Нью-йоркский высший свет — великолепное отражение города: слишком шумный, слишком безвкусный и слишком легкомысленный, лишенный очарования и истории, открытый для любого, кто способен заплатить за вход. Высший свет, так и не постигший таких понятий, как семья и род, и не уделявший им должного внимания. Высший свет, не имеющий никакого отношения к аристократии. Интересно, имеет ли какая-нибудь из его знакомых сверхозабоченных дам хоть слабое представление о том, что он думает о них. Скорее всего, нет — они слишком глупы, чтобы заметить его презрение, а его манеры, заученные до автоматизма, слишком безлики, чтобы усмотреть в них какой-то намек. Ну что ж, здесь только эти люди. Французская же колония состоит из парикмахеров и старших официантов.
Единственное утешение Нью-Йорка в том, что это не европейский город. Бруно не выносил провинциализма эгоцентричной Европы — Рима или Мадрида, а Париж, находившийся всего в нескольких часах пути, был закрыт для него. Но здесь, в этом беспросветном изгнании, все интересы сосредоточивались вокруг денег, а деньги, в отличие от секса, никогда не переставали привлекать Бруно. Непредсказуемые, они не утратят прелести новизны; погоня за ними никогда не потеряет смысла. Накапливая их все больше и больше, Бруно никогда не задавался вопросом, для чего они ему, если он даже не может нанять приличного слуги.
Подходя к своему дому, куда он никогда никого не приглашал и который украсил точно так же, как дом на улице Лилль, Бруно подумал, не пришло ли письмо от Жанны.
Экономка в Вальмоне хранила ему преданность. Она регулярно писала из своего уединенного коттеджа в Эперне, сообщая ему семейные новости; он аккуратно отвечал ей, поскольку она давала ему единственную возможность узнать, что происходит в Шампани. Полю де Ланселю исполнилось шестьдесят четыре, а Лансели, как известно, долгожители. Бабка и дед дожили до восьмидесяти, хотя несчастья происходят каждый день, не считаясь с хорошими генами: автомобильные катастрофы, падения с лошади, запущенные инфекции. Болезнь может поразить неожиданно. Дядя Гийом умер довольно молодым.
Да, он знал, что скоро — и эта мысль сводила его с ума и вытесняла все остальные — может прийти печальное письмо от Жанны, которое вернет его к жизни.
Мартовским днем 1950 года, в пятницу, Фредди уселась на письменный стол Тони и посмотрела на него взглядом, полным надежды.
— Тони, давай прокатимся на машине. Джока и Свида не оторвать от дел, но какой смысл всем вместе сидеть в офисе! Такой чудный день!
Тони поднял глаза от пустой амбарной книги, которую он мрачно рассматривал, когда Фредди вошла в контору.
— Прокатиться? Куда? Что такое привлекает тебя? Изумительные виды Голливуда? Светлые пески Санта-Моники? Может, ты собираешься забраться в свою новую «Бонанцу» и полетать, а не ехать в машине?
— Нет, я говорю о поездке на машине, — терпеливо ответила Фредди.
Тони был в отвратительном настроении. Слишком много виски за ленчем или просто раздражение — угадать невозможно.
— Идем, давай опустим верх машины. Мне до смерти хочется уехать отсюда. Это даже не смешно, когда все идет так гладко, ведь и с бизнесом все в порядке. Ну идем же, дорогой!
Тони недовольно поднялся и пошел за ней к месту парковки машин рядом с новым зданием их офиса, в аэропорту Бербанк. Он лениво плюхнулся на сиденье, а Фредди повела машину из долины Сан-Фернандо Вал-лей по холмам в окрестности Лос-Фелис.
Фредди въехала на улицу, которую она, казалось, выбрала наугад, и припарковала машину перед домом на вершине холма. Это был типично калифорнийский вариант испанской гасиенды: эклектичный старый дом с балконами и двумя внутренними двориками, купленный ею в ноябре, почти пять месяцев назад. Она взяла краткосрочный кредит и нашла подрядчика с двумя бригадами. Работая сверхурочно, они привели дом в полный порядок; декоратор трудился целыми днями, украшая его. Улица, обсаженная старыми апельсиновыми деревьями и тянувшаяся вдоль автотрассы, была в цвету и благоухала. Садовник подрезал буквально каждое дерево и восстановил сад, так хорошо памятный Фредди; он перекопал и удобрил запущенную землю, засадив широкие клумбы английскими примулами и крошечными фиалками. Повсюду виднелись анютины глазки; их желтые, белые и темно-красные головки перемежались с ярко-голубыми пятнышками незабудок. В следующем месяце должны впервые зацвести розы, на которых уже появились бутоны. Газоны, заново выложенные дерном, зазеленели. Дом был полностью перекрашен, а красная черепица на крыше оказалась в прекрасном состоянии. Фредди выключила мотор.
— По-моему, ты собиралась на автомобильную прогулку, — сказал Тони. — А мы ехали всего пятнадцать минут.
— Тебе нравится этот дом? — спросила она.
— Конечно же да. По-моему, это единственная архитектура, которая вписывается в пейзаж Калифорнии. Я всегда это говорил.
— Нам нужен новый дом, правда?
— Не могу с этим не согласиться.
— Какой-нибудь дом, вроде этого, — горячо сказала она.
— Полагаю, это означает, что ты его уже купила? — Тони мельком взглянул на нее.
Фредди опустила глаза, чтобы скрыть восторженное выражение, но изобразить безразличие ей никогда не удавалось.
— По-моему, он в самом деле симпатичный и в хорошем состоянии, — продолжал он, не дожидаясь ответа. — В полном порядке — от фундамента до крыши. Все системы работают — проверь, — и можно в нем жить.
— Ты не удивлен? — Фредди огорчилась, волнения — как не бывало.
Каждый день, когда подрядчик и садовники работали здесь, она старалась незаметно улизнуть из офиса и посмотреть, как продвигается дело; она придиралась и льстила, угрожала и заигрывала, пока все не сделали именно так, как она хотела, и за немыслимо короткое время. Она звонила декоратору раз шесть в день, встречалась с ним каждую неделю, чтобы сделать окончательный выбор — и все так, чтобы никто из «Орлов» не знал, чем она занимается. Она была в восторге от своего великолепного секрета.
— Что же я, по-твоему, должен сказать, если меня поставили перед фактом? — спросил Тони. — Теперь, когда мы неприлично богаты, новый дом был лишь вопросом времени. Ты же любишь доводить дело до конца, так ведь, Фредди? — Он говорил с ней мягким, спокойным тоном, который задел ее так же, как неверный звук в хорошо знакомой мелодии. Это отличалось от той мягкости, которую она раньше знала в этом в общем-то спокойном человеке. В его тоне появилось что-то новое, деланное, словно за этой мягкостью скрывалось что-то другое, чего она не могла определить.
— Даже если ты не удивлен, — сказала она, пряча свое простодушное разочарование и делая вид, что ничего другого не ожидала, — ты же не умрешь, посмотрев, как там внутри.
— Уверен, что там совершенно очаровательно. И я собираюсь все посмотреть, так что — открывай, — сказал Тони, выйдя из машины и остановившись перед дверью.
Все последнее время Фредди мысленно проигрывала эту сцену, стараясь представить себе реакцию Тони, воображая его радость от предвкушения будущего, от новых возможностей, которые открывались перед ними. Она никогда не думала, что реакция будет такой вот тихой и кроткой, словно ему предложили блюдо, которое он должен съесть из вежливости, хоть и не голоден. «Может, это с похмелья, — подумала она, идя следом за ним и доставая ключ. — Должно быть, он так «мил» потому, что у него трещит голова или сухо во рту». По поведению Тони этого нельзя определить. Он умеет хорошо держаться, и его состояние очень обманчиво. Иногда только после того, как он отключался, Фредди понимала, насколько он пьян.
Фредди и Тони обошли все комнаты в доме. Повсюду в корзинах стояли пальмы и цветущие растения, пол был выложен большими квадратами из мексиканской терракоты, на нем лежали ковры мягких тонов; прекрасно выполненная, но простая по дизайну мебель воплощала глубинный смысл слова «комфорт», обивка — из льняной и хлопковой ткани с сочной по цвету, но не аляповатой росписью ручной работы. В доме было так много окон, что можно наблюдать восход и закат. Как и предполагалось, этот дом казался уютным, несмотря на большие комнаты и высокие потолки.
Переходя из комнаты в комнату, Тони останавливался в дверях и шептал: «Прелестно, в самом деле прелестно». Ей даже захотелось стукнуть его. Он вел себя как благовоспитанный гость, а не как человек, впервые увидевший свой новый дом. Он не заглянул в туалет, не выдвинул ни одного ящика, не проявил к отдельным деталям интереса, как постоялец гостиницы. «Прелестно!»
Но Фредди покупала дом не для того, чтобы очаровать Тони! Она сделала все это, чтобы увидеть Тони счастливым или хотя бы счастливее.
— А где же бар? — спросил Тони. Он, наконец, сел в гостиной, откуда шесть дверей от пола до потолка выходили на три стороны в сад.
— Здесь, — ответила Фредди, указав на длинный стол, уставленный хрустальными стаканами всех видов и размеров и веселым строем бутылок: содовая, имбирное пиво, тарелочки с орешками и маслинами и серебряная вазочка с лимонами.
— А как насчет льда? — спросил Тони, наливая себе виски.
— Лед приносят в ведерке из кухни, — ответила Фредди, через силу улыбаясь. — Но ты же никогда не пьешь со льдом, дорогой, поэтому он нам понадобится только тогда, когда придут гости, — добавила она, чувствуя себя как продавщица, показывающая товар капризному покупателю.
Тони выпил виски одним глотком и вновь наполнил стакан.
— Налить тебе капельку? — спросил он.
— Да, пожалуйста, столько же, сколько себе. — Ура! — сказала Фредди, когда он подал ей стакан и сел за кофейный столик.
Она подумала, что никогда не произносила этого слова в такой необычной ситуации. Было ощущение… эксперимента… но Фредди знала, что это, безусловно, их дом, и хотя Тони не проявлял энтузиазма, она не сомневалась: он тоже чувствует это.
Тони приподнял свой стакан, едва заметно приветствуя ее, но не сказал ни слова, пока не выпил половину.
Повисло молчание. Фредди рассматривала содержимое своего тяжелого хрустального стакана, словно на дне его была неразгаданная тайна. Потом быстро опустошила его. «Тони должен обрести о