— Но теперь вам надлежит выбрать себе профиль, в соответствии с которым вы будете продолжать обучение, после чего искать себе работу. На том же уровне, который вы сумеете — успеете — освоить, это будет весьма сложно.
— Неужели сложнее, чем сейчас?
— Как ни странно, да. Сейчас магия для вас — лишь подспорье в быту, тогда же ваша квалификация повысится, и должности, никак с магий не связанные, вам уже не подойдут. Но вы всё же будете недостаточно квалифицированы, чтобы работать по магической специальности.
— Но ведь эта проблема как-то решаема, госпожа Фримэн? Не думаю, что я единственный человек, который покинул Школу после двухлетнего обучения.
— Что ж, если вас устраивает работа помощника практически без перспективы карьерного роста…
— В крайнем случае, госпожа Фримэн, я пойду работать, как обычный человек. Используя магию только в быту.
— Ну, как угодно. Тогда я рекомендовала бы вам выбрать медицину и исцеляющую магию. С вашей чувствительностью вы действительно можете достигнуть в ней известных высот и принести наибольшую пользу. К тому же, соблюдая определённую осторожность, вы сможете работать и в обычной больнице, и там действительно достигнуть многого. Правда, тогда вам придётся получить ещё диплом об обычном медицинском образовании. Но основы у вас уже будут.
А почему бы и нет, подумала я. Дело нужное. Если уж Господу, или природе, было угодно даровать мне способности к магии, нужно найти им достойное применение.
— Хорошо, госпожа наставница, я согласна.
Той же ночью в комнате Кристиана было устроено очередное празднование, надо полагать, в честь окончания учебного года. Голоса, песни и смех долетали приглушённо, но вполне отчётливо. Надо будет подумать и соорудить звукоизолирующее заклятие, тогда подобные сборища не будут мешать мне спать. Впрочем, возможно, причина моей бессонницы была и не в устроенной соседом вечеринке. Просто почему-то с вечера на меня накатила меланхолия и всё никак не желала отпускать. Тут смешалась и обида на судьбу, не дающую мне стать сильным магом, и неурядицы в личной жизни, ведь я так и была одна с самого Нового Года, и ещё чего-то, названия чему я не могла придумать. Я пыталась успокоить себя мыслями о том, что я вскоре возвращаюсь домой, где не была почти год. Я уже написала маме и подала заявку на билет, осталось только получить его и послать телеграмму, уточняющую время приезда.
Вспомнят ли меня былые знакомые? Теперь, как ни крути, мы с ними живём в разных мирах. В моей новой жизни мне даже для мамы будет трудно найти место, так стоит ли возобновлять старые связи, прежде чем разорвать их окончательно?
Граница осталась позади, поезд шёл по русской земле. Стучали колёса, в открытое окно тянуло казавшимся холодным ветром. Я стояла у окна, пока мне не надуло уши до боли. Ничего страшного с ними не произошло, так что лечить их я не стала. Права была госпожа Фримэн, посоветовавшая мне выбрать целительство — исцелить саму себя у меня получалось на раз-два. Правда, я никогда не пробовала лечить что-то серьёзное, но всякие мелочи — насморки, простуды, синяки — исцелялись с лёгкостью необыкновенной. И это притом, что лечить с помощью магии самого себя всегда считалось труднее, чем других.
Поезд останавливался несколько раз, на разных станциях; пару раз я выходила размять ноги. Непривычно низкие перроны были выложены плиткой, торговцы и торговки предлагали черешню, клубнику, воблу, ходили менялы, продававшие рубли в обмен на доллары и евро. Я уже успела отвыкнуть от звучащей вокруг русской речи, и мне было немного странно. Я словно заново осознала, что знаю три иностранных языка и могу говорить на них так же, или почти так же, как на своём родном. И английский уже стал для меня даже привычней, чем русский. Я то и дело ловила себя на том, что, вспоминая Штернштадт и Школу, думаю по-английски.
К вокзалу поезд подкатил ранним утром. Солнце пряталось за зданием вокзала, в тени было прохладно, и я запахнула купленную в Штернштадте ветровку. Со мной, как и при прибытии в Школу, был один чемодан, и значительное место в нём занимали гостинцы родичам. Иные везли домой целую кучу вещей, и я искренне удивлялась, зачем им столько. Ладно ещё — на новое место жительства, но неужели у них дома не найдётся ни белья, ни полотенец?
Метро только-только открыли. Я протянула кассирше тысячную купюру, она недовольно поджала губы, но отсчитала сдачу. Я поколебалась, не позвонить ли домой из автомата — разряженный мобильник так и остался валяться где-то в ящике моей комнаты в Штернштадте — но решила, что мама и так знает, что я приезжаю, а ключи от её дома у меня с собой. Если она спит, я смогу войти, не потревожив её, а телефонный звонок её разбудит.
Так оно и получилось, но я не учла цепочки, накинутой на дверь изнутри. Я примерилась к кнопке звонка, но потом решила попробовать справиться своими силами. Хорошо быть тонкокостной — я просунула руку в щель, немного повозившись, всё же сумела скинуть цепь, и только тут сообразила, что могла проделать это телекинезом. Но вернувшись домой, в привычную обстановку, я на какой-то момент забыла о магии. Дверь открылась, я вошла и прислушалась. В доме было тихо. Крошечная прихожая вела в кухню, всё было знакомым и в тоже время каким-то не таким. Словно бы стало меньше, или это я выросла, хоть расти перестала лет десять назад. Да и кое-какие заметные перемены были. С буфета исчез радиоприёмник, зато появился новый маленький телевизор, стол покрывала новая цветастая клеёнка. Стараясь не шуметь, я прошла в коридор, куда выходили двери комнат. Из гостиной исчезла старая широкая тахта, и появился диван, меньшего размера, но мягкий, с высокой спинкой. Я села на него, поставив чемодан рядом. Проходя мимо спальни, я заглянула в дверь и увидела, что мама спит. В спальне тоже произошла значительная перестановка, но входить туда, тревожа мамин сон, я не стала. Взяла из шкафа книгу и погрузилась в чтение. Потом почувствовала голод, прошла на кухню и отрезала себе кусок хлеба.
Мама проснулась часа через два. Услышав, что она встала, я поднялась и подошла к двери в гостиную. Увидев меня, мама остановилась.
— Саша? Ой… Я не ждала тебя так скоро.
— Я же писала, что приезжаю. И телеграмма…
— Я думала, что сперва ты пойдёшь к себе, — мама засмеялась и обняла меня. — Думала позвонить тебе, когда встану. Слушай, здорово выглядишь. Совсем взрослая девица.
— Взрослее, чем год назад?
— Да, целый год прошёл… Неужели у вас там так и не сделали телефон?
— Увы, мам.
— А говорят — заграница, заграница…
Она была в тёмно-красном узорном халате, и тоже почти не изменилась, и всё же какие-то неуловимые перемены были. Мама не постарела, и я не могла бы сказать, в чём они заключаются. Наверное, я просто от неё отвыкла. И то, что нельзя было увидеть обычными глазами, говорило, что у неё всё в порядке.
— Ты голодная?
— Угу.
— Тогда пойдём, я сделаю завтрак. А ты мне всё расскажешь. У нас тут всё по-прежнему, только тётя Лена вышла на пенсию.
— Да, мам, ты писала.
Я села за кухонный стол, наблюдая, как мама готовит яичницу. Замурлыкал приёмник, который, оказывается, переместился на стену рядом с входной дверью.
— Так лучше ловит, — мама перехватила мой взгляд. — Как у тебя дела? Как твой Володя? Ты в последнее время совсем о нём не упоминала. Вы расстались?
Я поморщилась, вспомнив, что и в самом деле не нашла в себе сил описать то происшествие.
— Да. С ним довольно некрасивая история вышла… В общем, его выгнали.
— За что?
— За наркотики, мам. Там этого не терпят.
— Печально, — вздохнула мама. — Не то, конечно, печально, что не терпят, это-то как раз правильно, а то, что он к ним пристрастился. Но бывает. Тебе не предлагал? Нет? Ну и отлично. Кстати, я тебе писала, что к нам приезжали Громовы?
Яичница была приготовлена и съедена, чай выпит. Я отвечала на мамины вопросы, мешая ложь с правдой. Правду можно было говорить, когда мама расспрашивала про подруг, про условия проживания, про праздники, экскурсии в Инсбрук, Мюнхен и Зальцбург. А когда речь заходила об учёбе, приходилось врать. Я давно придумала, что первый год был подготовительным, как в наших колледжах, а настоящая учёба начнётся на второй. Теперь я могла правдиво ответить, что буду изучать медицину, но сказать, что через год моя учёба закончится, я так и не решилась. Потом придумаю, что соврать. А может, и не придётся ничего придумывать, если я, как сказала госпожа Фримэн, буду доучиваться в обычном институте… Или как там это будет называться.
— Твой Алик звонил пару раз, — сказала мама. — Будешь ему перезванивать?
— Нет, не хочу.
— Я так и думала.
После завтрака я распаковала привезённые подарки — кое-что из одежды, духи, бутылку вина «Либер фрау мильх». В буквальном переводе название этой марки значит «Молоко любимой женщины», но, как меня просветили при покупке, правильнее будет перевести «Молоко Богоматери», ибо «любимой фрау» именно её и называли. Когда я рассказала это маме, она, развеселившись, вспомнила Кола Брюньона с его архангельскими сливками и серафимьим маслом, и мы от души посмеялись. Потом я засобиралась к себе домой, и мы с мамой уговорились, что завтра пойдём в гости к родичам, которые тоже соскучились и хотят меня видеть.
Собственный дом тоже показался мне знакомо-незнакомым. Тесная лестничная клетка со спёртым, несмотря на открытую дверь, воздухом. Сломанная стиральная машина с площадки исчезла, зато появился детский велосипед, а у соседей поменялась дверь. Я отперла свою дверь и вошла в квартиру. Мама говорила, что время от времени навещала её, наводя порядок. И в самом деле, она не выглядела заброшенной. Только холодильник был пуст и отключён, да и в буфете тоже было пусто. Значит, первым делом надо сходить в магазин за продуктами. Хорошо, что я сообразила отложить часть денег, теперь я могу не просить у мамы на пропитание. Она, конечно, дала бы, но неудобно, я с тех пор, как пошла работать, денег у неё не брала.