходится иметь дело время от времени. И вы знаете, порой я так понимаю инквизицию…
Ирина захохотала. Георгий погрозил ей пальцем.
– Разумеется, мы будем платить, – сказал он Борису. – Если вы предпочитаете в виде оплаты деньги, будем платить деньгами.
Человек слаб, – пишет Гомес, – но не в том смысле, что грешен, падок на соблазны или способен на низость. Человек слаб, поскольку позволяет себе бездарно проживать день за днем, заниматься всякой ерундой в то время, когда кто-то ждет не дождется его доброго слова, маленькой помощи, скромного подарка. Человек позволяет себе быть непоследовательным и расточительным, не радоваться каждой минуте, откладывать важные дела на послезавтра, которое, как известно, не наступает никогда. Ни одна из перечисленных слабостей грехом не является. Но счастливы те, кто живут каждый день как последний…
Я не знала, что все будет точно так же и одновременно так непохоже на то, как я себе это представляла, – пишет Гомес. – Но для описания того, как это было, когда он положил мне руку на затылок и приблизил ко мне свое прекрасное, уставшее и долгожданное лицо, в нашем языке не придумано слов. Может быть, эти слова есть в его языке – свободном, непонятном для меня, беспечном, как воскресный полдень на хуторе. Я прошу его говорить и смотрю на его артикуляцию, я смотрю на его губы, которые только что целовали мои закрытые глаза, и на его подбородок, который в это время колол мне щеки. «Pequenita»[7], – говорит он с легкой улыбкой и кладет свою теплую ладонь мне на щеку, указательным и средним пальцем захватывая мое раскаленное ухо.