От мешанины чувств разболелось сердце. Хотя, возможно, оно болело из-за физической нагрузки. Мне все-таки не восемнадцать лет. Несмотря на преклонный возраст, я за жизнь прошла меньше, чем за этот вечер. До нового года оставалось не более получаса, когда я вышла на оживленную улицу. Дом Кирилла находился недалеко от центра, поэтому я сумела пешком дойти до главной площади.
Людей было много, и все чему-то радовались. Я не понимала, как можно веселиться в такой ужасный день. Ладно дети. Они глупые – не понимают, что новогодние чудеса на самом деле обман. Огромный обман, подстроенный взрослыми. Чудо, построенное на лжи.
Дед Мороз и Снегурочка приносят подарки. Зачем так врать? От такого детям не будет хотеться взрослеть. Почему бы сразу не сказать, что нет никакого Деда Мороза? Что это папа выкроил деньги на подарок, а мама позаботилась о том, чтобы он лежал под елкой после курантов, пока бабушка тебя отвлекала? Почему бы детям не знать, что фейерверки в новогоднюю ночь – это не следы саней Деда Мороза в небе, а обычные огоньки, упакованные в яркую трубку? Отчего дети радуются, а взрослым никто даже не лжет, чтобы поднять настроение?
Я медленно брела, уставившись на носки туфель. Было холодно, хотя ночь теплая… Ну и что это за Новый год без снега, с плюсовой температурой и отсутствием желания жить?
Затем я врезалась в кого-то. Я не смотрела, куда пру, но извинился человек, с которым мы столкнулись. Он отошел так быстро, что я не увидела, кто это вообще был. Я замерла, глядя вперед, но ничего не замечая. Сумка оттягивала плечо. Раньше она была такой легкой, практически невесомой. А сейчас – тяжеленной, хотя я ничего туда не докладывала.
Вспомнив про ремень, который был самой тяжелой вещью, я запустила в сумку руку и достала его. Не такой уж он прекрасный. Неплохой, но своих денег не стоит. На мгновение возникла мысль, что стоит оставить его, чтобы подарить кому-то другому. Но я понимала, что каждый раз, глядя на ремень, буду вспоминать этот день. Поэтому я швырнула его на землю.
Ремень ударился об асфальт, звякнула пряжка. Довольно драматично, однако именно этого и требовала моя душа. Я смотрела на ремень, сжимая зубы, а потом вдруг зарыдала навзрыд. Если доселе слезы по одной катились по щекам, то теперь их было так много, что я почти ничего не видела.
Я подскочила к ремню и стала топтаться на нем: вкручивать каблуки в мягкую кожу, тереть ее об асфальт. Я так сжимала зубы, что разболелась челюсть. А ногти, впившиеся в ладони, пока я стискивала пальцы в кулаки, наверняка оставили на коже красно-синие полумесяцы.
Когда ноги стали подкашиваться, я остановилась. Увидела на ступнях кровь. Первой мыслью, обнадеживающей, словно лучи рассвета, было то, что ремень – живой. Будто он пустил кровь, будто ему больно и он страдает, пускай не так сильно, как я. Но кровь была моя. Туфли настолько изодрали мне ноги, что кровь стекала тонкой, яркой струйкой, впитываясь в замшу.
Пошатываясь, я отошла от ремня. Оставаться было страшно, я словно оказалась на месте преступления. Я побрела к толпе. Во мне пылала ненависть ко всем, кто в ней находится, хоть я и видела эти лица впервые.
Люди собрались вокруг елки. Она мигала золотом и серебром. Мне никогда не нравилась центральная елка в нашем городе. Но в этом году она была по-особенному уродская. Такой яркой, что смотреть на нее можно было, только приложив ладонь к глазам наподобие козырька.
И ладно только елка была бы страшной. Но все вокруг было каким-то не таким. Высотные здания казались жуткими, как великаны, глядящие на тебя сверху вниз сотнями глаз-окон. Площадь завалило мусором, словно люди решили, что раз в году, в большой праздник, у всякой брошенной бумажки отрастают ножки и она сама добегает до мусорки, если на нее не смотреть.
Я пнула бутылку, а затем остановилась и достала телефон. На экране, вспыхнувшем под пальцами, высветилось время. Без пяти полночь.
До дома я добраться не успела. Не успела бы, даже если бы от дома Кирилла бросилась бежать и ни разу не остановилась. Я сумела бы встретить новый год с семьей, только если бы меня подвезли. Но кому какое до меня дело? Никто не станет выручать меня, жертвуя собственным праздником.
Я почувствовала, как во рту скопилась вязкая, соленая слюна. Не сильно заботясь о том, как это выглядит, я сплюнула ее.
Мама и папа сейчас за столом. Ярик тоже. Мне иногда кажется, что в праздник Нового года ему больше всего нравятся не подарки, не волшебная тайна, не вкусности и предпраздничная суета, а возможность не спать допоздна наравне со взрослыми. Грустно, что дети, единственные кто могут ощутить чудо праздника по-настоящему, так стремятся вырасти. Но как им сказать, чтобы они не спешили? Детство – череда праздников. Новый год, дни рождения – твой и твоих друзей. Даже первое сентября праздник, пусть и грустный. А взрослая жизнь? Лишь серые будни. Одни посветлее, другие практически черные. Вспышки выходных хоть и яркие, но незаметные среди них.
– Десять!
Я обернулась на звук. Но голос уже потонул в десятке новых.
– Девять!
Я снова дернулась, но кричали из разных сторон площади, поэтому я не смогла бы обнаружить, кто это сделал, даже если бы очень захотела.
– Восемь! Семь!
Только на пяти я поняла, что считают секунды до полуночи. Я зажмурилась. Вера в чудо во мне остыла так давно, что я не помнила, когда последний раз загадывала желание в новогоднюю ночь. Делала ли я это хоть раз?
Но, может, есть смысл загадать желание сейчас?
Когда толпа проорала «один!», я быстро зашевелила губами, не сознавая, что произношу желание вслух. Сердце сжималось от отчаяния, голова гудела от шума.
– Только бы этого ужасного дня никогда не существовало.
Глава 2. Неожиданное свойство желаний исполняться
Я проснулась недовольная.
– Доброе утро! – услышала я, а потом кто-то выдернул подушку из-под моей головы.
Я сразу поняла, кто это, по хихиканью, какое бывает только у мерзких младших братьев, но решила не показывать, что проснулась, надеясь, что Ярик уйдет, если не достучится до меня.
И через секунду я села в кровати. Воспоминания с вчера накатили, как цунами на пустыню, неожиданно и необратимо. Ярик, который топтался на мне, как топчется сейчас, троллейбус с дотошным инспектором, неунывающая Маша и унылый Глеб, вечно недовольная Алина, Женек и рыжий ремень, тупые посетители, мама с ее горошком, пьяный Артем и… Кирилл. Кирилл с Викой.
Я застонала и, повалившись на подушку, закрыла глаза ладонью.
Пару секунд спустя я поняла, что глаза щиплет не свет, а слезы. Много слез. И чем глубже я погружалась в воспоминания, тем больше слез становилось. Они катились по вискам и затекали в уши. Стало щекотно. Я дернула плечами и отняла ладонь от лица.
Вчерашний день был отвратительным. Самый ужасный день в жизни. Я могла говорить так про каждый день, на который выпадала моя смена. Но когда обычный будний день не задается – это одно дело. Совсем другое – когда не задается тридцать первое декабря. И ладно бы только работа. Но Кирилл!
Я не верила, что все произошло взаправду. Кирилл не мог так со мной поступить. Да, я не отрицаю, что он может бросить меня. Но ведь не в канун Нового года! Только настоящий подлец такое учудит! Разве Кирилл такой?..
Нет, это было не по-настоящему. Настоящий Кирилл, он… Он бы погнался за мной. Он бы захотел меня утешить. Он бы знал, как это сделать. А то, что произошло, было сном. Дурацким сном, в котором нет места настоящему.
От такой мысли полегчало. Да, это был сон. Почему я уверена в этом? Например, я совершенно не помнила, как попала домой. Вчерашние сутки закончились для меня на городской площади. Я не отправилась домой пешком, потому что, если так, я бы шла до сих пор. Не заказывала такси – иначе запомнила бы злость на водителя, который, пользуясь положением, стянул бы с меня миллион. Я бы, в конце концов, не забыла, как доставала из сумки ключи! Но все, что осталось в памяти – это бой курантов, загаданное желание и… все.
Следующим желанием было почесать ногу. Оно оказалось таким же страстным, как и надежда на то, чтобы вчерашний день, то есть сон, не существовал. Я потянулась к ноге и, полоснув ее ногтями, взвизгнула от боли.
– Алиса! – позвал Ярик, но я не обратила на него внимания.
Я вытянула ногу из-под одеяла и посмотрела сначала на одну ступню, потом на вторую. Их покрывала спекшаяся кровь. Ранки, которые я царапнула только что, снова кровоточили.
Я зажмурилась, надеясь, что кровь исчезнет, когда я открою глаза. Но сколько бы я ни моргала, красные пятна только разрастались. Откуда раны, если дурацкие туфли, которые стерли мои ступни в кровь, это часть сна?
Я провела по коже пальцем, едва касаясь, чтобы не задеть спекшиеся корочки. Они настоящие. Получается, все произошло взаправду? Кирилл меня бросил? И сегодня первое января?
Значит, сон – не сон, но… как же я добралась до дома? Не помню. Не помню ничего от полуночи до пробуждения.
По щекам снова потекли слезы. Не от грусти. От непонимания. Что происходит? Провал в памяти? Но я не пила. Да, звучит странно, ведь речь о кануне Нового года.
Я зажмурилась, напряглась. Но память не возвращалась. Тогда я расслабилась. Ладно. Не может быть такого, что эти несколько часов не существовали. Я все вспомню. Сейчас проснусь окончательно, умоюсь и все вспомню.
Тут Ярик снова позвал меня, потянув за руку. Кажется, пока я думала, он сделал это раз пятьсот, так как рука болела.
– Что, бесенок? – сказала я, утирая слезы.
Мне почему-то не хотелось, чтобы Ярик их видел. Словно чувствуя это, он влез на кровать и потянулся ко мне. Я не отодвигалась – не было сил. Это удивило Ярика. Я приготовилась врать, что слезы брызнули из-за зевка. Но Ярик поразился другому.
– Что такое «бесенок»? – спросил он.
На миг я растерялась, а потом вгляделась в Ярика, в его большие детские глаза. Не казалось, что он издевается надо мной. Поэтому я сказала: