После этого вечера Бруно часто встречался с ней. Теперь он знал ее истинные чувства и понимал, что, хотя Мари по-прежнему вела себя аристократически сдержанно, в своей обычной несколько старомодной манере, она с трепетом ждала ответа на свое чувство. Ей удавалось скрывать нетерпение и держаться так, словно она еще не выдала себя, оставляя Бруно в беспокойстве и неуверенности, как это было с момента их первой встречи.
Теперь стоит ему только попросить, и Мари де Ларошфуко будет принадлежать ему! Охваченный радостью, Бруно вытянул ноги. Как только Мари почувствовала, что может потерять его, он начал воспитывать в ней послушание, как когда-то обещал себе. Он поддразнивал ее, заставлял ждать, надеяться, шаг за шагом сокрушал ее обычную уверенность в себе. Бруно сознательно очаровывал ее, чтобы она влюбилась в него еще сильнее. На прошлой неделе глаза Мари уже выдавали ее чувства. Когда ей казалось, что Бруно не обращает на нее внимания, ясные серые глаза смотрели на него с тоской. Заметив это, Бруно становился отчужденным и холодно-любезным на полчаса, но этого времени оказывалось достаточно, чтобы смутить и взволновать ее. Тогда она спрашивала, что случилось. Перед тем как пришла весть о смерти Поля де Ланселя, Мари была уже во власти Бруно. Если бы захотел, он мог бы довести ее до отчаяния, и это заставляло его торжествовать. Но, осознав свою власть над ней, он потерял охоту ее проверять.
Если ничто не помешает его возвращению во Францию, то сразу же по приезде в Нью-Йорк он объявит об их помолвке, решил Бруно. В Париж они полетят уже вместе, пробудут там несколько недель, и он познакомится с родственниками Мари. Ее мать начнет приготовления к пышной свадьбе, на которую соберутся представители двух знатных и благородных родов, к которым они принадлежат. Бруно надеялся, что свадебная церемония состоится весной, довольно скоро, и в назначенный срок Мари станет несравненной виконтессой Бруно де Сен-Фрейкур де Лансель. Она будет жить, чтобы радовать его и продолжить его род.
Но только не здесь, в Шампани. Ему никогда не хотелось вернуться в Вальмон. Только эта смерть, которой он так долго ждал и о которой молился, заставила его приехать в эту провинцию, но только на день. Эта жизнь, заполненная сельскими заботами и тревогами, не для него. Пусть кто-то другой управляет Вальмоном, он же претендует лишь на причитающуюся ему по закону часть прибыли «Дома Ланселей».
«Наверное, пора возвращаться», — подумал Бруно, чувствуя, как неприязнь портит ощущение его полного счастья. Ему совершенно не хотелось идти в замок и расставаться с мыслями о том, что все, чего он когда-то желал, стало наконец таким близким и реально осуществимым; однако лесной воздух был сырым и холодным. «Все идет как нельзя лучше», — повторил он про себя, зная, что это мгновение будет возвращаться к нему вновь и вновь. Повеял легкий ветерок, и Бруно услышал позади себя шорох листьев.
Большая мускулистая рука грубо зажала ему рот и резко запрокинула голову назад, другая зверски сжала горло. Еще две руки больно заломили руки Бруно за спину и связали их, а потом резко поставили его на ноги и толкнули вперед так, что он должен был либо упасть, либо идти. Нападавшие шли позади Бруно так близко, что он ощущал на затылке их дыхание.
— Ты не должен был возвращаться, — тихо сказал незнакомый мужской голос. — Никогда не следует возвращаться на место преступления. Разве ты этого не знаешь?
— Помнишь трех Мартэнов? Людей, которых ты выдал гестапо? Мы — их младшие братья, — прошептал второй голос, едва слышный из-за шуршания опавшей осенней листвы.
Третий заговорил так же тихо:
— Мы приходили за тобой в тот день, когда твой отец вернулся с войны, но ты исчез.
— Мы дадим тебе урок, — обронил первый. — Шагай!
Охваченный ужасом, Бруно понял лишь то, что они идут в направлении погреба. Нигде не было видно ни души. Огромная рука, больно сжимавшая его челюсть, не давала Бруно произнести ни слова.
— Ты думал, тебе удастся выйти сухим из воды, да? Считал, что тебе удалось уничтожить людей, знавших о «Трезоре».
Как безумный, Бруно затряс головой.
— Не отпирайся. Мы знаем, что это был ты, — беспощадно прошептал ему в ухо третий голос.
— Был еще один ключ, — продолжал второй. — Он принадлежал моему брату Жаку, старшему из Мартэнов. Твой дед доверял ему, как и другим. Кроме твоего отца, ключ был только у тебя. За всю историю Вальмона никогда не существовало больше трех ключей от «Трезора.»
— Однажды ночью Жак заметил колонну немецких грузовиков недалеко от погреба. Он тайком пошел за ними и увидел, как солдаты перетаскивают шампанское в грузовики. На следующий день он отправился в «Трезор» и обнаружил, что погреб опустел. Жак испугался, что обвинят его или наших братьев, но вдруг понял, что единственный, кто мог выдать этот секрет немцам, — ты. Все это он рассказал нам и отдал ключ на хранение.
— Когда гестапо пришло за нашими братьями, — продолжал он леденящим душу шепотом, — мы поняли, что это ты выдал их. Тогда мы не могли действовать, потому что твои друзья-нацисты прикрывали тебя. После войны твой отец никогда и ни с кем не говорил о «Трезоре». Он знал имя вора. Мы понимали его позор и уважали его горе, но знали, что однажды ты вернешься. Наверное, он тоже об этом знал.
Теперь они вошли в огромные погреба, заполненные винами. Там не было ни одного рабочего. Они быстро прошли к дальней стене с потайной дверью, ведущей в «Трезор». Бруно неистово сопротивлялся, но не мог вырваться из этих сильных рук. Один из мужчин нажал на побеленную поверхность, и стена повернулась. Замок на потайной двери сверкнул так же ярко, как в тот день, когда дед Бруно впервые посвятил его в тайну Вальмона. Ключ вставили в замочную скважину, и дверь «Трезора» широко распахнулась.
Один из Мартэнов включил свет и опустил толстые, подвешенные на петлях блоки, полностью заглушавшие шум.
Все трое проволокли Бруно через просторный пустой погреб. Поняв все, он помертвел. Братья прислонили Бруно к стене, потом быстро отошли к электрощиту, сняли с плеча ружья и прицелились.
Раздались три выстрела. Мартэны медленно подошли к телу, лежавшему на цементном полу. Один из них ногой повернул Бруно и взглянул на невидящие глаза и раскрытый для крика рот. Бруно умер еще до того, как упал на пол. Другой брат достал кусок бумаги, на котором быстро написал: «Расплата».
— Он заплатил сполна, — медленно произнес он и положил бумагу на грудь Бруно.
Братья повернулись и пошли, снова повесив ружья на плечо.
Когда дверь «Трезора» закрылась за ними, один из Мартэнов сказал:
— Завтра мы должны послать ключ в полицию и сообщить, где находится этот… Расследования не будет… когда они прочтут записку. Иначе нельзя поступить… ведь мадам де Лансель начнет поиски, а его все равно не найдут.
— Его не должны хоронить в Вальмоне, он осквернит его, — заметил другой.
— Согласен, — отозвался третий Мартэн. — Плохо, когда люди не боятся возмездия. Этот и так слишком долго жил.
Дельфина и Арман уговорили Еву немного отдохнуть перед обедом и вместе с ней поднялись наверх, а Фредди и Джейн остались внизу в маленькой гостиной. Они пытались поговорить о той жизни, которая кончилась пять лет назад, когда Фредди и Тони решили уехать в Лос-Анджелес.
— Я очень горевала, когда вы уехали, — сказала Джейн. — Какой прок от невестки, которая живет так далеко.
— Но ведь теперь Тони вернулся обратно, — заметила Фредди. — И поверь мне, сейчас он выглядит гораздо лучше, чем когда я его видела в последний раз. То, что он снова поселился в Лонбридже, очень изменило его. И эта славная девушка, на которой Тони хочет жениться… и то, что он бросил пить… Я рада за него.
— Если бы можно было выбирать, я предпочла бы тебя — с меня довольно и других братьев. О, дорогая, вы оба здорово запутались. Ужасно обидно! И вообще, бывают ли долговечными фронтовые браки? Я так рада, что тогда не стала спешить. — Она улыбнулась, довольная собой, как женщина, добившаяся в жизни полного успеха. — Только подумай, Фредди, тогда бы я наверняка не встретила моего дорогого Хамфри, у меня не было бы моих любимых детей. Я никогда не стала бы маркизой. Конечно, это увлекательная лотерея, но можно было так и не встретить никого порядочного и проиграть. Да, это очень здорово, что я не стала фронтовой невестой. Что ни делается — все к лучшему!
— Да ты и не собиралась становиться фронтовой невестой, Джейн, я это прекрасно помню, — возразила Фредди. — Что ж ты теперь сидишь здесь и с таким гадким самодовольством говоришь, что избежала судьбы, которой сознательно избегала!
— Если бы Джок сделал мне предложение, я согласилась бы в ту же минуту и помчалась бы за ним в пустынные пески дикой Калифорнии, как бедный старина Тони.
— Не выдумывай, Джейн! У вас с Джоком не было никакого романа.
— Не сыпь мне соль на раны, — попросила Джейн.
После блестящего замужества озорства в ней поубавилось, хотя в остальном оно не изменило ее.
— О чем ты говоришь? — озадаченно спросила Фредди. Джейн обычно фантазировала — ее реальная жизнь превосходила самые смелые фантазии.
— А ты никогда не догадывалась? Мне и не хотелось, чтобы кто-то знал об этом. Это ужасно: до смешного влюбиться в человека, которого ты совершенно не интересуешь, и стать объектом всеобщей жалости.
— Ты была влюблена в Джока Хемптона?
— Несколько лет. И ты не должна говорить об этом скептически… это свидетельствует о моем вкусе, а у меня, с вашего позволения, прекрасный вкус, миссис Лонбридж. Я была влюблена в этого прекрасного человека дольше, чем можно предположить, и никак не могла справиться со своим чувством, пока не встретила Хамфри. Кажется, я всю жизнь буду немного влюблена в этого великолепного белокурого Тарзана.
— В этого головореза? В этого ковбоя? В этого безответственного слабоумного болвана? — с удивлением и злостью спросила Фредди. — Нет, Джейн, скажи, что это не так.