— О чем вы говорите?
— Об этом твоем маскараде, всей этой муре с костюмом школьницы, юбочке и свитере в духе Ширли Темпл. Это может сработать. Может, это и не так глупо, как кажется. Может, в этом что-то есть… Сделаем костюм и грим Хлои и все выясним.
— Простите?
Он щелкнул пальцами.
— Проснись, Дельфина. Я говорю о Хлое, героине, которую тебе предстоит играть, богатой стерве. Разве мы не за этим встретились? Очевидно, ты поняла, что Хлоя решила одеться неприметно, чтобы сбить с толку полицейского инспектора после убийства. Это идея! Остроумная. Ребячливая, признаюсь, и, конечно, очевидная для любого, у кого есть мозги, но остроумная. В этой одежде ты выглядишь почти невинной. Мне нравятся актрисы с творческим отношением к работе. Не чрезмерным, разумеется. Не слишком увлекайся, милая.
— Я…
— Ну и прекрасно. Договорились. Можешь идти.
Он повернулся вместе со стулом и снова принялся за пленку. Она увидела его спину.
— Вам надо подстричься, — пролепетала Дельфина.
— Знаю. Мне уже говорили. Это подождет, пока я не переделаю эту проклятую сырую сцену. Если тебя это беспокоит, можешь принести с собой ножницы и подстричь меня. Я буду только рад.
— Паразит! — выругалась Дельфина по-английски.
Повернувшись, Садовски посмотрел на нее с неподдельным удовольствием.
— Правильно! Здорово! Я и забыл, что ты американка. У меня в Питсбурге двоюродные братья и сестры. Ты, кажется, оттуда? «Паразит»! По-французски так замечательно не скажешь, правда? — Он кивнул в сторону двери. — Увидимся в понедельник. С утра. Пораньше. А когда я говорю «пораньше», я имею в виду именно пораньше, детка. Не проспи. Я тебя честно предупреждаю. Раз и навсегда.
— А если я вдруг просплю? — спросила Дельфина, задыхаясь от ярости.
— Не беспокойся. Не проспишь. Ты ведь не станешь добавлять мне проблем, детка, поскольку знаешь, что этот номер не пройдет. Правда? Ну, а теперь уходи. Разве ты не видишь, я занят?
14
Фредди проверила, хорошо ли застегнут шлем. Темные кудри парика, делающего ее двойником Бренды Маршалл, развевались вокруг лица, щекотали нос и попадали в глаза. Она сидела за рычагами управления в модифицированной открытой кабине маленького старого «Джи Би». После двух лет работы пилотом, выполняющим фигуры высшего пилотажа в кино, она прекрасно знала: убеждать костюмеров в том, что ни одна женщина-пилот не станет летать с выбивающимися из-под шлема и соблазнительно падающими на плечи волосами, бесполезно. Однако, по мнению Фредди, воровка драгоценностей с каменным сердцем и стальными нервами, всегда готовая улизнуть в самолете с места преступления, — героиня ее фильма «Рискующая леди» — могла сделать все, даже пилотировать, сидя в ночной рубашке. Именно это и пришлось делать Фредди всего неделю назад. Фредди проверила высоту. Ровно тысяча двести метров, как она и наметила. Она сняла руки с рычагов. Самолет был сбалансирован; здесь, наверху, сегодня, 10 августа 1938 года, не было никакой турбулентности, поэтому самолет летел прямо и ровно и мог лететь так еще очень долго. Во внутренний клапан рукава ее куртки было вшито зеркальце, которым Фредди и воспользовалась, чтобы проверить, не надо ли подкрасить губы. Они оказались такими же яркими, как час назад, когда ее гримировали. Приготовившись начать, Фредди поискала глазами самолеты операторов. Их было четыре: один рядом, слева от нее, три ниже, на разной высоте. Это давало гарантию, что ее прыжок с парашютом будет заснят. Фредди покачала крыльями: это означало, что она готова к старту и видит каждый из четырех самолетов. Этот трюк был не из тех, что можно переснять.
Самолеты операторов дружно просигналили, что все в порядке, камеры включены.
— Ну, Бренда, пора! — воскликнула Фредди, изобразив на лице сначала тревогу, а потом решимость. Схватив бутафорский бархатный мешочек с драгоценностями, она запихнула его в куртку, застегнула молнию и переместилась вместе с парашютом к борту самолета. — Пока, мальчики и девочки, это все пустяки! — выкрикнула Фредди, считавшая эту фразу такой же фальшивой, как и весь сценарий.
Она видела, что камера в самолете, летящем рядом, нацелена на ее губы: слова, которые она только что произнесла, потом озвучит Бренда Маршалл. Фредди нажала ярко-красную кнопку, расположенную сбоку в пилотской кабине. Через пятнадцать секунд динамит разнесет кабину, но к этому времени она благополучно из нее выберется и будет недосягаема для разлетающихся осколков. Едва коснувшись кнопки, Фредди прыгнула вниз. Она рассчитала все так, чтобы ей не помешал ветер, и свободно парила в воздухе. На счет десять она раскроет парашют.
— Раз… два… три… — сказала она и потянулась за вытяжным тросом. И тут прямо над ней, на двенадцать секунд раньше положенного и слишком близко, взорвался самолет. Взрывная волна оглушила Фредди, и она потеряла сознание. Ее тело летело вниз вместе с обломками самолета. Всего в метре от нее пронесся тяжелый двигатель; горящее крыло — в нескольких сантиметрах. Безжизненное тело, облаченное в летный костюм, устремилось к земле.
Фредди не знала, сколько времени падает, когда сознание вернулось к ней. Инстинктивно она рванула кольцо вытяжного троса. Через считанные секунды падение замедлилось: над ней раскрылся огромный белый шелковый купол. Еще не совсем придя в себя, она с облегчением подумала, что, к счастью, не охвачена пламенем. Струи бензина не коснулись ее. Качаясь из стороны в сторону, Фредди смотрела вокруг. Она опасалась, что обломки могут задеть ее, но они летели в некотором отдалении. Три самолета с операторами придерживались заданного курса.
«На сей раз они получат больше того, что им обещали», — подумала Фредди и посмотрела на купол парашюта, который так быстро раскрылся. Капли горящего бензина пожирали поверхность парашюта, спасающего ей жизнь. Фредди посмотрела вниз, на землю. Ей лететь еще метров шестьсот, прикинула она. За это время парашют сгорит. Воздух, наполнявший купол, раздувал пламя. Если даже парашют не сгорит полностью, от него останется так мало, что он уже не замедлит ее падения.
Открыть парашют легко, вот закрыть его в воздухе — чертовски трудно, трезво рассудила она, пытаясь натянуть стропы парашюта, и изо всех сил вцепилась в них в надежде уцелеть. Она собирала стропы вместе, мешая воздуху наполнять купол, и падала все быстрее и быстрее. Теперь лишь вздутие в верхней части шелкового зонтика, где еще оставался воздух, сдерживало стремительность ее падения. Фредди боялась взглянуть вверх и проверить, горит ли еще парашют. Она сосредоточилась на том, чтобы вовремя освободить стропы и заставить парашют раскрыться поближе к земле, пока он не сгорит дотла.
— Пора! — закричала она, увидев площадку, на которой суетились операторы. Она заметила, что Мак побежал туда, где она должна была приземлиться. Фредди разжала руки, выпуская натянутые стропы. Шелк начал резкими толчками вздыматься кверху, но земля приближалась все-таки слишком быстро. Фредди тяжело упала на землю, сломав левую руку и правое колено. И тут, все еще продолжая тушить здоровой рукой купол, чтобы ее не тащило по земле, Фредди потеряла сознание. Очнувшись, она увидела навалившегося на нее Мака и продолжающие работать камеры. Последнее, что она услышала, был голос режиссера: «Продолжайте, продолжайте, мы впишем это в сценарий».
— Обещаешь, что мыло не попадет мне в глаза? — с тревогой в голосе спросила Фредди.
Мак, голый по пояс, стоял на коленях на полу в ванной. Колено и рука все еще были в гипсе, и ее предупредили не мочить повязки, когда она несколько дней назад вышла из госпиталя. Мак решил, что сможет вымыть ей голову, если она встанет, облокотившись на ванну, и наклонит голову вперед.
— Как оно может попасть тебе в глаза?
— Случайно… Это вообще непонятно… Как осторожно ни мой голову, мыло обязательно попадет в глаза. Я ужасно этого боюсь, — ответила она.
— Ты прыгаешь с парашютом и боишься, что в глаза попадет мыло?
— Ты начинаешь меня понимать.
— Наклони голову, зажмурься и ничего не бойся.
— Подожди! — закричала она. — Самый опасный момент не когда намыливаешь, а когда споласкиваешь. Как ты собираешься это делать?
— Возьму кастрюлю с водой и полью тебе на голову. Господи!
— Возьми лучше кувшин с носиком. Кастрюля… Только мужчина может поливать из кастрюли.
— А как насчет лейки? Еще удобнее: каплю туда, каплю сюда…
— Здорово, но… слишком долго. Кувшин подойдет.
— Стой так, Фредди. Я сейчас.
Мак помчался вниз, на кухню, за кувшином. Он пытался не суетиться вокруг нее, как наседка, но это ему не удавалось. Счастливый оттого, что она уцелела, он готов был мыть ее волосы любым способом, лишь бы она позволила. Тяжелый гипс лежал у нее на ноге и руке, но сильная Фредди все же пыталась прыгать, хотя Мак боялся, что она упадет и сломает что-нибудь еще. Его бесценная девочка такая отважная, мужественная, такая стойкая — даже слишком, подумал он, мчась по лестнице наверх и перепрыгивая через три ступеньки.
Вымыв Фредди голову, Мак схватил ее, не обращая внимания на протесты, принес в спальню, положил на кровать и стал сушить ей волосы полотенцем. Хорошо, что она подстригла их покороче, когда начала работать в кино: ей часто приходилось надевать парик, и так было удобнее. Несмотря на это, все равно было трудно управляться с копной спутанных волос. Слегка подсушив волосы, он начал их расчесывать, разбирая прядь за прядью. Она смотрела на него большими задумчивыми зами, полуребенок, полуженщина — ангел Леонардо да Винчи в сцене Благовещения, подумал он.
— Где ты этому научился? — спросила Фредди.
— В детстве у меня был огромный, лохматый, вонючий пес.
— Ты никогда мне не рассказывал, — заметила она.
— Он удрал.
— Это самая печальная история из тех, которые я когда-либо слышала, — выпалила Фредди и залилась горючими слезами.
История была чистой выдумкой, и ошеломленный Мак попытался успокоить Фредди, но чем сильнее он прижимал ее к себе, тем безутешнее она плакала. Постепенно она стала успокаиваться, лишь изредка всхлипывая и приговаривая: «Бедная собачка». Потом затихла, шмыгая носом.