– Вроде да, – сказал я.
– А понятно ли тебе, что означает этот принцип?
Я покачал головой.
– Он означает, Дуг Свитек, что здесь, в этом классе, ты – не твой брат.
Мистер Феррис снова качнул Клариссу, и я почувствовал, что горизонт выравнивается.
В следующую субботу, после того как я всю неделю был моим братом на каждом уроке, кроме естествознания, я вернулся из магазина в библиотеку и увидел Лил около Большеклювых Тупиков.
– Красавцами их не назовешь, правда? – спросила она.
– Правда.
Она посмотрела на витрину.
– Я не хотела подставлять тебя на математике. Все знают, какая вредина эта миссис Верн. Но я не думала, что другие учителя будут…
– Они уроды. А мне плевать.
Она протянула руку.
– Ты прав. Мне тоже плевать. Давай в честь этого пожмем руки.
Знаете – может, тупик в воде и не бултыхается как придурок из-за того, что старается не утонуть. Может, он плавает и просто немного растерялся, потому что рядом с ним стоит другой тупик, и может быть, это тупик-девочка – ведь какими бы придурками они ни казались нам, друг для дружки они, наверное, очень даже ничего. И тупик в воде глядит на тупика-девочку, которая стоит рядом с ним, и не знает, что делать, поскольку у него в голове вдруг появляется мысль: «Я должен сказать ей, что у нее самые прекрасные зеленые глаза на свете», но он не знает, как это сказать, вот и бултыхается в воде как придурок, потому что он придурок и есть.
– Я жду, когда ты пожмешь мне руку, – сказала Лил.
И я пожал.
После того как она ушла, я опять взялся за свой рисунок. И хотя у Одюбона Большеклювые Тупики смотрят куда-то за край картины, я решил, что у меня будет немножко по-другому, так что, когда мистер Пауэлл поднялся наверх проверить, как у меня дела, он посмотрел на них, потом на меня, а потом снова на них.
– Похоже, они нравятся друг другу, – сказал он.
– Может быть, – ответил я.
Еще через неделю, когда мы начали рисовать тупиков во второй раз – вы не поверите, как трудно нарисовать тупика так, чтобы он не выглядел придурком, – я рассказал мистеру Пауэллу про мисс Купер, Шарлотту Бронте и «Джейн Эйр». Мистер Пауэлл хотел, чтобы я поработал над клювами и ногами, потому что они находятся в узловых точках композиции – так он сказал (художники понимают, что это значит). Но мне было трудно нарисовать их правильно – в основном потому, что они очень уж тупо выглядят.
– «Джейн Эйр», – сказал он. И повторил: – «Джейн Эйр».
– Четыреста страниц в оригинале, – сказал я.
Он кивнул.
– Мы будем читать сокращенную версию, но даже она длиной в сто шестьдесят.
Еще один кивок.
– Я не буду, – сказал я.
– Но если это задание, мистер Свитек…
– Не буду и все.
Я снова взялся за ноги и эти тупые клювы, стараясь, чтобы они вышли правильно.
– Я мог бы помочь, – сказал мистер Пауэлл через минуту-другую.
– Нога, которая под водой, никак не получается.
– Не с ногой, а с «Джейн Эйр», – сказал он.
Я посмотрел на него.
– Не надо помогать мне с «Джейн Эйр», потому что я не собираюсь ее читать.
Больше мы про «Джейн Эйр» не говорили. Я вернулся обратно к тупикам.
И мне кажется, что вы догадываетесь, почему я не хочу читать «Джейн Эйр», но, вообще-то, это совсем не ваше дело. Согласны?
Когда я пришел из библиотеки домой, у нас на кухне стоял дым столбом. Вот все, что я увидел, в цифрах:
Три только что испеченных белых каравая.
Один сладкий пирог с шоколадной глазурью, стекающей по бокам, – любимое лакомство моего старшего брата Лукаса.
Примерно двести морковок, нарезанных кружками.
Примерно триста стручков зеленой фасоли.
Примерно четыреста стручков желтой фасоли.
Три десятка вылущенных початков кукурузы.
Тридцать пять огромных котлет для гамбургера, уже готовых и завернутых в фольгу.
Одна миска итальянского салата с макаронами.
Две миски немецкого салата с картошкой.
Одна миска желтого винограда.
Две тарелки помидоров, нарезанных ломтиками.
Одна тарелка лука, нарезанного ломтиками.
– Мам, – позвал я.
Все блюда громоздились чуть ли не друг на дружке. На плите жарился бекон. Мать резала консервированные персики и груши, чтобы залить их раствором желе и поставить в холодильник.
– А, Дуги! – сказала она. – Хорошо, что ты уже дома. Посмотри-ка.
Она подняла со стола конверт.
В его левом углу стояла эмблема армии США.
– Наверное, от Лукаса, – сказал я.
– Но адрес написан не его почерком, – сказала мать.
И она была права. Она опять стала резать персики и груши, все мельче и мельче. Жидкое желе остывало на плите.
– Открой письмо-то, – сказал я.
– Лучше ты, – ответила она.
Я открыл конверт и вынул письмо. Оно оказалось написанным от руки, так что прочесть было трудно. Я протянул его матери.
Она посмотрела на меня, отвернулась, чтобы вымыть руки, выглянула в окно, снова повернулась ко мне, посмотрела на письмо и наконец взяла его.
Ее испуганный глаз.
Потом она прочла вслух самые важные места.
Что это письмо пишет за Лукаса его товарищ. Что Лукас был тяжело ранен, но сейчас все более или менее нормально. Что он будет дома через пару месяцев, а может быть, через три или чуть позже, в зависимости от того, как все сложится. Вы же знаете – армия есть армия. А еще он надеется, что вы не расстроитесь, когда увидите, что он стал немного другим. Из Вьетнама все возвращаются немного другими.
Что Лукасу не терпится нас увидеть.
Она прижала письмо к груди. Посмотрела на меня. Закрыла глаза.
– Чего ты?
– Он говорит, что ему не терпится нас увидеть, – сказала она не обычным голосом, а каким-то совсем тонким.
И закрыла лицо руками.
– Мам!
– А еще, что он нас любит.
Она открыла глаза, снова посмотрела на письмо, сложила его и сунула обратно в конверт.
А конверт положила на подоконник, рядом с раковиной.
Ну скажите мне, пожалуйста, скажите – разве можно вот так улыбаться и плакать, плакать прямо над нарезанными грушами и персиками?
Глава 4 / Гравюра CCXLIМорская Чайка
– Зритель должен понимать, что эта левая нога находится в воде. В воде, мистер Свитек. А не перед ней. Ты должен создать впечатление глубины.
– Я вижу, что эта дурацкая нога находится в воде, – сказал я.
– И как Одюбон помогает тебе это увидеть?
– Он меняет цвет ноги.
– А еще?
– Контуры не такие четкие.
– Именно. Вся нога как бы немножко расплывается. И края, и поверхность – все видно не так четко. А между этими пальцами даже перепонка не видна.
– И как же я…
– Бери карандаш, и мы нарисуем эти линии потоньше и чуть-чуть покривее, потому что свет искривляется, когда проходит сквозь воду. Ну-ка, следи за моей рукой.
Поверьте мне, все это очень непросто. Думаете, я вру? Я провозился с Большеклювыми Тупиками весь сентябрь, причем дольше всего мучился с этой дурацкой расплывчатой ногой, потому что художники рисуют не двухмерные картины – это на случай, если вы не знаете. Художники рисуют трехмерные картины на двухмерной поверхности, как объяснил мне мистер Пауэлл и как я сам объяснил Лил Спайсер.
– И как же они это делают? – спросила она.
– Чтобы это понять, надо быть художником, – ответил я.
И если вы думаете, что она сказала: «Так почему же тогда ты понимаешь?» или еще как-нибудь постаралась меня поддеть, то вы ошибаетесь. Она не сказала ничего похожего.
Угадайте почему?
Мои дела в Средней школе имени Вашингтона Ирвинга шли в основном нормально. В основном. С моей «Географической историей мира» пока ничего не случилось – и очень хорошо, потому что мистер Барбер проверял ее каждый раз, когда проходил со своей гигантской кружкой кофе мимо моей парты. Думаю, он только радовался тому, что я не вписываю свои ответы рядом с контрольными вопросами в конце каждой главы, потому что это значило, что я не пачкаю его новый учебник. Мистер Макэлрой показывал нам диафильмы о варварских ордах Древней Руси, и когда пора было перекручивать пленку на следующий кадр, проектор подавал ему сигнал противным писком. Вы не поверите, сколько на свете диафильмов про варварские орды Древней Руси. Миссис Купер еще не заставляла нас читать свою дурацкую «Джейн Эйр», так что впереди по-прежнему маячили все сто шестьдесят страниц – правда, это было неважно, потому что я все равно не собирался ее читать. Миссис Верн так ни разу и не вызвала меня, когда я поднимал руку, зато вызвала, когда я не поднял руку, чтобы подловить меня и показать всем, какой я придурок. Но я еще раньше догадался, чего она хочет, поэтому, когда она спросила меня, что такое квадратное уравнение, а сама думала, что никто в классе, кроме нее, этого не знает, я взял и ответил правильно. Я не пытался ничего отколоть на уроках тренера Рида – нет, сэр, паршивец вы этакий, – только через две недели тупых упражнений по ведению мяча и бросков по корзине, когда нам наконец разрешили поиграть в баскетбол, я незаметно перебежал из Команды Полуголых в Команду Одетых. А на уроке мистера Ферриса мы с Лил провели первую лабораторную работу по приготовлению перенасыщенного раствора – это означало, что я возился с разными вонючими веществами, а Лил наблюдала и записывала результаты.
И между прочим – только не подумайте, что я хвастаюсь, – знаете, какой у нас Лил получился отчет? Скажу одно: когда мистер Феррис его увидел, он сразу пустил Клариссу качаться.
Но тупая левая нога Большеклювого Тупика никак не выходила у меня правильно. Она все время выглядела так, как будто была перед водой, а не внутри.