Бесценный триумвират братьев Мартэн, виноделов Жана-Люка, не подлежал призыву на военную службу по возрасту. Поскольку они были незаменимы, им разрешили остаться в Шампани. Многие из высококвалифицированных специалистов, которые попали в плен, когда вражеские войска вторглись во Францию, и теперь работали в Германии, дважды в год направлялись домой для неотложных работ на виноградниках. В марте они делали обычную работу, а в сентябре собирали урожай. Тем не менее Ланселям не хватало рабочих рук, и на полях, как и во времена прошлой мировой войны, приходилось работать женщинам, детям и старикам. Под неусыпным вниманием Бруно крестьяне, преданные Ланселям и верные долгу, поддерживали виноградники на высокопродуктивном уровне. С началом войны старый виконт как-то сразу одряхлел. Все видели в Бруно наследника и преемника виконта и не донимали старика вопросами.
Зачем же, рассуждал Бруно, совершая верхом на лошади очередную инспекцию, думать обо всех немцах, как о монолите? Человеческая природа, несомненно, сформировала победителей не меньше, чем богатых людей Парижа, в чем он убедился, попав в банковский мир.
Обстоятельства сложились так, что его личные средства девальвировались; титул и фамилия уже не гарантировали уважения; социальные связи не перерастали в деловые.
Разве нельзя допустить, что среди завоевателей найдутся люди, способные оценить того, кто относится к ним без тайной враждебности, в отличие от большей части населения? Конечно, чрезмерная любезность со стороны Ланселей или любого другого француза может показаться подозрительной, но все же… простая любезность — первый шаг к тому, чтобы открыть новые возможности. Должны же быть какие-то возможности, говорил он себе, которые со временем прояснятся. Они всегда открываются тому, кто готов к ним — что в военное время, что в мирное. А теперь, в этот период перемирия, в это смутное время, должно быть больше возможностей, чем обычно. Франция проиграла войну, а Бруно не желал упускать шанс.
Из резиденции «фюрера» Шампани регулярно наведывались инспектора в блестящих черных «ситроенах» и в высоких, начищенных до блеска сапогах, следя за тем, как выполняются их заказы. Могущественные Люфтваффе и флот требовали, чтобы шампанское всегда поставлялось им в первую очередь, и за хитрыми жителями Шампани надо было приглядывать. Поэтому инспекторами, как правило, назначали людей, имевших отношение к виноделию. Конечно, имело смысл посылать людей, способных отличить кисть заботливо выращенного винограда сорта «Пино Менье» от турнепса.
Как проявить любезность к оккупанту, размышлял Бруно, чтобы она не казалась раболепием? Вряд ли можно пригласить человека отведать самое отменное вино, если оно и так ему принадлежит. Можно быть вежливым, да, но недостаточная вежливость может стоить вам жизни.
Но разве нельзя, не вызывая подозрений, попросить совета у опытных виноделов, особенно если вы не житель Шампани, не местный уроженец? А спросив совета, легко сделать вид, что вы доверяете свои личные проблемы если не другу — нет, только не это, — то равному себе. «Есть ли люди, — спрашивал себя Бруно, глядя во время бритья на свое лицо, располагающее к доверию, — которые не любят давать советы? Есть ли люди, которые не испытывают втайне удовольствия, давая совет аристократу, пусть и поверженному?»
Очень скоро почти все в резиденции «фюрера» Шампани в Реймсе знали, что молодой Лансель из Вальмона по понятным причинам несведущ в основных вопросах виноделия. Как объяснял Бруно инспекторам, сопровождая их, ему пришлось заняться винодельческим бизнесом лишь потому, что его дед слишком стар для этого и, уж конечно, слишком стар, чтобы, как он, верхом объезжать виноградники.
Парижский банкир застрял здесь. Никто, безусловно, не испытывал к нему жалости, потому что все немцы и сами застряли в Шампани. Но с ним, по крайней мере, было проще иметь дело, чем со многими остальными. Он спрашивал у них советов, когда в них нуждался, а это бывало частенько, и не гнушался пользоваться ими. Будь таких, как Лансель, побольше среди французов, немцам это облегчило бы задачу. Их угнетало, что они оторваны от дома и семей, что получают проклятые бумажки из Берлина с требованиями обеспечить поставки вина, что большинство населения Реймса и Эперне упорно их игнорирует.
Бруно де Лансель не относился ни к одному из инспекторов как к оккупанту и не проявлял никаких признаков высокомерия. При этом ни одни француз, при всем желании, не понял бы тактики Бруно. Она проявлялась в почти неуловимых оттенках, в интонациях, в простодушном взгляде, невинных шутках, в легких намеках на то, что все — дети Господа. Словом, Бруно вел себя с той же врожденной любезностью, с какой не так давно зарабатывал комиссионные в банке.
Через несколько месяцев после прибытия в Вальмон Бруно получил аусвайс — удостоверение личности, которое давало ему возможность ездить в Париж. Получить разрешение на такую поездку ему оказалось совсем не сложно. Как бывший житель столицы, он объяснил это необходимостью проверить, все ли в порядке в его парижском доме.
Возле своего дома Бруно увидел немецкого часового. Осторожно обойдя дом, он позвонил у двери черного хода. Дверь открыл его старый дворецкий Жорж.
— Месье виконт! Слава Богу! — удивленно и радостно воскликнул он.
— Как тебе удалось сюда добраться? — спросил Бруно, войдя в каморку возле кухни, служившую прежде чуланом. — Когда я после заключения перемирия был проездом в Париже, дом пустовал.
— Мы все прилетели в Париж, — ответил Жорж, — и тут узнали, что вы отправились в Вальмон. Мы поняли, конечно, что вы сделали это по необходимости.
— Кто сейчас живет в доме? — строго спросил Бруно, заметивший, что Жорж чистил серебряную посуду. С кухни доносился запах жареного мяса, а кладовка сияла чистотой.
— В доме расположился генерал фон Штерн. Он в подчинении у генерала фон Холтица, возглавляющего управление по культурным связям, и отлично говорит по-французски. Нам повезло, месье виконт, генерал оставил всех, в том числе вашего слугу Бориса. Борис полагает, что у генерала раньше вообще не было слуги. К счастью, генерал очень спокойный человек, интересуется антиквариатом, восхищен вашей прекрасной коллекцией оружия и библиотекой. Ничего в доме не изменилось, месье. Дом в том же виде, в каком вы его оставили.
— У него есть жена? Дети?
— Сомневаюсь. Нигде не видно их фотографий, а это точный признак, насколько я знаю по опыту. Он частенько приводит уличных женщин, но никогда не оставляет их на ночь.
— У него бывают гости?
— Иногда. Несколько офицеров, таких же спокойных, как и он. Они говорят о картинах, архитектуре и никогда о войне. — Жорж передернул плечами. — Ужины не отличаются роскошью, но едят они с удовольствием и пользуются лучшим вином из вашего погребка.
— Это не слишком большая жертва, Жорж. Ты успокоил меня. Может, разумно ради вас всех проявить любезность и поблагодарить генерала за то, что он заботится о моих коллекциях? — прошептал Бруно.
— Пока заботится, месье виконт? — с надеждой, тихо спросил Жорж.
— Конечно, пока, почему ты вообще об этом говоришь? — сказал Бруно. Он дал дворецкому свою визитку. — Передай это фон Штерну. Спроси, смогу ли я зайти к нему завтра в удобное для него время. Я хочу взглянуть, что за человек спит в моей постели.
— Понимаю вас, месье виконт. Что слышно о мадемуазель де Лансель? И как поживают ваши бабушка и дедушка?
— Печальные новости, Жорж, печальные. Мадемуазель Дельфина, кажется, избегает всех… даже я ничего о ней не знаю… дедушка постарел. Только бабушка сохранила боевой дух.
— Мы все надеемся на вас, месье виконт. Много о вас думаем.
— Спасибо, Жорж. Сообщи мне о встрече с твоим генералом, я буду в отеле.
— Он никогда не будет «моим» генералом, — возразил Жорж, провожая Бруно.
— Я пошутил, Жорж. Мы должны шутить, не таки?
Бруно размышлял о генерале фон Штерне. Пруссак, не аристократ, решил он. Из семьи, которая долго пробивалась наверх. Он соответствует званию генерала не больше, чем сам Бруно. Среднего возраста. Благодаря профессионализму стал одним из экспертов у Геринга. Проводит целые дни в поисках шедевров, которые отправят в Германию для личной коллекции маршала. Довольно мягкий человек этот фон Штерн, подумал Бруно. Не лишен привлекательности, воспитан. Слегка смущается, словно понимает, что даже как победитель не имеет никаких прав на великолепный дом на улице Лилль. Бруно тут же решил приободрить его.
— Я наслушался таких ужасных историй, генерал, о том, как относятся к домам, имеющим историческую ценность и превращенным в бараки. Можете представить, какое я испытал облегчение, увидев, что вы любите и цените красоту, — заметил Бруно, оглядывая свою библиотеку, как воспитанный гость, не имеющий к ней никакого отношения, но при этом считающий возможным выразить восхищение.
— Это один из лучших домов в одном из красивейших городов мира, виконт, — произнес Штерн. По его глазам было видно, что он доволен, хотя и пытается это скрыть.
— Этот дом построили, когда Людовик Шестнадцатый был еще молодым человеком. Я всегда считал счастливчиками тех, кто живут в таких домах, как и хранителей музеев.
— Вы любите музеи, виконт?
— Это моя страсть. Смысл жизни. До войны я проводил в музеях все свободное время, а во время отпуска путешествовал. Флоренция, Рим, Лондон, Берлин, Мюнхен, Мадрид, Амстердам — вот было время! Не так ли, генерал?
Фон Штерн вздохнул.
— В самом деле. Но это время вернется, я убежден в этом. Скоро, благодаря фюреру, вся Европа обретет мир.
— Мы должны жить с надеждой на всеобщий мир, генерал, чтобы сохранить все прекрасное на земле. Думаю, в этом мы единодушны.
— Может, нам выпить за мир, виконт?
— С удовольствием, генерал, с большим удовольствием, — согласился Бруно.
Говоря о недопустимости братания, имели в виду германских солдат и французских проституток, но не джентльменов, у которых могли быть общие интересы. И фон Штерн не единственный из них, Бруно в этом не сомневался. Он откинулся в кресле, ожидая, что последует приглашение на ужин.