тельно, что Лена — лжива, лицемерна, ленива, с пятого класса курит, пропускала занятия в школе. Как итог, окончила ее с двойкой по поведению. Пыталась поступить в ПТУ — с плохой характеристикой не приняли. Но не встревожило ни мать, ни отца, что болтается без дела, водится неизвестно с кем.
Кончив ПТУ, устроилась телефонисткой на Ленинградский узел связи Серегина. Работа показалась чересчур тяжелой для рослой, крепкой девицы — ушла. Не уволься сама — уволили бы за прогулы. Без дела болталась несколько месяцев. «Все работу по душе не найдет», — сочувствуя дочери, объясняла мать, ничуть не беспокоясь: куда тратит столь обширный досуг великовозрастная дочь?
— Я не люблю отца, — заявил Паршин.
Не знаем, за что такая неприязнь к близкому человеку. Но, не найдя в семье авторитета, он ищет его вне семьи. Предоставленные самим себе Васина, Серегина, Малевский, Паршин, живущие от рождения в Ленинграде, но не представляющие, где расположен Эрмитаж, а где Русский музей, ждут, кто поможет им заполнить избыток свободного времени, восполнить недостаток внимания. Тут и появляется Артамонов.
Их завораживали его рассказы «о сильных личностях» из колоний. Постепенно все, что ни говорилось, ни делалось Артамоновым, воспринималось как должное. Наградил девушек похабными кличками — привыкли, отзывались охотно. Покупал вино — пили. Стал приносить чужие шапки, часы — отнеслись безучастно, хотя вначале, быть может, в ком-то и говорила совесть. Не встретил и тени осуждения, избив на автобусной остановке парня за несколько часов до убийства. И резонно проникся мыслью: что бы ни сделал и впредь, — молчаливо поддержат, по крайней мере не выдадут. Расчетливый психолог, он не ошибся. Оттого откровенен был до предела со своим окружением после преступления. Знал наверняка: одними мыслят с ним категориями. Больше того, повязывая их с собой сознательно одной ниточкой, он готовил для себя в будущем пособников. Выжидал, пока «созреют».
Как-то, вспоминала Рита, собрал Артамонов всех, предложил высказать заветное желание. Какие названы другими — не помнит. А вот желания Артамонова запали в душу и ей, и остальным. Что вот-де у него отдельная огромная квартира, увешанная коврами, устланная звериными шкурами. Дом — полная чаша. Гостей «приветствует» за руку скелет. А еще вилла загородная, отделанная мрамором. Здесь же гараж, где стоит роскошная, с бесшумным двигателем машина. И много денег, хранящихся в сейфе с тайным шифром…
— Ну а сам-то кем он будет при сем? — в один голос воскликнули Марин и Николаева.
Серегина посмотрела удивленно:
— А никем…
Его рассуждения о жизни, а не чьи-то иные впитали они в себя. Его мир стал их миром.
Ленинградский городской суд приговорил Артамонова к высшей мере наказания. Верховный суд РСФСР утвердил это решение. Приговор приведен в исполнение.
За укрывательство преступления понесли уголовное наказание «свидетели».
…Возмездие пришло. Но точку, наверное, ставить не стоит. Урок из дела Артамонова нелишне извлечь и другим, кто попирает совесть. Торжествовать должна правда.
Валерий Волков
СУД СОВЕСТИ
Когда перед Деминым открылись тяжелые двери колонии, он переступил порог и… замер. Не мог сделать больше ни шагу. Голова закружилась. Неужели это и есть она, свобода? Он мечтал о ней три года, когда в общем строю с остальными осужденными ранним утром шагал на работу. Думал о ней, когда не мог сомкнуть глаз в душной камере. Не верил, что еще существует жизнь, где нет сурового режима, ежедневной переклички, строгих окриков конвойных, где люди принадлежат только себе и своим близким, а не колонии — ее правилам и распорядку.
И вот она, эта жизнь, наяву: волнующе пахнет весной, вкусным талым снегом и разогретой землей. Долго Демин смотрел в бездонное голубое небо. В нем тихонько плыли перламутровые облака. Потом зашагал прочь.
Приехав в Ленинград, поселился у матери. Решил несколько дней отдохнуть, осмотреться. Забросил на антресоли тюремный ватник, штаны, переоделся в пропахший нафталином костюм, уже вышедший из моды. Ходил в кино по нескольку раз в день, бродил по улицам, стараясь быть в гуще людей. И хоть коротко остриженные волосы у Демина отрастали и он научился не озираться на каждого милиционера, однако чувствовал: колония все еще крепко держит его. Демин ощущал на себе настороженные взгляды прохожих, каким-то чутьем угадывающих, откуда он вернулся. На танцах девчонки избегали его, а если соглашались танцевать, то бледнели и дождаться не могли, когда затихнет музыка. Если он появлялся в винном магазине и лез впереди всех, то очередь, недовольно поворчав, все-таки расступалась перед ним…
«Боятся», — думал Демин.
Сначала он испытывал от этого досаду, потом — удовлетворение. Подолгу стоял перед зеркалом, стараясь понять, что же отличает его от других людей? Острая усмешка, застывшая в уголках губ? Твердый взгляд немигающих глаз? Или сила наглого бесстрашия, скрытая в глазах? Раньше он в себе такого не замечал.
С детства в уличной компании ему досталась самая унизительная роль — «сбегай, принеси». Таких презрительно именуют «шестеркой». Выполнял он поручения с огромной охотой, ревностно, хотя с горечью сознавал, что до «центровых» ребят ему далеко. Надо было чем-то проявить себя по-настоящему. И поэтому он первым откликался на идею отнять мелочь у какого-нибудь малыша, сорвать меховую шапку со школьника или окружить вдесятером парня с девушкой и потребовать для начала «двадцать копеек»… С двенадцати лет уже состоял на учете в комиссии по делам несовершеннолетних. Отца своего Демин не знал, а мать справиться с сыном не могла. Она работала на хлебозаводе по полторы смены и очень уставала. И только тихо плакала, когда ее Володя, тринадцатилетний подросток, являлся домой пьяным и смачно ругался, как взрослый мужик, знающий толк в «бормотухе».
В конце концов Демина направили в специальное ПТУ. Там он выучился на токаря. Но работал недолго. Попался на квартирной краже и был осужден.
И теперь, хотя ему только двадцать лет, Демин чувствовал себя человеком, имеющим особый жизненный опыт.
Только вокруг не было ни почитателей, ни подчиненных. На работу Демин устраиваться не торопился, хотя участковый инспектор уже несколько раз напоминал ему об этом. Изредка Демин заходил в гости к своему знакомому Карасеву. Они тоскливо распивали несколько бутылок портвейна. Но общего языка так и не нашли, хотя кое-что их роднило: Карасев тоже недавно отбыл срок. Как-то во время очередной пьянки Демин было заикнулся, что вот, дескать, измельчал народ, нет настоящих парней, способных на серьезные дела. Карасев подозрительно покосился на него и сказал:
— Ты меня не агитируй. Знаю, куда гнешь. Я насовсем завязал.
И, притянув к себе жену, погладил ее по округлившемуся животу. Засмеялся:
— Вот он, настоящий парень, скоро на свет появится!
Ходить к Карасеву Демин перестал. Теперь он пил один, выбрав удобное местечко в садике ПТУ на 18-й линии Васильевского острова.
Был теплый летний вечер. Демин «опрокинул» стакан портвейна, с удовольствием затянулся сигаретой и огляделся. Его внимание привлекла группа подростков у здания училища. Три петеушника сгрудились у стены. На них наступали два высоких крепких парня. Демин усмехнулся: знакомая ситуация. Сейчас ученики начнут выгребать мелочь из карманов. И точно. Один уже достал кошелек, раскрыл, но кошелек вырвал у него парень справа. Демину было хорошо: вино подняло настроение, и он решил добавить удовольствия. Поднялся со скамейки, медленно подошел к группе.
— Ну-ка, — лениво обратился он к двоим, — чешите отсюда.
Те переглянулись.
— Игорек! — радостно сказал один из них. — Вот кто нам по-настоящему нужен!
И двинулись на Демина.
Он не шелохнулся.
— Дважды повторять не люблю!
— Я — тоже! — в тон ему ответил Игорек и вынул из кармана нож. Нажал на кнопку. Со свистом выметнулось лезвие.
— Вот это вещь! — восхищенно воскликнул Демин. — Ну-ка, покажи!
И протянул руку.
Парень был ошеломлен его искренним восторгом и полным отсутствием страха. Машинально отдал нож. Демин некоторое время рассматривал лезвие.
— Хорошая штука! — взялся ладонью за лезвие и… сломал его.
— Ты это чего? — пролепетал Игорек.
— А ты не понял? — усмехнулся Демин и сунул руку в карман, где у него лежала опасная бритва.
Парни все поняли. Они успели заметить и татуировку на руке Демина и еще не отросшие волосы. Остальное досказал его взгляд.
Бросив кошелек на землю, оба исчезли.
— Что, страшно было, мужички? — хмыкнул Демин. Хотел добавить: «А теперь поднимите кошелек и передайте мне», как вдруг один из ребят схватил его за руку.
— Володя! Это же Володька Демин… Вернулся!
Демин припомнил, что с этим парнем вроде был знаком. Зовут его Андреем, Глущенко, кажется.
— Вот встреча! — покрутил он головой. — Ну что ж, надо отметить.
Глущенко понимающе закивал и приказал самому младшему:
— Щавлик! Сбегай принеси!
Тот замахал руками:
— Мне ж не продадут! Указ…
— Газеты читаете? Молодцы! — насмешливо одобрил Демин. — Так сходи… кефиру, что ли, принеси или квасу…
Ребята потупились.
— Что, думаешь, не достану? — с вызовом спросил Щавлик. — Через пять минут!
Он пришел через десять, но с двумя бутылками портвейна.
— Попросил одного мужика, он мне и взял, — сообщил, тяжело дыша.
Демин с интересом рассматривал парнишку. Преемник, можно сказать. Любопытно, знает ли, как его именовать следует?
До позднего вечера не могли расстаться с Деминым учащиеся ПТУ Андрей Глущенко, Андрей Черепков, Александр Щавель. Поначалу разговор не клеился. Но когда Демин с барственной ленцой произнес: «А вот у нас, в колонии…», то увидел, как загорелись глаза подростков. Он понял, что нашел тех, кто ему нужен.
Теперь они встречались почти каждый день. Начинали с портвейна. Его покупали ребята, иногда Демин. К ним присоединились Владислав Маслов из того же ПТУ и Александр Вольнов, слесарь, одногодок Демина. До поздней ночи рассказывал Демин о колонии и ее обитателях.