– Ты что, так ни шиша и не понял? – спросил он. – Да он подставил тебя больше всех. Навешал тебе лапши на уши и изобразил все так, как будто ты без него отвечаешь на вопросы, хотя знал правильные ответы с самого начала. Вот уж жмот так жмот! Денежки-то отдавать не хочется! И парковочные места тоже. А бейсбольного мяча у него, наверное, и вовсе нет. Ну и жулье! Он, видать, не подумал, что кто-нибудь его раскусит. Ну что, отдал он тебе твой мяч?
– Он велел зайти к нему в кабинет завтра после школы.
– Я бы на твоем месте ни на что не рассчитывал. Так уж устроен этот собачий мир. Надо быть полным дураком, чтобы кому-нибудь верить.
Я посмотрел на брата. Он полировал стеклышко своих новых наручных часов.
Может, отец и прав.
В понедельник я не пошел в кабинет к мистеру Толстосуму Балларду.
Я не хотел узнавать, как устроен этот собачий мир.
Вот первая неделя ноября в цифрах:
Ни одной драки в школьном коридоре на первом этаже, хотя к этому было близко.
Одна драка в школьном коридоре на втором этаже. Поражение.
Две драки в раздевалке спортзала. Две победы, после того как я доказал, что могу лягнуть практически в любое место.
Две драки в туалете для мальчиков. Два поражения. Там драк могло быть намного больше, но я перестал туда ходить. Вы правы. Не очень-то это оказалось удобно.
Четыре драки по дороге домой после отсидки после уроков. Четыре поражения.
После отсидки в пятницу я решил, что пять поражений по дороге домой за одну неделю будет многовато, и надул уродов, которые меня поджидали. Я вышел из школы через спортзал – здесь мне оставалось только надеяться, что Так Называемый Учитель Физкультуры меня не засечет, и он не засек, – а дальше пошел к себе в Дыру кружным путем, через шоссе и через поле. Этот путь проходил как раз мимо Бумажной фабрики Балларда, и я подумал: а почему бы и нет?
Когда я добрался до фабрики – а когда вы оказываетесь рядом с бумажной фабрикой, это легко определить, и не по красоте пейзажа, – так вот, когда я добрался до фабрики, то обогнул ее и подошел к главному входу, который смотрел на реку. И прямо напротив их тупой главной двери, на лучшем парковочном месте из всех, какие там только были, стояла машина моего отца. А рядом с ней – пикап Эрни Эко.
Между прочим, мне он не сказал ни слова. Ни одного слова.
Я зашел внутрь, и секретарша, которая говорила по телефону, улыбнулась мне и подняла руку, чтобы я подождал минутку. Внутри было шикарно. Думаете, я вру? Толстый зеленый ковер. Стены с деревянными панелями. Фотографии совета директоров. Лампы с зелеными абажурами. Красная кожаная мебель. А у окон, выходящих на реку, растения с длинными стеблями и такими цветами, которые… ну, их трудно описать. Они даже выглядели как ненастоящие.
Секретарша повесила трубку.
– Это орхидеи, – сказала она. – Мистер Баллард их выращивает. Через неделю-другую почти все уже уедут.
– Уедут?
– Когда они начинают вот так цвести, он рассылает их своим старым работникам, которые еще живут у нас в городе. Ты Дуглас Свитек, правильно?
Я кивнул.
– А я миссис Стенсон. Я уверена, что он тебя примет. Дай только предупрежу его.
Но ей не понадобилось никого предупреждать, потому что дверь в обитой панелями стене открылась и оттуда вышел сам мистер Баллард, в шелковом галстуке и во всем остальном.
– Ага, партнер! – воскликнул он. – Вы уже познакомились с моим партнером, миссис Стенсон?
Она улыбнулась.
– Входи, входи, – сказал он.
И я вошел. Наверное, нет смысла говорить вам, как выглядел его кабинет, – достаточно будет сказать, что он мало отличался от приемной. Только на одной стене были фотографии, где мистер Баллард метал подковы с целой кучей разных людей, которых я не знал, и двумя, которых знал: мэром Нью-Йорка Джоном Линдсеем и президентом Линдоном Джонсоном. Думаете, я вру? Мистер Баллард увидел, куда я смотрю, и сказал:
– Никогда не метай подковы с техасцем. Они страх как не любят проигрывать. Ну так что, партнер, как ты собираешься потратить свои сто долларов?
Он сел за свой стол и положил на него ноги рядом с каким-то длинным футляром.
Я посмотрел на футляр.
– Если бы ты спросил меня – хотя это совсем не обязательно, потому что деньги твои, – то я открыл бы сберегательный счет в банке, чтобы копить на колледж. Это было бы неплохое начало.
– Сто долларов?
– Те сто долларов, которые я отправил тебе с твоим отцом. Когда ты не пришел в понедельник, я отдал их ему, чтобы… – он остановился. Снял со стола ноги и наклонился вперед. – Ты их не получил.
– Нет-нет, получил, – сказал я. – Спасибо. Копить на колледж – это хорошая идея.
Он смотрел на меня не отрываясь. Долго.
– Что? – спросил я.
– Ты и мяча не получил.
– Я его получил. Отличный мяч. Он сейчас у меня в комнате. Спасибо.
– Правда?
– Правда.
Что ж, мой отец не соврал. Надо быть придурком, чтобы кому-нибудь верить.
Мистер Баллард снова откинулся на стуле, кивнул, слегка улыбнулся.
– Так что я еще могу для тебя сделать?
Я посмотрел в его окно, мимо орхидей на подоконнике, в сторону реки. Она была широкая, и с деревьев на том берегу уже начали осыпаться листья. Холодало.
– А вы здесь тренируетесь кидать подковы?
Игровая площадка была у реки, и мы с мистером Баллардом потренировались немного в прохладе, под шум воды, а еще под звон подков о колышек, когда кидал он, и шлепанье подков о землю, когда кидал я.
Вот наши результаты в цифрах:
Мистер Баллард набросил на колышек четыре подковы подряд, а в другой раз – пять подряд.
Всего он набросил на колышек четырнадцать штук.
А шесть штук оперлись на колышек – что тоже считается, между прочим.
У меня подкова оперлась на колышек один раз – и это, напоминаю, считается.
А один раз я попал прямо на колышек – моя подкова зацепилась за него сверху, покрутилась на нем и упала на песок.
Кажется, мистер Баллард обрадовался моему попаданию больше, чем я сам.
– Прямо в яблочко! – сказал он. – В этот раз ты поймал абсолютно правильную дугу. И неважно, сколько оборотов подкова сделает на колышке: главное, чтобы она упала плоско, как у тебя.
И если вы думаете, что по части метания подков мне ничего не светит, потому что по-настоящему я попал всего один раз, вам стоит знать, что четыре раза я попал очень близко, а два раза мои подковы звякнули о колышек – и это не так уж плохо, хотя по правилам и не считается.
– Еще немного тренировок, и ты побьешь президента Линдона Джонсона одной левой, – сказал мистер Баллард. – Приходи когда захочешь, ладно? Подковы всегда будут тебя ждать. – Он положил их у колышка. – Вот здесь.
Мы пошли с реки обратно, и мистер Баллард предложил мне еще раз зайти к нему: он попросит миссис Стенсон поглядеть, нет ли у них лимонада, чтобы отметить мое первое попадание. И когда мы пришли, миссис Стенсон стояла у его стола, а рядом с ней стоял кто-то еще, держа в руках целую кучу рамок для картин, и на столе у мистера Балларда лежала картина с птицей – вы знаете откуда, – и миссис Стенсон сказала: «Как раз вовремя. Нам осталось выбрать для Желтоногого Улита одну из трех», – и мистер Баллард подошел посмотреть.
Я тоже.
Между этой картиной и Морской Чайкой не было совсем ничего общего. Сначала вы даже не видели самого Желтоногого Улита. Вы видели только его мир. Там была осень, и трава потихоньку желтела, а деревья уже стали золотые и красновато-коричневые, цвета старого кирпича. Желтоногий Улит шел по солнечной поляне с таким видом, точно все вокруг принадлежит ему. Вода перед ним была темная, а лес позади – еще темнее. Там было совсем темно. Но Одюбон кое-что понимал в композиции: он нарисовал спину птицы ровной, как горизонт, и прямо посередине картины, и клюв ей сделал такой же ровный и прямой, а ее глаз как будто говорил: «Я-то знаю, кто здесь главный». Нельзя было хоть немножко ей не позавидовать.
Я наклонился поближе. Черточки на воде шли параллельно линии клюва. Это было бы нетрудно скопировать. А вот что трудно, так это ноги. Задняя нога стояла на земле так, как будто вот-вот должна была оторваться от нее и шагнуть вперед, и все вместе выглядело так, что вам сразу становилось ясно: ни голова, ни спина никуда двигаться не будут, только ноги. Каким образом он умудрился показать, как именно будет двигаться эта птица, хотя на картине она еще не двигалась?
– Еще чуть-чуть, и нам придется вставить ее в рамку вместе с тобой, – сказала миссис Стенсон.
– По-моему, – сказал тот, который держал рамки, – если вы собираетесь повесить ее туда, на шкаф, вам лучше взять вот эту раму из красного дерева. Она хорошо подходит по цвету.
– Но мы еще не уверены, что повесим ее туда, – сказала миссис Стенсон. – Может быть, мы повесим ее рядом с окном, как будто птица выглядывает наружу. Тогда красная совсем не подойдет.
– А ты как думаешь? – спросил мистер Баллард.
Я поднял глаза. Он спрашивал меня.
– Я думаю, ее место в той книге, откуда ее взяли, – сказал я.
Знаю. Такое мог сказать только урод. Полный урод. Я и не собирался этого говорить. Ведь мистер Баллард уже как бы дал мне тот бейсбольный мяч с подписями, и сто долларов, и вообще. У меня на руке были его часы «Таймекс»! Так что мне лучше было бы помалкивать.
Но он сам спросил.
Тот, который держал рамки, посмотрел на меня так, словно я только что попытался вынуть у него из кармана кошелек.
А миссис Стенсон – так, как будто я зашел слишком далеко.
А мистер Баллард спросил:
– Почему?
И я сказал:
– Потому что все вещи должны занимать места, которые для них предназначены.
Тот, который держал рамки, положил на уголок картины еще одну из них.
– Может быть, смесь более темных и более светлых тонов, как у этой, позволит