Она подарила нам целый пир, в котором было все — от рулетиков из бекона до традиционной рождественской индейки, плюс полный набор десертов. Прошлогодний гусь был нашим праздничным кулинарным шедевром, но он определенно уступал тому великолепию и изобилию, которое обрушила на нас Джен, да еще в тот самый день, когда ей и без нас было о ком позаботиться.
Мы поедали все это мирным рождественским днем, дети возились с лэптопами, сорвав с них подарочную упаковку. Думаю, Уэсли впервые в жизни радовался подарку больше, чем бумаге, в которую он был завернут.
Обычно я не посылаю рождественские открытки, так как у нас полно друзей, которые не отмечают этот праздник. Вместо этого я поздравляю всех с Новым годом, поскольку это всеобщее объединяющее начало. В 2010 году главной темой наших поздравлений было укрепление дружбы и физического здоровья.
В этом году речь в них шла об умении принимать то, что имеешь. Открытка представляла собой фотографию нашего семейства, сделанную летом: рядом с Джоном сидит собака Грейси, Уэсли держит своего мягкого Пятачка. Это тоже было одно из моих последних желаний: сняться всем вместе, пока щеки у меня не ввалились, тело не усохло и я не перестала походить на саму себя. И только моя левая рука, лежащая на плече у Джона, демонстрировала явные признаки БАС.
На обороте я написала цитату из «Пророка» Халиля Джебрана. Вот такую:
И тогда женщина сказала: Скажи нам о радости и о печали.
И он ответил так: Твоя радость — это твое горе без маски. Ведь тот же самый колодец, из которого поднимается твой смех, был часто заполнен твоими слезами.
И разве может быть иначе?
Чем глубже твое горе проникло в тебя, тем больше и радости может вместиться в тебе.
Разве не та же чаша, что содержит твое вино, обжигалась когда-то в печи гончара?
И разве лютня, услаждая твой дух, не то самое дерево, которое страдало под ножами резчиков?
Когда ты радуешься, загляни глубоко в свое сердце — ты увидишь, что в действительности ты плачешь о том, что было твоей радостью[4].
Так я признавала свою болезнь, не называя ее. И закладывала фундамент года, который собиралась прожить.
— Очень красиво, — сказал мне кто-то из друзей. — Но непонятно. Что это значит?
— Это значит: ищи силу в своей душе, — ответила я.
Вечеринка
В начале января мои коллеги по газете устроили для меня отвальную. В августе я взяла больничный, ничего никому не объясняя. Даже не сказала, что ухожу. Просто пришла как-то в субботу, когда в редакции почти никого не бывает, чтобы освободить свое рабочее место.
Как больно. Там все осталось как было: мои награды в ящике стола, мой коричневый свитер на спинке стула, моя космическая карта и рисунки моих детей, прикнопленные к большой пробковой доске на стене.
Пять месяцев спустя встречаться с коллегами тоже было больно, но уже не так.
Мы собрались в доме репортера Джейн Масгрейв. Я не могла есть и говорить в одно и то же время, поэтому предпочла вести беседу. О годах работы в «Пост» мы говорили, как ветераны говорят о войне: трудное было время, но лучшее в нашей жизни.
Я вспомнила, как однажды, лет десять тому назад, стояла под дулом пистолета. Две минуты трое чернокожих подростков удерживали меня на мушке. Как журналист, много лет проработавший в криминальной сфере, я постаралась запомнить их лица и характерные приметы. И все же полчаса спустя, просматривая предъявленные мне фотографии потенциальных преступников, я не смогла опознать ни одного из них. По крайней мере, уверенности в том, что я не ткну пальцем в невиновного, у меня не было.
Это заставило меня задуматься. А раздумья привели к открытию, что, оказывается, ошибка свидетелей при идентификации является самой распространенной причиной осуждения невиновных. Без малого семьдесят пять процентов заключенных, оправданных при помощи ДНК-тестов, были неверно опознаны свидетелями.
В 2006-м я стала писать о свидетельских показаниях при опознании. Написала целый ряд статей о случае, когда осужденному дали сорок три года тюрьмы на основании показаний единственного свидетеля, который опознал в нем виновника инцидента — разъяренного водителя, открывшего стрельбу на дороге. И это несмотря на то, что Вишну Персад по своим расовым признакам не соответствовал первоначальному описанию преступника и к тому же имел алиби: когда началась стрельба, он находился на другом конце города, на занятии по химии.
Персад отсидел пять лет, когда обвинение было наконец с него снято.
Я расследовала дело человека, арестованного за убийство второй степени, совершенное во время драки в баре, несмотря на то что он, совершенно очевидно, не мог участвовать в той потасовке, поскольку охотился в Джорджии.
В другом случае человек по имени Хулио Гомес провел пять месяцев в тюрьме в ожидании суда за убийство, якобы совершенное им на расстоянии пяти округов от того места, где жил он сам. Он оказался не тем Хулио Гомесом, совсем не похожим на настоящего убийцу. И все же свидетель уверенно указал на него в ходе опознания и написал под его фотографией: «Подтверждаю, что это тот самый Хулио Гомес, который причастен к убийству».
Я написала о трех адвокатах, специалистах по уголовному праву, — все трое чернокожие, — которых свидетели не раз принимали на суде за обвиняемых. Троих свидетелей во время трех разных процессов просили опознать преступника — во всех трех случаях им грозило длительное тюремное заключение, — и все трое с уверенностью показывали на адвокатов, а не на их клиентов.
Одного адвоката «опознали» подобным образом дважды.
Моей целью было вовсе не очернить жертв преступлений. Им я сочувствую, многие из них продолжали страдать еще много лет после суда. Они ни в чем не виновны. Не виновны также полицейские и прокуроры, которые всегда действуют в интересах правосудия и редко допускают ошибки.
Но редко не значит никогда, а в системе явно было слепое пятно. Даже лучшая система в мире может «облениться» (как сказал мне один из ложно опознанных адвокатов), особенно когда речь идет о переменах.
Хуже всего с этим обстояло дело именно во Флориде. Десять лет назад Министерство юстиции опубликовало рекомендации по сокращению случаев ложной идентификации. Полицейские в нашем округе Палм-Бич, как и во многих других округах штата, не приняли никаких мер по внедрению их в практику, невзирая на то что память свидетелей — та же улика и обращаться с ней следует с не меньшей осторожностью, чем с отпечатками пальцев.
Мое расследование по поводу процедуры свидетельских опознаний завершилось большой передовицей, напечатанной в январе 2011 года — за несколько недель до того, как я признала, что у меня БАС. Я изучила практику тридцати двух различных правоохранительных органов. И лишь в трех из них использовались новейшие методики создания фотороботов подозреваемых, работы со свидетелями и документирования их показаний.
Не прошло и месяца, как шериф округа Палм-Бич объявил, что, в соответствии с рекомендацией комиссии штата, в его ведомстве вводится новая процедура опознания. Год спустя бóльшая часть новых методов была признана в штате законодательно.
«Это сделала ты, — сказала мне недавно моя подруга Нэнси. — Ты помогла улучшить систему».
Я не согласилась. Это не я изменила систему. Это сделали преданные своему делу профессионалы из правоохранительных органов. Я лишь осветила проблему, способствовала началу ее обсуждения, и это привело к определенному результату. А для чего еще существует журналистика, если не для этого?
Во время отвальной коллеги подарили мне ту мою статью, вернее, ее копию — в рамке. Джейн Смит, тоже ветеран «Поста», сказала, что в прежние времена газета дарила покидавшим ее сотрудникам часы «Ролекс». К сожалению, те времена прошли.
Но мои коллеги решили скинуться и все же сделать мне подарок: айпэд на тридцать два гига, новейший в своем роде, с такой же гравировкой, как на тех золотых «Ролексах»: «Дорогой Сьюзен Спенсер-Вендел. От всех пости, бывших и настоящих».
Денег набрали столько, что хватило еще и на айтьюнс-карты.
«Я чувствовала себя, как Джордж Бейли в „Этой прекрасной жизни“», — написала мне потом Джейн Смит, имея в виду ту сцену в конце фильма, где люди вдруг начинают наперебой давать персонажу Джимми Стюарта деньги. Желающих дать что-нибудь было так много, что Джейн даже вынуждена была просить их остановиться.
«Видишь, Сьюзен, — писала она, — ты коснулась стольких жизней, что мы решили купить тебе айпэд, реагирующий на прикосновение!»
В течение многих месяцев этот айпэд был моим постоянным компаньоном. В декабре, работая над статьей о нашей с Нэнси поездке на Юкон, я лишилась способности пользоваться обычной компьютерной клавиатурой. Клавиши на ней расположены слишком далеко друг от друга, и мне стало трудно их нажимать.
Зато с сенсорным экраном я могла набирать букву за буквой, клюя, как курочка по зернышку. Я снова могла писать.
Я снова могла читать книги, хотя держать их в руках у меня больше не было сил. Вообще, я была в таком восторге, что одним махом загрузила всю трилогию «Пятьдесят оттенков серого», предвкушая, как буду упиваться садомазохистскими сценами. Увы — читать про оргазмы мне надоело очень скоро.
О да, подробности нередко подводят. Смайл.
А вот друзья — никогда.
Мой подарок себе
После вечеринки, когда дети уже вернулись в школу, а Джон — на работу, я сделала себе еще один подарок. Продиктованный скорее прихотью, чем необходимостью, — перманентный макияж.
Я люблю моду, любила и буду любить. Сама я, хотя и не королева красоты, всегда гордилась своим сложением. На работу ходила в маленьком черном платьице — не слишком коротком и не облегающем, но подчеркивающем достоинства фигуры. И обязательно в черных закрытых лодочках, на высоком, четыре дюйма, каблуке, но не шпильке, а потолще, недвусмысленно объявляющем