Алина не спорила – лишь устало вздохнула. Воспользовавшись моментом, я спросила:
– Можно на обед?
Алина глянула на пустую тарелку от салата в моей руке, но кивнула.
– Благодарю, – сказала я и, поставив тарелку на стол, добавила: – Глеб, уберешь третий?
Тот охотно кивнул. Видно, еще полнился благодарностью за салат. Тогда я, стараясь не смотреть на Алину, пошла в каморку за курткой и кошельком.
Торг
В торговом центре снова играла «Last Christmas», снова красовалась уродливая витрина, снова проплыла стайка детей, похожая на мальков гуппи.
И снова прозвучал радостный оклик.
– Алиса!
Я остановилась, но не развернулась. Зачем, если могу с закрытыми глазами описать его, пересказать все, что он скажет.
– Привет!
В этот раз Женек постучал меня по плечу, ведь я так и не развернулась.
– Идем поедим, – сказала я, наблюдая, как маленькая внучка фотографирует свою бабулю, закрыв пальцем половину объектива.
Женек замялся. Теперь он обошел меня и заглянул в глаза. Наверное, чтобы убедиться, что это та Алиса, которую он знает. Не удивительно, что он сомневается. Потому что прежняя я никогда бы не предложила ему пойти вместе покушать.
– Идем, – мигом согласился Женек. – Я как раз шел выпить кофе с корицей.
Так вот оно что. Кофе с корицей. Один из малышей-ритуалов Женька, чтобы почувствовать новогоднее настроение.
От этого почему-то стало тошно, и я сама не заметила, что сильнее сжала ладонь Женька.
– Ты от кого-то убегаешь? – сказал он.
Я слышала улыбку в его голосе, но не прониклась ею. Хотя на секундочку напряглась. «Вчера» мы убегали от охранника, но… Нет, конечно, Женек этого не помнит. А он так мне подсобил. Если бы не он, я бы «вчера» куковала в обезьяннике…
Ну или сама бы справилась! Не такой уж этот Женек герой.
Мы и вправду шли быстро, почти бежали. Мне хотелось, чтобы время шло быстрее. Я так насытилась этим днем, что было тошно проживать каждую его секунду. Мне с первого класса Новый год претит, а ведь в то время он был один раз на триста шестьдесят пять дней.
Сегодня хотелось чего-нибудь здорового, и поэтому мы, к большой радости Женька, пошли в «Пузату хату». И все-таки старая добрая котлета по-киевски с гречкой лучше всяких бургеров, пусть и с двойным мясом.
Салатик я взяла с красной рыбой, которой в нем было чуть больше, чем в пресноводном озере. Несмотря на это, он пришелся в тему, и я так им наслаждалась, что забылась и стала улыбаться.
И тем не менее первыми словами Женька, которые он произнес после того, как мы сели за стол, оказалось это:
– Плохо выглядишь… Что-то случилось?
Эйфория от салатика погасла, как спичка в ураган. Ураганом была я. Почему все сегодня говорят мне, что я плохо выгляжу? Даже Женек!
Я ничего не успела сказать, а он уже понял, какую глупость сморозил.
– Извини! Я имел в виду… Синяки под глазами и…
Он замолк, потому что я махнула рукой.
– Ничего, – сказала я. – Мне все сегодня это говорят. Я уже привыкла. День такой…
Я отодвинула поднос с недоеденной гречкой и, облокотившись о стол, оперлась подбородком на ладони. Грустным взглядом я уставилась на каток. Отсюда его было видно лучше, чем со столов Макдональдса и KFC.
– Какой такой день? – сказал Женек. – Сегодня же праздник!
– Отвратительный день, отвратительный праздник.
Женьку нечем было возразить. Он умолк так же резко, как заговорил. Я в который раз его расстроила.
Не хотелось поворачиваться и смотреть на грустное лицо Женька, поэтому я пялилась на каток. Маленькая девочка лет десяти училась ехать задом. Получалось у нее неплохо, но до того, как какой-то мальчуган на полной скорости ее сшиб. Девочка упала на спину. Ее оранжевый свитер задрался, оголив по-детски кругловатый живот. Я ойкнула и отвернулась. Не люблю смотреть на чужие беды. Зачем, если своих хватает.
– Как день Нового года может быть отвратительным?
Женек недоумевал. Кажется, он делал это все время, которое я наблюдала за девочкой. Настолько мои слова не укладывались в его голове.
– Очень просто, Женек, – сказала я спокойно, на удивление и Женьку, и самой себе. – У меня вся жизнь такая. Все радуются, а я нет. Не пойму, чему радоваться. Почему у этих людей есть причины для радости, а у меня нет? Что за несправедливость?
– Ну, Алиса, ты ерунду несешь.
Теперь голос Женька был не грустным, а жалостливым. Мне от этого стало не по себе. Не люблю вызывать жалость. Хотя, наверное, люди, которые говорят то же, что и я, только жалость и вызывают.
– Это ты сейчас будешь ерунду нести, – сказала я, стараясь не показывать, что слова, а точнее, тон Женька меня обидел. – Будешь говорить, что, мол, для настроения надо есть шоколадных Дедов Морозов, слушать новогодние песни, ходить за подарками…
Я умолкла на полуслове. Что еще я могла сказать? Если продолжу, распалюсь так, что толку от этого разговора не будет.
Уяснив, что я не собираюсь что-то добавлять, Женек сказал:
– Это все правда, но я другое хотел сказать… Точнее спросить.
– Что? – мне показалось, будто я прослушала разговор, а теперь пытаюсь вклиниться.
– Когда ты в последний раз чувствовала себя счастливой?
Вопрос повис в воздухе. Раньше я считала это выражение тупым, но к нынешнему положению оно подходило, как никакое другое. Вопрос висел в воздухе, как комар – хотелось его прихлопнуть, как сигаретный дым – от него слезились глаза, как запах тухлых яиц – становилось тошно. А еще он звучал, как невыполненное обещание. Им он и был. Вряд ли маленькая Алиса хотела еще чего-то от взрослой версии себя, кроме как быть счастливой.
– Давно.
Женек молчал. Внимательно смотрел на меня, ждал продолжения. И я заговорила снова:
– Еще в детстве… В первом классе, помнишь? После того, как мы раскрыли тайну Деда Мороза, я так обиделась… На всех. На маму с папой, на физрука, на соседей, которые спрашивали, что мне Дед Мороз принес…
Я могла продолжать этот список еще долго. До бесконечности. Но запнулась, хотя Женек меня не перебивал.
– Знаешь, почему так? Почему после этого ты больше не чувствовала счастья?
– Ну да, ты-то знаешь. Ты знаток всего на свете.
Женек сделал вид, что не заметил мой едкий тон, и сказал:
– Ты упускаешь одну вещь.
– Какую, Женек! – сказала я без вопроса.
– Жизни тех людей, у которых, как ты говоришь, есть причины для радости… Их жизни такие же, как у тебя. – Увидев, что я начинаю вскипать, Женек поспешно продолжил: – Пойми меня правильно. Быть счастливым это действие, понимаешь? Нужно что-то сделать, и будет тебе счастье. Просто так оно не приходит. Уходит просто так, это правда. Но ты можешь его вызвать. Можешь быть счастливой, если будешь искать счастье везде и всюду. Не гарантирую, что везде и всюду оно есть, но на сто процентов знаю, что где-нибудь оно точно прячется. А сегодня тридцать первого декабря, оно даже не прячется, оно лежит на поверхности, а ты не можешь напрячься, чтобы взять его.
– Нет никакого счастья, – сказала я, хотя не совсем в это верила.
Женек шумно выдохнул и откинулся на спинку стула. Я слышала, как стучит его ступня по полу, и, словно ей в такт, мелко подрагивают кудряшки Женька. Только картинка эта не была забавной, потому что он сжимал губы и хмурил брови. Я думала, что он злится. Из-за того, что я не хочу ему верить. Но когда Женек глянул мне в глаза, я поняла, что ему снова жаль меня.
– Ладно, Женек, – я вскочила. – Пока. Хорошо тебе встретить Новый год.
– Ты не придешь к нам?
Я сделала вид, что не услышала. Двинулась вдоль катка, запахнув куртку поплотнее.
Тут я заметила что-то ярко-красное и замерла. Пятно на льду, красное, как кровь… Это и была кровь. Я пару мгновений сомневалась, а потом поняла, что это то место, где упала маленькая девочка.
Сам собой мой взгляд перебрался на выход катка. Там толпились люди. Причем большинство – без коньков. Значит, не гости торгового комплекса. Правда, одеты некоторые были до странного одинаково. Наверное, работники.
Присмотревшись, я поняла, что это врачи. А рядом оранжевым пятном расплылась девочка. Врачи возились с ней. Точнее с ее рукой – девочка ее сломала.
Какой ужас – маленький ребенок сломал руку прямо в Новый год. Эта девочка, вероятно, еще верит в Деда Мороза. Только вряд ли сегодня обрадуется ему так сильно, как должна была.
И как Женек мог сказать, что счастье повсюду? Может, со мной что-то не так, но я вокруг вижу лишь тоску и уныние.
Депрессия
Я до закрытия просидела за первым столом. Развалилась в кресле и наблюдала за другими. Разговоры я пресекала, сама того не сознавая. Маша и Глеб позвали играть в камень-ножницы-бумага, пока Алина не видит. Но я отказалась. Наверное, подумали, будто я обиделась на то, что они уйдут раньше. А может, им вообще не было дела до того, почему мне печально. Они играли вдвоем, и, кажется, Маша выигрывала. Она радовалась – хлопала и подпрыгивала, широко улыбалась. Она визжала так, что вскоре Алина попросила ее угомониться.
Казалось, она уже забыла о том, что запретила нам играться в зале. Либо решила не обращать на это внимания. Алина села за седьмой, разложив свои менеджерские бумажки. Но глянула на них всего пару раз. Все остальное время Алина трещала по телефону и улыбалась так же широко, как Маша. Хотелось бы мне понять, чему они радуются.
С ужасом я осознала, что жутко им завидую. Алине, жирной, как слонихе, Маше, бедной, как сиротке, Глебу, глупому, как ослу. Только даже будучи такими ужасными, они могли радоваться, не забывали, как это делается.
Но как? Как?! Как можно радоваться тем, кому рабочую смену поставили на тридцать первое декабря? Как можно радоваться, если за здешнюю зарплату нельзя купить нормальных подарков своим близким? Как можно радоваться, если перспектив в такой работе нет, а время жизни она крадет так же, как любая другая?