– Да, – сказала я. – Случилось. Кирилл не может меня забрать. У тебя получится?
Я понятия не имела, может Кирилл приехать или нет. По моей задумке он сейчас был не нужен.
План я придумала до гениального простой. Нужно заставить Кирилла немножечко поревновать. Тогда ему башню сорвет, и он не сможет даже думать о всяких там Виках. Зачем, если есть такая Алиса?
Благо, кандидат для вызывания ревности имелся.
– Прям щас?
Без эмоций эта фраза звучала как оскорбление. Но интонация все объясняла. Из-за нее я не сомневалась – Артем так обрадовался моей просьбе, что бросит, чем бы он сейчас не занимался, и подгонит ко мне на своем драндулете.
Договорились, что он подъедет часа через полтора. Я сбросила вызов, не попрощавшись. Все-таки еще встретимся сегодня. А затем кинулась домой. Дел еще много, а времени всего полтора часа.
Но дома, конечно, не обошлось без скандала. И, как всегда, из-за горошка. Горошек раздора, получается.
– Алиса, одна просьба, – сказала мама, едва я зашла.
Ее не удивило, что я вернулась раньше положенного. Она не спросила, как мои дела на работе, не поинтересовалась, почему я такая радостная, хотя обычно мое настроение противоположное.
– Сходи, пожалуйста, за горошком, – вместо всего этого сказала мама.
– Нет, – ответила я без объяснений.
Я стояла в коридоре, склонившись, как страус, который прячет голову в песок. Но если страусы так скрываются от опасности, то я развязывала шнурки. Хотя после такого ответа маме, стоило найти местечко, где можно спрятаться от ее гнева.
– Алиса, – сказала мама, выглянув из кухни.
– Привет, – сказала я, подняв голову, но не разогнувшись.
Дурацкие шнурки запутались. Очень не вовремя. Пока не разуюсь, не попаду в комнату, а пока не попаду в комнату, буду слушать речи о том, какая я плохая дочь.
– Пожалуйста, помоги, – продолжала мама, пока еще спокойно. – Очень нужен горошек. Ты же знаешь, оливье без горошка…
– Как елка без звезды, – закончила я за маму, надеясь таким образом перехватить инициативу и первой начать на нее наезжать. – Это ясно. Не ясно только почему ты не позаботилась о горошке заранее, раз он такой важный.
Самые ужасные в мире шнурки, которые достались моим кроссовкам, кто-то склеил. Я бы уже разрезала их, если бы под рукой были ножницы. Но я еще не настолько отчаялась, чтобы идти в комнату за ножницами и выслушивая ругань за то, что пошла по квартире, не разувшись.
– Его не было в магазине, когда я закупалась. Закончился.
Я молчала. Эту отговорку я уже слышала и ответ на нее давала. И даже знала ответ на свой ответ. К тому же шнурки наконец-то развязались.
– Нет, – сказала я, стаскивая кроссовки. – И точка.
С последним словом я нырнула в свою комнату и захлопнула дверь прямо перед маминым носом. Получилось драматично, и я заулыбалась. Словно заметив это, мама застучала по двери, как барабанщик-металлист по райду.
Я предусмотрительно закрылась. Когда-нибудь я доиграюсь, и моя комната окажется без замка. И без дверей. Но пока что можно наслаждаться относительным покоем. Я надела наушники, чтобы не слышать маму, и принялась наводить марафет.
Мама быстро успокоилась. И не удивительно – ей еще столько всего надо сделать до нового года. А она тратит время на мое воспитание. Раньше надо было. Сейчас уже поздно. Все. Что выросло, то выросло.
Приготовив вещи, я отправилась в душ. После смены мне казалось, что я пахну пережаренной свиной отбивной. Особенно волосы. Я ненавидела этот запах, свинину, а еще терпеть не могла мыть голову. Но приходить в таком виде к Кириллу не хотелось, поэтому я поплелась купаться.
Оказавшись в коридоре, я мельком заглянула в кухню. Мама меня не слышала. Она стояла к двери спиной и что-то резала. Или терла. Не важно.
Я вспомнила, что и вчера застала ее в том же положении, хотя вернулась на три часа позже. На секундочку сердце болезненно сжалось. Мама, конечно, сама виновата, что взвалила на себя кучу обязанностей. Никто не просил ее готовить так много еды. Но никто ее и не отговаривал. И не помогал.
Верно, в этот Новый год все будет так же, как в прошлый, в позапрошлый и так далее… Мама так сильно устанет, что еле дотерпит до полуночи. Папа тоже не будет сидеть до утра. Маленький Ярик попрыгает на нем немножко и уснет. И весь этот праздник, которого он ждет с таким нетерпением, будет лишь немного отличаться от обычного дня.
Я могу помочь маме. Сегодня у меня есть на это время. Тема подождет. Ему полезно на улице постоять, свежим воздухом подышать. А то видела я его вчера – весь зеленый, как гоблин. Ну ладно, посимпатичнее.
Посомневавшись всего пару секунд, я развернулась и пошла в душевую. Мне бы кто помог! Я вообще в петле времени застряла. Расскажи об этом маме – она подумает, что я накурилась. Поддержки от нее не дождешься, так чего поддерживать ее саму?
Кажется, в ванной я провела все полтора часа, которые отвела на сборы. Просто я продрогла, пока шла до дома. Осознала я это только сейчас, отогревшись под душем. Хорошо все-таки быть безработной! Хочешь – мойся до упаду. Хочешь – не мойся. Ну что за жизнь!
Я вылезла из душа, только когда вода стала литься холодная, как бы я ни выкручивала кран. Из-за мыслей о том, какая из меня плохая дочь, я забыла взять полотенце. Сейчас в моем распоряжении было только одно маленькое полотенце для рук, которое висело возле умывальника.
Я переводила взгляд с крошечного куска ткани на свою грязную одежду, пропахшую кошмаром мусульманина. Покусав губу, я решила бросить форму в стирку и прикрыться полотенцем. Мне пройти всего несколько метров до своей комнаты – вряд ли меня кто-нибудь увидит. К тому же, если это будет мама, то ничего страшного. Поэтому вероятность попасть впросак совсем маленькая.
Запихнув одежду в переполненную корзину с грязным бельем (пришлось помогать себе ногой, а то мама еще не успела разобраться со стиркой), я пристроила полотенце на бедрах, придерживая его одной рукой. Что же, самый срам скрыт, а голые попы даже в кино показывают, так что ничего страшного.
Второй рукой я закрыла грудь. Пришлось ненадолго расстаться с этой защитой, чтобы открыть дверь. Но, оказавшись в коридоре, я снова прижала ладонь к груди и тут уже развернулась лицом к проходу.
Затем я вскрикнула от удивления и потому же чуть не выронила крошку-полотенце. Посреди коридора стоял Ярик и изучал меня с внимательностью, которая присуща только четырехлеткам.
Я не знала, как себя вести. Ярик тоже молчал и смотрел на меня так внимательно, что я почувствовала себя античной статуей. По крайней мере, я была такой же бледной. И голой.
Потом Ярик изрек:
– Нам в садике рассказывали, что у обезьян красные попы.
– У тебя будет красная попа, если ты рот свой не закроешь.
Ярик поспешно прижал ладошки ко рту. Он простоял так пару секунд, а затем решил, что угроза красной попы над ним больше не висит, и сказал:
– Но ты не обезьяна, так что странно.
– Ловко подмечено, – сказала я и тут же добавила: – Свали отсюда, мне нужно пройти в комнату.
– Так иди. Я хочу здесь стоять.
Я видела, что он не издевается, а искренне не понимает, в чем проблема. Но это не остудило гнев, который забурлил во мне, и я гаркнула:
– Ярик, свали отсюда быстро! Я спешу.
– Нет.
Заметив, что я злюсь, Ярик тоже насупился. Не удивительно. Кажется, злиться без объективных причин – у нас семейное. Мама, конечно, сказала бы, что Ярику этот ген не передался. Потому что весь его забрала себе я. Но я-то вижу этого маленького проныру насквозь.
– Ярик, – сказала я. – То, что ты увидишь, если не уйдешь, тебе предстоит изучить только в восьмом классе. Так что, если не хочешь получить психологическую травму, лучше отойди.
Едва я закончила, Ярик качнул головой. Он ни секунды не потратил на размышления. Это меня разозлило еще больше, но не удивило. Вряд ли его крошечный мозг понимает, чем сулит психологическая травма из детства. Особенно такого характера, которого я могла ему нанести.
Время шло. Ярик стоял, глядя на меня, а я не шевелилась, лишь поверхностно дышала. Пора действовать. Во-первых, я вся покрылась мурашками от холода. Во-вторых, до приезда Артема мне еще кучу всего нужно успеть.
– Ярик, смотри, птица в окно врезалась! – крикнула я и дернулась в сторону комнаты.
Пришлось тут же прижаться обратно к двери ванной. Ярик даже не моргнул. Он едва заметно поджал губы, ярко выделяющиеся на его светлом лице с идеальной детской кожей. А потом сказал:
– В коридоре нет окон.
Какой сообразительный малыш. Я стиснула зубы. Ладно, тогда…
Следующий шаг был таким же отчаянным, как и мое положение. Я глубоко вдохнула, чтобы набраться смелости. Она испарялась быстро, словно мое желание работать через пятнадцать минут после начала смены, поэтому времени терять было нельзя.
С боевым кличем (он случайно вырвался) я бросила полотенце в Ярика и, молясь, чтобы оно закрыло ему глаза, а не упало на пол, проскользнула в комнату.
Я захлопнула дверь, закрыла ее на замок и прижалась спиной к стене, пытаясь отдышаться. Так. Если с полотенцем я промазала, то дела плохи. В любом случае, я отказываюсь брать на себя ответственность за психологическую травму Ярика. Наверное, ему во взрослом возрасте будут нравиться женщины только на восемнадцать лет его старше… Так, все, отстаньте.
Я развернулась и, прижавшись ладонями к стеклу двери, попыталась разглядеть силуэт Ярика сквозь него. Прислушавшись, я различила его бормотание вперемешку с хныканьем. В сравнении с Яриком полотенце было большим, так что он выпутывался из него, словно кот из-под одеяла. И хорошо. Значит, не увидел меня.
Стараясь не думать о произошедшем, я достала фен и стала сушить волосы.
Через полчаса, когда я была уже почти готова, затрезвонил телефон. Я не взяла трубку сразу – воевала с сережкой. Ухо раскраснелось, а она все не хотела залезать в мочку. Когда я справилась, телефон звонил уже в третий раз. Я трубку не взяла – еще чего? Конечно, если бы это был Кирюша, то взяла. А на чувства Артема, честно говоря, было плевать. Один вечер, и он мне больше не нужен.