Маша призадумалась. Она осматривала меня, пока я пыталась отодрать что-то засохшее на рукаве, а затем сказала:
– Тебе прямо настолько не нравится здесь работать?
Я глянула на нее так, чтобы она усомнилась в своих умственных способностях. Маша под такими взглядами не робела, поэтому мне пришлось объяснить:
– Как может нравиться работа официанткой?
Маша пожала плечами.
– Так уволься. Ты же можешь себе это позволить.
Я скривилась.
– И что мне тогда делать? С этой работой я хотя бы дома меньше времени провожу. Знаешь, с тех пор как Ярику исполнилось три, у него вечный кризис.
– Знаю.
Маша из многодетной семьи. У нее четыре младших брата и сестры, так что проблемы старшего ребенка ей знакомы не понаслышке. Тем не менее она никогда не жаловалась. По крайней мере, мне. Работать она пошла в семнадцать лет. Сначала в шашлычную, куда брали без разбора, но где приставали, если ты особь женского пола. Терпения Маше было не занимать. Она нуждалась в деньгах, а в другом месте ее, несовершеннолетнюю, не брали. В шашлычке это знали, поэтому не боялись ее потерять. Отработав полгода до дня рождения, Маша пришла сюда. Здесь ей безумно нравилось хотя бы потому, что смены заканчивались в девять вечера, а не в одиннадцать.
– Устройся на нормальную работу.
– В офис, что ли? – скривилась я еще больше. – Ну уж нет, такая жизнь мне не нужна.
– А какая нужна?
Вопрос Маши ввел меня в тупик. Я не могла дать ответа, хотя сама не раз задавалась этим вопросом. Какая жизнь мне нужна? Такая, чтобы не приходилось просыпаться от криков Ярика. Чтобы не нужно было забирать его из садика. Чтобы мама не заставляла мыть посуду, а папа уважал Кирилла и не говорил, что он меня не достоин.
– Нормальная, – наконец сказала я. – Счастливая.
– Такую все хотят.
Я согласилась.
Маша еще пару минут молчала, а потом сказала так эмоционально, что я дернулась, испугавшись:
– Нет! Я не понимаю… Ты же действительно можешь найти нормальную работу. У тебя же есть диплом! Какая у тебя специальность?
– Международные отношения, – ответила я и, не дожидаясь вопроса Маши, добавила: – Я не знаю, кем работают люди, которые окончили ее… Хотя знаю. Официантами.
Я показала на себя, усмехнулась, но Маша не сдалась.
– Ты же молодец! Так стараешься всегда и все такое… Немного нелюбезная… Даже не вздумай спорить со мной! Но дружелюбие не везде нужно. Ты же хорошо училась, да?
– Да, – сказала я и с грустью добавила: – У меня красный диплом.
– Ни фига себе!
Глаза Маши загорелись восторгом, что было странно, ведь она смотрела на меня.
– Ты же вообще куда угодно можешь устроиться!
Я усмехнулась. Это было не так. Без опыта не берут на работу. А чтобы получить опыт, нужно куда-то устроиться. Замкнутый круг.
– Это совсем не так, – сказала я. – Я никому не нужна. Красный диплом не показатель успеха.
– А твои одногруппники? – спросила Маша.
– Одни стали офисными планктонами, другие в соцсетях светят попами. Ни то ни другое мне не по душе.
– А что тебе по душе?
Еще один вопрос от Маши, на который я не могла найти ответ. Несмотря на обилие положительных качеств, Маша не была эмпаткой и потому часто задавала неудобные вопросы.
Благо, от ответа меня спасли. В кафе зашли гости, и Маша занялась ими.
Закончив со столом, я хотела вернуться к ней, чтобы она спросила у меня еще что-нибудь душераздирающее и я снова пожаловалась на жизнь. Но тут увидела, что меня зовут пенсионеры.
Они выглядели опечаленными. Виной этому, кажется, был чек. Бабка его изучала, а дед вываливал из карманов мелочь. Я смотрела на них с ненавистью. Первое – собирать мелочь по всему столу мне совершенно не хотелось. Второе – такими темпами они вряд ли оставят мне на чай.
Я не сомневалась, что они не знают о существовании банковских карт, поэтому, попытавшись улыбнуться (может, чаевые они все-таки оставят), понесла им счет без терминала.
– Тут, наверное, какая-то ошибка, – сказала бабка, указывая на чек. – В меню кофе стоит сто пятьдесят рублей, а вы нам посчитали двести двадцать.
Я вгляделась в чек. Но и без этого я знала, в чем проблема.
– Нет. Ошибки нет. Просто семьдесят рублей доплата за миндальное молоко.
– Ого! – воскликнул дед. – Почему так много? Неужели миндаль так тяжело доить?
Несмотря на подавленность, вызванную размером счета, дед радостно забулькал от своей шутки. Прекратилось это с первым взглядом его жены.
– Почему вы не предупредили, что оно за дополнительную плату?
Потому что тогда вы бы его не взяли и мне не удалось бы повысить средний чек. Сказать такое означало получить просьбу принести книгу жалоб. Так что я задумалась на секунду, а потом сказала:
– Вы не спрашивали.
Бабка открыла рот, чтобы возмутиться, но я шустро добавила:
– Я думала, вы знаете об этом.
К моему удивлению, бабка не стала спорить. Она и до того не выглядела разгневанной, просто расстроенной. На пару с мужем она выгрузила всю наличку, что была рассована у деда по карманам, а у бабки по сумочке. Я отошла, потому что со мной разговор был окончен. Когда они отдалились от столика, я сгребла деньги и пошла к кассе. Пересчитав копейки, я обнаружила чаевые и довольная пошла к Маше.
Бабка и дед как раз проходили мимо хоста. Когда она вышли, Маша сказала:
– Какие-то они грустные, – затем она глянула на меня и заметила: – А ты какая-то довольная.
– Все нормально, – сказала я. – Просто их удивила стоимость миндального молока.
– Ты не сказала им, что за альтернативное доплата?
Я кивнула.
– Это нечестно, – сказала Маша, чем удивила меня. – Ты же видела, что они не разбираются.
– Но они оставили мне на чай! – Я потрясла карманом с мелочью. – Значит, все в порядке!
Маша покачала головой, с опаской глядя на дверь, словно эти пенсионеры могли вернуться с разборками.
– Это нечестно, – повторила она. – Вряд ли они придут к нам еще.
Я не ответила. Я вообще не понимала, почему Маша так печется о репутации этого кафе. Будто оно ей принадлежит. Или будто ее зарплата зависит от процента продаж.
Куриные ошибки
Следующие полдня прошли в скуке. Людей было мало. Пришел всего один столик, и им занялся Глеб. А после мы с ним и Машей играли в камень-ножницы-бумага.
Алина, как и любой человек, у которого в подчинении находятся другие люди, ненавидела, когда эти люди не работают. Она заставила нас с Глебом по десять раз (или около того) протереть каждый столик, накрутить салфетки и поменять воду в крошечных вазах с цветочками. А мне бонусом Алина поручила протереть игрушки на огромной елке, которая стояла в углу зала. Дерево было колючим, игрушки реально пыльными, и все это мне так не нравилось, что к середине дня настроение упало до уровня подвала, а там его сгрызли крысы.
Что уж говорить про новогодний настрой. Для меня это такой же миф, как единороги и гиппогрифы. Но те есть хотя бы на картинках в детских книжках. А новогоднее настроение… Его нельзя описать иначе как «что-то, что случается только в детстве».
Может, только у меня так, но я не ощущала того самого новогоднего настроения с первого класса. Я помню, как ждала тридцать первое декабря. Все вокруг было таким волшебным. Ожидание чуда – вот, что отличает Новый год детей от того, как видят этот праздник взрослые. Они не верят в Деда Мороза. Они сами Дед Мороз. А детям кажется, что это волшебство, а не переодетый папа.
Новый год был моим любимым праздником. До Ярика я была единственным ребенком в семье и потому все нерационально инвестировали большую часть финансов мне в подарки. А еще на каждый Новый год мне покупали костюм. Конечно, у меня были костюмы снежинки (хотя папа сказал, что мне больше подошел бы костюм снежной королевы), кошки (что тоже не особо оригинально, но зато он мягкий и об него приятнее вытирать руки, жирные от запеченной курицы), платье Авроры из диснеевской «Спящей красавицы». Но хитом всех детских грез был костюм русалки. В нем не было лифчика из ракушек, что выглядело бы странно на маленькой девочке. Вместо него мама украсила маленькими пластиковыми ракушками красный сплошной купальник. Русалочий хвост был тесным, поэтому я передвигалась крошечными шажочками или ползла по полу, если мама не видела. Но тогда это не казалось неудобством. Наоборот, я лишь больше вживалась в роль.
Ярику тоже сейчас делают костюмы. И я с завистью смотрю на то, как он им радуется. Где эта детская непосредственность? Почему сейчас мне не нравится любой предмет одежды, на котором есть хоть одна пайетка?
Когда в начале декабря Алина предложила на новогоднюю смену нарядиться в костюмы, я не придала этому значения. Но, узнав, что смена будет моей, я голосовала за то, чтобы никаких костюмов не было. Аргументов была масса. На костюмы надо было потратить деньги, они могли испачкаться, а переодеться было бы не во что. В костюмах наверняка было бы холодно. И неважно, что официанты носятся, как заведенные машинки, и нам всегда жарко. Мольбы были услышаны, и никаких костюмов нам не выдали на новогоднюю, то есть сегодняшнюю, смену. Может, из-за этого тоже Алина меня так не любит?
Сегодня мы были в нашей обычной форме. Коричневая кофта с круглым вырезом и длинными широкими рукавами, собирающимися на манжетах. Штаны тоже выдавались заведением, но я предпочитала ходить в своих, черных. И да, вероятно, это тоже не добавляло мне очков репутации в глазах Алины. Впрочем, ругаться она отчаялась.
Форма – буквально единственное, что мне в этой работе нравилось. Коричневый цвет мой любимый. Не мрачный, как черный, не пачкается быстро, как белый, и не кричит на всю улицу, как красный. Идеальный. У меня почти вся одежда коричневая. Кроме бледно-розового платья, которое мама заставила купить меня, чтобы я надела его на ее день рождения. Правда, платье так и осталось висеть в шкафу с биркой.
Алина и ее сменщица всеми силами пытались создать новогоднее настроение в зале кафе. Они украсили помещения гирляндами, игрушками, рассовали настоящие еловые ветки по все местам, куда можно что-нибудь засунуть. Ветки бесили меня больше всего. Дело в том, что сыпаться они стали уже десятого декабря, и мне, а не менеджерам приходилось заметать иголки. Сегодня ветви были уже наполовину желтыми. Я была уверена, что убирать их Алина захочет, только когда на них совсем не останется иголок. А пока, ну… красивенько же?