Я пыталась смотреть глазами Женька. Честно. Пыталась найти хоть один повод для радости. Пускай даже не в своей жизни… Взять, например, Машу. Она сейчас смеется, значит, радуется, значит, счастлива. Только как она может быть счастливой, если не покупает себе новые штаны для работы, ведь денег не хватает? Дома у Маши деньги отберут… Даже не отберут – она сама отдаст, потому что мама сказала скидываться за квартиру и еду. В подарок на Новый год Маша получит бомбочку для ванны, хотя я не уверена, что у нее дома есть ванна. А завтра она проснется и снова пойдет на работу. Первого января, ведь в этот день ее смена.
И сознавая все это, она почему-то счастлива.
Я откинулась на спинку и закрыла лицо руками.
– Тебе плохо?
Я отвела руки от лица и заметила, что за окном стало совсем темно, а передо мной стоит Маша. Верно, уже начало седьмого. Маша переоделась. Она стояла в куртке и в тех самых штанах, которые давно пора была заменить. Кажется, я просидела с закрытыми глазами немало. Руки затекли, и спину тянуло.
– Нет, – сказала я. – Все…
Сказать «все хорошо», язык не поворачивался. Маша подождала, а потом улыбнулась.
– Ладно. Я просто хотела попрощаться… – Она положила руку мне на плечо, и я по привычке стряхнула ее, хотя сейчас почувствовать тепло Маши мне очень хотелось. – С наступающим. Пока…
Я не ответила «с наступающим», не сказала «пока». Просто кивнула, и Маша ушла.
Когда закончилась и моя смена, я даже расстроилась. Что мне делать теперь? Сегодня на вечеринку Кирилла я не пойду. А других планов у меня нет.
Домой я шла не спеша и этим сильно отличалась от других людей. Они все торопились. Будто от того, принесут они домой багет или нет, определится удача на будущий год. Они глупые? Или я глупая? Они счастливые, а я нет. Может, счастливыми могут быть только глупые? Тогда все встанет на свои места.
Только я понимала, что обманываю себя. Ощущение счастья не зависит от ума. А от чего зависит, я понять не могла. Хотя очень пыталась.
Дома я снова услышала:
– Сходи, пожалуйста, за горошком.
– Ты… – начала я, но продолжить не смогла.
Губы отказывались шевелиться, легкие сжались, не впуская воздух. Тело словно взбунтовалось против меня. Отпустило, только когда я решила изменить ответ.
– Хорошо.
Мама обернулась. Она так глянула на меня, что мне захотелось оглянуться и посмотреть, что там за моей спиной такого удивительного. Но мама опередила меня, сказав:
– Неожиданно, но очень приятно. Возьми на всякий случай две банки.
Я кивнула и вышла из кухни. Зачем две банки? Будем есть их до следующего тридцать первого декабря. То есть в тот день они, конечно, закончатся, и придется мне идти за новыми.
Но спорить я не стала. Когда живешь в квартире родителей двадцать третий год, на споры с ними решительности не остается.
Я переоделась, чтобы не пахнуть жареной свининой, и вышла из дома. Шла неспешно. Вглядывалась в людей. Пыталась понять, чем отличаюсь от них. У меня карие глаза, крашеные белые волосы, тонкие губы, острые скулы… Но есть люди с такими же чертами, которые не забыли, что такое счастье. Значит, дело не в физических характеристиках.
В супермаркете было слишком много людей. Я подошла к полкам с консервацией. Они пустовали, что не удивило меня, как не удивили и очереди, суета и всеобщий радостный подъем, обходивший стороной одну меня, словно прокаженную.
– Да, не повезло.
Я обернулась. Рядом встал мужичок в черной куртке, выпирающей на круглом, пивном животе. Он явно был навеселе. Наверное, жена его послала за горошком, как меня послала мама.
В ответ я лишь поджала губы.
– Это четвертый супермаркет, – сообщил он. – Я обошел все магазины на нашем районе, и горошка нигде нет.
Казалось, это его не расстраивает. Словно возвращаться домой ему не хочется. Как и мне. Получается, мы похожи? От этой мысли нос поджался от брезгливости. Нет, мы не похожи. Мужичок – радостный, пусть это следствие алкоголя. А я – несчастна.
– Очень интересная информация, большое вам спасибо, – сказала я.
Конечно, я злилась. Как не злиться? А этот дядька улыбается, как дурак. Точнее, уже не улыбается. Отравившись моим едким тоном, он смутился и, нахмурившись, ушел. А я осталась смотреть на полку, словно от моего взгляда на ней мог вырасти горошек.
Затем я двинулась вдоль полки. Прошла мимо молочки, хлеба, конфет… А потом замерла. Я увидела горошек. Нет, он не появился на полке. Горошек лежал в тележке у бабульки, которая разглядывала шоколадки. Последняя баночка на всем районе, если верить дядьке. Бабулька так сосредоточенно выбирала шоколадку, что не заметит…
– Берите с миндалем, – сказала я. – Это самые…
Я запнулась, потому что бабулька обернулась на меня, и я ее узнала. Та самая, с фиолетовыми волосами и незнанием цены миндального молока. Она держала шоколадку в голубой обертке. Соевая, самая дешевая.
– Нет, спасибо, мне с орешками нельзя – в протезы забиваются.
Она улыбнулась. Не узнала меня. Наверное, когда моя кофта не воняет свиным жиром, а волосы распущены, опознать меня не просто.
Я попыталась ей улыбнуться, пока внутри крепла решительность.
– Нет, вы присмотритесь, она очень вкусная.
Пока бабка разглядывала шоколадку, я вытащила из ее тележки горошек и сунула под куртку.
Бабка всматривалась в цену, но покачала головой, когда поняла, что она в два раза больше той, что указана под соевой шоколадкой.
– Нет, девушка… – она запнулась.
Доселе бабулька улыбалась, а тут вдруг перестала. Сердце екнуло. Неужели заметила горошек?
– Мы с вами случайно не знакомы?
Я пожала плечами, сунув руки в карманы.
– Вряд ли, – ответила я. – Нет… Точно не знакомы. До свидания.
Я развернулась, чтобы пойти к кассе. Бабка крикнула мне вслед:
– С наступающим вас!
Она мне улыбнулась, но я не смогла ответить ни на ее улыбку, ни на слова. Как она может улыбаться? Разве не ужасно быть человеком, который покупает не то, что хочет, а то, что дешевле?
Я бросилась в конец очереди и встала, надеясь, что бабка не увяжется за мной.
Нервы были на пределе. Жестяная банка, самая обыкновенная, кололась и обжигала холодом. То она казалась мне мокрой, то жутко тяжелой. Когда кто-то толкнул меня, я едва не упала – совсем потеряла связь с физическим миром.
– Куда вы прете?! – заорала я, развернувшись.
Там стояла девушка, ненамного старше меня. Она выкладывала продукты и даже не заметила, что пнула меня. На крик она подняла голову и сказала совершенно спокойно:
– Я вас не трогала.
– Я чуть не упала!
– Виноваты только ваши ноги.
– Нет, это ты, корова, толкнула меня и не заметила!
Девушка начинала злиться, а меня, наоборот, стало отпускать.
– Не смейте так меня называть, – сказала она. – И не смейте повышать на меня голос.
Не знаю, что мной управляло. Сильнейшая ненависть, ужасающая злость. Я схватила банку маринованных грибов, которые девушка поставила на ленту, когда говорила мне не орать на нее. Я схватила ее и швырнула на пол. Я не целилась ни в девушку, ни в полки, ни в других людей. Просто хотела что-то сделать. Не страдать от бессилия, а сделать что-то такое из-за чего на меня обратят внимание. Хотелось, чтобы все видели, как я несчастна, хотелось, чтобы все перестали радоваться и хоть на мгновение посмотрели на ту, кому это больше не доступно.
Банка разлетелась, грибы разбежались, маринад брызнул, люди отшатнулись. Только девушка не шевелилась. Она открыла рот, но тут же захлопнула. Заглянув мне в глаза, она волшебным образом успокоилась. Словно я ее гипнотизировала. Затем наклонилась влево и сказала кому-то:
– Принеси еще баночку.
Маленькая испуганная девочка, все еще глядевшая на разбитое стекло, кивнула и побежала куда-то. Ее мама, видно, поняла, что я не в себе, поэтому не ответила мне. По крайней мере, не успела. В тот момент, когда девочка побежала за грибами, я рванула вдоль очереди, а затем мимо касс. На выход.
Вспомнив о горошке, я побежала быстрее, хотя мышцы икр сводило, и легкие горели. Баночка грозилась выпасть. Я бы даже хотела, чтобы это произошло. Но как бы я ни подскакивала, горошек оставался между мной и курткой, которая плотной резинкой облегала бедра.
Я остановилась в каком-то дворе. Обернулась. Конечно, за мной никто не гнался. Вряд ли хоть кто-нибудь заметил, что я украла горошек. Каждый занимался своими делами, своим счастьем.
Продышавшись, я медленно двинулась вдоль дома. В боку кололо – я тот еще спортсмен. Заметив у подъезда лавочку, я села на нее. Пять минут отдохну. Ничего не случится. Вряд ли кто-нибудь заметит, что я задержусь.
Фонари горели, но тускло. В отличие от нашего кооператива здешний не украсил подъезды гирляндами, поэтому двор тонул во мраке. Если бы не холод, я бы задалась вопросом: новогодняя сейчас ночь или летняя.
– Огонька не найдется?
Я подпрыгнула от испуга. Едва успокоившееся сердце забилось быстрее.
На другом конце лавочки сидел дед. К его нижней губе клеилась сигарета, глаза заплыли, а нос был распухшим и красным. Надеюсь, он не аниматор Дед Мороз. Иначе какому-то ребенку испортят праздник.
Но ни мешка, ни пакета с красным камзолом поблизости не было. Нет, это просто старый дед.
– Н-нет, – сказала я.
Голос дрогнул, и я поняла, как на самом деле напугана. Дед верно решил, что дело в нем, и немного отодвинулся, хотя мы и так сидели друг от друга настолько далеко, насколько это было возможно.
– Спички закончились, – пояснил он, словно я что-то спрашивала.
Я кивнула, но вряд ли дед это заметил. Затем он закашлялся. Да так сильно, что я испугалась теперь уже микробов. Я вскочила с лавочки и быстро зашагала к выходу со двора. Может, дед обидится на то, что я не попрощалась, но мне не было до этого дела. Старый курильщик. Еще и алкаш, судя по носу и голосу. Вот уж кто должен быть несчастен. Не я. Он.
Словно испугавшись последней мысли, я ускорилась. Идти было страшновато – вокруг темень. Но в некоторых окнах горели гирлянды, и это поднимало дух.