Компания, оказывается, развлекалась весьма своеобразно. Ловили голубя, отрывали ему лапки и пускали, наблюдая, как несчастная птица, устав после бесконечных кругов полета, безуспешно пытается сесть…
Еще можно понять годовалого малыша, который из любопытства тычет пальцем в блестящий глаз котенка. Не понимает ребенок, что котенок тоже живой, что больно ему. Но какое удовольствие можно извлечь в хладнокровном выламывании лап живой птицы? Да и неужели идея родилась одновременно в мозгах всех членов компании?
Одного из них я тогда заприметил. Это был мой сосед снизу, пятнадцатилетний Сережа. Худенький тихий парнишка с едва пробивающимися черными усиками, с длинными чистыми волосами. Учится в ПТУ на слесаря-судосборщика. Играет на гитаре в ближайшем клубе при жилконторе. Отец — шофер-«дальнобойщик», мать — преподаватель в ПТУ, но в другом, текстильном.
Иногда Сережа заглядывал ко мне. Приносил свои пластинки, садился у проигрывателя, надевал наушники и слушал одну и ту же пластинку по нескольку раз. День спустя эта же музыка раздавалась из окна этажом ниже, но уже в исполнении Сергея. Бывало, он засиживался у меня, мы пили чай, хрустели ванильными сухарями, а Сережа своим тихим голосом рассказывал, что никак не может решить — учиться ли ему дальше, на матроса, или пробовать пробиться на эстраду.
Я ждал его. И он через пару дней пришел. Мы послушали музыку, поговорили о том, что популярность «битлз» не уменьшается, наоборот, растет, что после них не было ни одной мало-мальски приличной группы, что музыкальный мир в ожидании новых открытий. А когда чай был выпит, я спросил его, словно между прочим:
— А зачем ты выламывал голубям лапы?
Сергей сначала побагровел так, что я даже за него испугался. Наконец он выжал из себя:
— Я… хотел… вступиться. Но против «команды» не попрешь. Могли и морду набить. Димка — он никого не боится, он — каратист.
Я понял — речь идет о том рослом парне.
— Но если кто обидит кого из наших, тогда уж он!..
— Значит, ты боялся остаться в одиночестве, без компании. Но, может быть, лучше быть изгоем, чем дружить с подлецами?
Сергей слабо пожал плечами.
— Сережа, что по-твоему страшнее: сделать доброе дело в ущерб себе и потом раскаиваться всю жизнь или же не делать и тоже потом всю жизнь жалеть об этом?
Он долго думал, шевеля ложечкой в пустой чашке. Потом поднял глаза и сказал еле слышно:
— Не делать — страшнее. Совесть заест.
Больше Сергей ко мне не приходил. А когда сталкивались с ним на лестнице, торопливо здоровался и старался поскорее прошмыгнуть мимо. Понимаю: ему неприятно встречаться со свидетелем своей подлости — вольной или невольной. Но хочу верить, что его при наших встречах обжигает проснувшаяся совесть.
Сегодня криминологи, социальные психологи отмечают: происходит процесс некоего накопления подростковой энергии. Управлять ею, пожалуй, так же трудно, как и термоядерным синтезом. И когда энергия уходит из-под контроля, наблюдаются взрывы беспричинной жестокости, откровенного садизма. Не нужно, однако, видеть в этом нечто фатальное, абстрактное. Тот же Демин «со товарищи» действовал во вполне конкретных условиях. И эти условия, благоприятные для грабежа, разбоя, создали тоже вполне конкретные люди, быть может, сейчас читающие эти строки…
На другой день после кражи в ПТУ Глущенко встретил на улице свою преподавательницу. Она прогуливала собачку. Глущенко признался ей, что украл телевизор, и спросил, как ему быть. Преподавательница посоветовала ему на всякий случай сходить в милицию и… преспокойно повела собачку дальше.
Когда Демин и его «братья» грабили у стоянки такси пьяного Ф., в очереди это заметили. Кто-то даже крикнул: «Что вы делаете?!» Но никто не остановил преступников.
Выйдя из квартиры Григорьева, где «братья» вдоволь «повеселились», они встретили двух девушек. Демин попросил у них платок, чтобы вытереть руки, на которых была кровь Аминова. Девушки любезно предложили свои платочки. Черепков в ответ за услугу одарил их крадеными колготками. И девушки не обратили внимание хотя бы первого встречного милиционера или дружинника на то, что по Васильевскому острову разгуливает человек с окровавленными руками. Нет — им понравились колготки.
А Мокрушиной понравился телевизор «Березка». Она даже не поинтересовалась, откуда и за что ей такой дорогой подарок. Зачем? Мокрушина была довольна тем, что сможет по телевизору смотреть, как ловят воров и грабителей.
А как объяснить поведение студента Института физкультуры имени П. Ф. Лесгафта А. Пигарева? Он вместе со своим приятелем проходил по коридору общежития, где Демин и Глущенко «беседовали» с курсантом, и видел, как они «пробовали в деле» свои бритвы. Спортсмены, крепкие, видно, ребята, просто-напросто удалились, громко возмущаясь тем, что в коридоре «творится безобразие».
И уж совсем непонятно, почему Крыленко и ее соседка Иванова с такой готовностью помогли спрятать от милиции бритвы, которые, легко догадаться, их приятели Демин и Глущенко носили в карманах не для того, чтобы постоянно держать свои физиономии в неге и холе. Почему они решились пособничать преступникам? По незнанию, по наивности?
Да нет, все по тому же известному принципу «хаты, которая с краю». Вот уж чем легко убаюкать совесть. Но ведь в любой момент принцип этот может рикошетом настигнуть каждого, кто его исповедует.
Но не слишком ли большое значение порой мы придаем внешним факторам, обстоятельствам, в которых совершается преступление? Ведь если приуменьшается фактор внутренний, снижается личная ответственность подростка, то обстоятельства начинают играть прямо-таки роковую роль.
Как часто рассуждения принимают такую форму: избил подросток на улице старика — отец виноват. Ограбил ларек — виновата школа или комсомольская организация. Воздвигается такой густой частокол «объективных причин», что за ними вполне благополучно прячется сам субъект. И оттуда с абсолютным чувством собственной правоты тычет нас носом в наши ошибки. Мне довелось присутствовать на одном судебном процессе по делу юного бандита, ударившего ножом в живот незнакомого студента, который отказался выдать по первому требованию «двадцать копеек». Шестнадцатилетний подсудимый, вместо того чтобы промямлить стандартное: «Я раскаиваюсь в своем поступке», вдруг разразился гневной филиппикой в адрес своих родителей. Он изобличил их в том, что они-де не по правилам воспитывали его. А вот теперь пусть пожинают плоды своего недосмотра (отец — доцент, мать — учительница музыки). С поистине цицероновским мастерством обличитель перешел потом к школе, разобрал по косточкам всю систему воспитания. Досталось и комсомольской организации. Зал слушал затаив дыхание. Как великолепно этот юноша разбирается в педагогике! Кому, как не ему, и надо бы осуществить на деле базаровское: «Каждый человек сам себя воспитать должен!»
Мудрая мысль Базарова, призывавшего к той же личной ответственности, забывается. И прежде всего, родителями, продолжающими водить своих чад на помочах порой до свадьбы и дальше. Ход рассуждений здесь прост: «Мы натерпелись в свое время, пусть же наши дети поживут без забот». Однако природа так распорядилась, что человек должен от рождения и до смерти своей в какой-то мере пройти тот же путь, что и его предки. И открыть для себя самостоятельно прописные истины. И наделать ошибок. И исправить их, накопив собственный жизненный опыт. И лучше, чтобы это происходило раньше, а не позже. Природа мудра. Птицы приучают своих детей к самостоятельности просто: заметят, что детеныш окреп, и перестают его кормить. Попищит пернатый недоросль, попищит — и выбирается потихоньку из гнезда. Жестоко? Может быть. Зато птенец вовремя поднимается на крыло. Наверное, и определенной части родителей стоит набраться мужества и в нужный момент произнести своему дитю вслед за бессмертным стариком Кашириным: «Ну, дорогой, ты не медаль, на шее у меня тебе висеть нечего…» И это не излишняя суровость. Это жизненная закономерность. Ибо по-настоящему человек задумывается о себе, лишь когда почувствует силу собственных крыльев.
«Пробегаю мысленно в памяти все мое прошедшее и спрашиваю себя невольно: зачем я жил? для какой цели родился? А верно, она существовала, и, верно, было мне назначение высокое, потому что я чувствую в душе моей силы необъятные; но я не угадал этого назначения, я увлекся приманками страстей пустых и неблагодарных…»
Беспощадному суду совести предает себя лермонтовский герой, хоть и малосимпатичный, но достойный уважения молодой человек. Такие вопросы должен себе задавать каждый — и как можно раньше. И искать на них ответ, быть может, всю жизнь.
Этого не смогли сделать, не сумели дети благополучных родителей, члены криминального «братства» — Глущенко, Вольнов, Маслов, Черепков, Щавель. Ранняя нравственная глухота не дала услышать голос собственной совести, за что каждый получил от жизни жестокий урок. Жаль, поздно.
Николай Волынский
НАШИ НЕЗНАКОМЫЕ… РОДНЫЕ СЫНОВЬЯ
Незнакомые и родные? Уж не оговорился ли автор? Разве эти понятия могут стоять через запятую? Ведь это взаимоисключающие явления. И как могут быть незнакомыми родные дети?! Кто же их знает лучше, чем собственные родители? Лучше матери, которая учила своего любимого малыша ходить и говорить, впервые повела его в школу. И тут вдруг оказывается, что она не знает своего собственного сына. Как это случилось? Об этом и расскажет наша житейская история.
— Мам, а меня из пионеров исключили! — завопил прямо из передней, не успев войти в комнату, Митька.
— Второй раз? Да тебя ж месяц назад уже раз приняли, — сквозь шум воды в ванной мать не расслышала сути.
— Сейчас меня не приняли второй раз, а исключили в первый, — пошутил сын.
Матери же было не до шуток. Растревоженная, она вышла из ванной с мокрой рубашкой в руках.
— Как исключили? За что? — растерянно спросила она.