Я делаю глубокий вдох, включаю машинку и, поднимаясь от затылка, выстригаю дорожку шириной сантиметра в четыре. При этом я успеваю поцеловать Кармен в щеку. В зеркале она видит, как на белый платок ложится длинная прядь волос, зажимает рот рукой и начинает плакать. Я сглатываю подкативший к горлу ком, но упорно продолжаю стрижку, покрывая ее голову поцелуями. Мы оба молчим.
Уже через десять минут Кармен лысая.
21
Можно забиться под одеяло
И тихо страдать от боли своей,
В молитвах напрасных жизнь прожигая…
— Аааа! Эта чертова штука сведет меня с ума! Чешется ужасно!
Я отрываюсь от своего музыкального журнала.
За домом на террасе жарко. От ветра ее защищают соседская пристройка с одной стороны и высокая живая изгородь с другой. Только за садом, у ручья, который служит водной границей между городом и лесопарком Амстердаме Бос, иногда можно уловить дыхание ветерка, но мы почти никогда туда не спускаемся. Хотя, оказавшись там, ощущаешь себя в настоящем лесу. Более неестественной картины и представить себе нельзя. Иногда я и Луна ходим туда кормить уток, но вообще-то для меня сад заканчивается за деревянными перилами нашей террасы. Мы сидим под большим прямоугольным тентом. Даже мне жарко, и это притом что я не в парике.
«Колючка» — так называет его Кармен со вчерашнего дня. Она носит парик вот уже неделю, но лишь вчера температура поднялась выше двадцати градусов. До этого было замечательное лето с точки зрения париковой технологии: не выше семнадцати градусов, много дождей и ни единого дня на пляже.
— Ты не можешь его снять?
— А как же Мод? Она вот-вот приедет с малышкой.
Луна ночевала у Мод, а сегодня дочке захотелось в зоопарк. Я был на седьмом небе от счастья, когда Мод предложила свои услуги. Во вторник состоялся очередной сеанс химиотерапии, и если к выходным Кармен чувствует себя заметно лучше, то я совершенно разбит. Три дня я честно ухаживал за Кармен и Луной, в промежутках забегал на час-другой в «MIU», так что все это измотало меня до предела. Благодаря Мод мне удалось выспаться сегодня утром, и теперь во мне столько энергии, что я был бы не прочь завалиться на дискотеку в «Бичпоп». Но пока я не раскрываю Кармен свой подлый план.
— Ну и что с того? Разве ты не у себя дома? Всем пора привыкнуть к тому, что ты лысая, — говорю я. И добавляю самым что ни на есть беспечным тоном: — Кстати, Мод не задержится надолго, она хотела сходить в «Бичпоп» сегодня вечером. Ты знаешь, это в Блумендаале. Они снова открываются сегодня.
— Я даже думать об этом не хочу. — Кармен явно не в духе. — И не хочу, чтобы ты туда ходил. Не оставаться же мне одной с Луной на руках.
— Да нет, я и не собирался, дорогая. — Приходится врать. Черт!
— Вот и хорошо, теперь ты знаешь, — говорит она, не отрываясь от своего журнала мод.
— Да… Разве я не сказал, что у меня не было таких планов?
Молчание.
— О, эта ЧЕРТОВА ШТУКА! — кричит она и впивается пальцами в парик.
— Боже правый, Карм, сними ты этот идиотский парик!
— Нет! Не хочу выглядеть смешной и нелепой. Заруби себе это на носу.
«Ну тогда терпи», — думаю я.
Спустя несколько минут раздается звонок в дверь. Я встаю и иду открывать.
— Она такая прелесть, — говорит Мод и гладит Луну по волосам. Малышка спит в своей коляске.
Мод задерживается у нас еще на час. Потом ей нужно домой, чтобы переодеться в свои хипповые шмотки. Ей уже не терпится поскорее попасть в «Бичпоп». Кармен щебечет с ней и радостно смеется. Я улыбаюсь.
— Фрэнк и еще кое-кто из наших тоже придут, — сообщает Мод.
— А мы прекрасно проведем время дома, — говорит Кармен.
22
Мне нечего делать, я просто болтаюсь,
Смотрю в окно бесцельно и тупо,
Чешу себе задницу, выпивкой балуюсь,
Флейту терзаю в приступе скуки…
— И что теперь? — спрашиваю я.
На постели ножницы, картонная коробка, как из-под пиццы, с толстыми гелевыми бинтами, какие-то обрезки. И рядом молодая, обнаженная, лысая женщина, у которой одна грудь красивая и здоровая, а другая обезображена пластырями, язвами и пестрым орнаментом из заплат сожженной кожи — желтых, розовых, фиолетовых, красных, бордовых. Этот вулканический пейзаж дополняют все еще заметные черные линии, прорисованные на больной груди пять недель назад, перед сеансом лучевой терапии.
Кармен приподнимает голову и смотрит на пораженную грудь. Бинт изнутри покрыт гелем, чтобы не содрать верхний слой облученной кожи при перевязке. Одной рукой она придерживает наложенную повязку, а другой показывает мне, что делать дальше.
— Медсестра надрезала повязку, кажется, вот здесь. Иначе она не ложится по форме груди и топорщится.
— Понял. И как глубоко мне резать?
— Оо… думаю, сантиметров на пять.
Доктор Шелтема была вполне удовлетворена результатами четырех сеансов химиотерапии. Онкомаркеры в крови Кармен выглядели обнадеживающе, и опухоль в груди слегка съежилась. Доктор даже решилась заикнуться об операции.
— Но сначала давайте все-таки убедимся, что опухоль стала еще меньше, иначе мы рискуем потревожить ее во время хирургического вмешательства, и она расползется в кожные ткани. Станет еще хуже, чем было вначале, — сказала она.
Из госпиталя Энтони ван Лейвенхок пригласили рентгенолога, и он согласился с Шелтемой. Радиотерапия. Семь недель ежедневных сеансов в Энтони ван Лейвенхок. А там посмотрим.
Первые четыре недели радиотерапии были легкой прогулкой в сравнении с тем, что испытывала Кармен после каждого сеанса химии. Но после двадцатого облучения, как и предсказывал рентгенолог, начала отслаиваться кожа.
— Может, надрезать еще немного, как ты думаешь?
— Мм… нет, достаточно, — нервно произносит Кармен. — Стоп! Хватит! — Она боится, что я случайно задену болезненный участок кожи. Я откладываю ножницы и, высунув от усердия язык, осторожно приподнимаю края повязки, расправляю ее на груди, стараясь не надавливать. Все тип-топ. Грудь герметично запаяна.
Кармен осматривает результат моего труда.
— Да, — кивает она. — Хорошо. Спасибо.
Я стираю пот со лба, складываю в коробку кусочки защитной фольги и неиспользованные бинты, собираю обрезки и иду выбрасывать весь этот хлам в мусорную корзину. Когда я возвращаюсь, Кармен уже спит. Радиотерапия берет свое.
Будильник показывает половину восьмого. За окном еще светло. Вчера вечером она легла спать в восемь, следом за Луной. Из чувства солидарности я тоже улегся в постель. Но смог уснуть лишь ближе к полуночи.
Я на цыпочках подхожу к ней и целую в лоб. «Спокойной ночи, любимая», — шепчу я. Она не просыпается.
Спустившись вниз, я достаю из холодильника бутылку пива. Хотя на самом деле не прочь выпить бокал розового вина. Я убираю пиво и открываю бутылку вина. Достаю из шкафчика пакетик крекеров. Потом проверяю, нет ли мне текстовых сообщений. Одно есть, от Рамона.
► Я и Фрэнк знаем Рамона еще по работе в «BBDvW&R/Bernilvy». Рамона назначили помощником Фрэнка по бухгалтерии. Если Фрэнк помешан на стиле, то у Рамона стиль полностью отсутствует. Своим телосложением он напоминает крепко сколоченный шкаф, так обычно выглядят либо работяги, либо педики, но Рамон точно не педик. Он гордится своим телом, и, должен признать, по праву. Оно придает ему уверенности, и это ему на руку. Иногда, если у него плохое настроение или кто-то заденет его (или его машину, или его пиво), он становится агрессивным. Рамон чувствует себя хозяином мира, и мир против этого, кажется, не возражает. К тому же у него внушительный член, и это позволяет ему излучать еще больше самоуверенности.
Не могу назвать Рамона своим верным другом, как Фрэнка или Томаса, но я и он одной крови. Рамон тащится от клубов вроде «Бастилии», «Хетт Феест Ван Юп», «Сюрприз Бар». Я знаю только одного человека с подобными отклонениями, и этот человек — я. Что еще у нас общего, так это всеядность и зверский аппетит в отношении женщин. Мы хватаем все, что попадает в поле зрения, и не перегружаем себя обязательствами. Мы также искренне считаем, что воздержание — это добродетель исключительно тех, кто всегда уходит с пустыми руками.[15] А еще нас объединяет то, что мы оба южане: я родом из Бреды, а Рамон из Чили. Когда ему было девять лет, его отец эмигрировал в Нидерланды вместе с семьей. Отец Рамона был учителем и слишком яркой личностью для режима Пиночета. Семья поселилась в одной из высоток на юго-востоке Амстердама. Сверстники Рамона тяготели к кокаину и прочей дури, кто в качестве потребителя, кто в качестве дилера. Рамон пошел в университет. Он хотел сделать карьеру, как сам говорил. Спустя десять лет не Фрэнк, а именно Рамон был назначен директором рекламного агентства «BBDvW&R/Bernilvy». Фрэнк не смог смириться с тем, что его боссом стал такой мерзавец, как Рамон, и уволился. С тех пор в присутствии Рамона он не перестает хвастать успехами «MIU». Рамон говорит, что ему плевать, что думает о нем Фрэнк (и все остальные жители планеты).
«Мы встречаемся в пятницу на Лейдсеплейн?[16]» — хочет он знать.
Черт возьми, что за вопрос?
Я и так с этой химиотерапией забросил свой еженедельный футбол в Вонделпарке, дружеские посиделки в баре после работы, но «Ночную пятницу» Дэнни никто не отменял.
Правда, сегодня только вторник, а у меня уже нет сил. Я включаю телевизор. На спутниковом канале повторение вечернего шоу «Большой брат». Я уже его видел, мы теперь каждый день смотрим его в семь вечера. Срочно нужно чем-то заняться. На RTL фильм во вкусе Томаса. Жан-Клод ван Дамм. Я отправляю Томасу сообщение, спрашиваю, смотрит ли он. По каналу SBS6 — матч «Эвертон» — «Саутгемптон» на Кубок Англии. Я ненадолго задерживаюсь. Пустая игра. На «Канале-плюс» французский фильм. Значит, нечего там делать. Остается MTV. R