я и измученная. Мне почти стало ее жаль.
– Шарлотта, теперь, надеюсь, ты успокоилась?
Я повернулась к ней лицом.
– Что?
Я сделала паузу, разглядывая беспокойные морщинки, выступившие вокруг ее губ.
– Это не мне следует успокоиться.
– Шарлотта! Как ты смеешь так говорить!
– Но это ведь правда! Это папа вышел из себя, а не я.
Я отвернулась. Какой вообще был в этом всем смысл?
Она склонилась надо мной, и я знала, что она подыскивает слова, чтобы оправдать папу, хотя я была уверена, что она понимает, что я не хочу их слышать. Она села на кровать рядом со мной.
– Почему в этой семье невозможно говорить начистоту?
– О чем ты говоришь?
– Никто не хочет обсуждать, что происходит. – Я понизила голос. – Ты просто не хочешь этого знать, правда?
– Шарлотта! Это неправда!
– Нет, правда! Ты предпочитаешь прятать голову в песок.
Я снова повернулась к ней. Она сглотнула и закусила губу, но я все равно продолжила:
– Мы должны быть более деятельными, должны оказывать больше сопротивления тому, что происходит прямо у нас под носом.
Она пристально на меня посмотрела, ее зрачки были как две черные бездны. Впервые в жизни я спорила с ней.
– Шарлотта, ты не понимаешь.
Мама занесла руку, будто хотела дотронуться до меня, но я дернулась, и она тут же отпрянула.
– Ты так молода. Ты просто не способна по-настоящему оценить ситуацию.
Я громко выдохнула. Вот они мы – снова ходим вокруг да около.
– Шарлотта, пожалуйста. Ты должна пойти на некоторые уступки ради своего отца, ради меня. Ему пришлось пережить больше, чем ты думаешь. Может, нам стоило больше тебе рассказывать, но… он не хотел.
Она замолчала.
– Ему было всего восемнадцать лет, когда его отправили в Верден во время прошлой войны. Он видел вещи, которые никто никогда не должен видеть. Я знаю это только из-за его ночных кошмаров.
Она дотронулась до моей руки.
– Ты знаешь, почему он не может заходить в мясную лавку? Ты когда-нибудь задумывалась об этом?
Я покачала головой, пытаясь угадать ответ.
– Запах крови.
Она убрала руку и потерла ладонью лоб.
– Как и многие из нас, он верил, что Петен был героем войны, что с его стороны было мудро вести мирные переговоры с Гитлером.
Она замолчала.
– Петен знал, что такое война. И он сделал то, что должен был, чтобы спасти нас от еще одной.
– Но мама, у него не вышло! Он не спас нас от еще одной войны. Мы находимся прямо в ее центре.
Она нахмурилась еще сильнее, и я поняла, что, по ее мнению, мы не были в центре войны. На этот раз мы оказались в стороне.
– Для твоего отца это было очень непросто, – продолжила она. – Мы и представить себе не могли, что дойдет до такого. Мы оба думали, что лучше объединиться с немцами, чем воевать с ними.
– Объединиться?
– У нас не было армии, чтобы дать им отпор.
– Но… Разве это не делает нас коллаборационистами?
– Нет, Шарлотта, нет!
Она снова взяла мою руку, на этот раз она сильно ее сжала.
– Мы простые мирные жители. И мы делаем все, что в наших силах, чтобы выжить, – растим семьи, продолжаем жить, потому что… потому что у нас нет выбора. Это все, что мы можем. Мы не солдаты.
В этот момент мне даже захотелось обхватить ее руками, но жестокие слова папы все еще звучали у меня в голове. Теперь я не знала, как себя вести, что думать о своих родителях. У меня было ощущение, что меня уносит от них течением в другую стороны.
Я хотела только Жан-Люка.
Часть вторая
Глава 24Жан-Люк
Санта-Круз, 24 июня 1953 года
– Дранси. Ну, расскажите нам, чем вы там занимались.
Джексон выдвигает стул и падает на него, вытягивая свои длинные ноги вперед. Жан-Люк изучает его. Его выпирающий лоб и узкий нос делают его похожим на хищника. И теперь, похоже, он нацелился на свою жертву.
– Я был работником железной дороги. Я работал на Французские национальные железные дороги с пятнадцати лет.
– Французские национальные железные дороги?
– Да.
– Которые захватили нацисты.
– Да.
– Значит, вы работали на нацистов в Дранси.
– Не совсем так.
Он делает паузу и чешет затылок. Так вот чего они хотят от него – признания, что он еще одна нацистская шлюха?
– У меня не было выбора. Меня послали туда. Никто из нас не хотел там быть.
– Еще бы!
Джексон наклоняется вперед и смотрит ему в глаза.
– Готов поспорить, евреи особенно не хотели быть там. Вы знали, что они увозили их в лагеря смерти?
– Нет.
Брэдли делает вдох.
– Вы слышали выражение «лагерь смерти» раньше?
– Нет! Никогда!
Жан-Люк делает вдох и дает себе минуту, чтобы подготовить ответ.
– Хотя мне было понятно, что многие из заключенных умрут в поезде или когда прибудут в пункт назначения.
– Но вы говорите, что не знали, что заключенных отправляют в лагеря смерти.
Он не моргнул и не двинул ни единым мускулом. Он пытался сформулировать, в чем различие между знать и понимать. Он потирает пальцами переносицу, пытаясь заглушить пульсирующую боль в голове.
– Вы знали, что Аушвиц был лагерем смерти?
Джексон продолжает давить, его голос становится громче.
– Нет! Я не знал!
Они холодно на него посмотрели. Он был уверен, что они ему не верят. Они ненавидят его, даже не зная его.
Вдруг Джексон встает на ноги.
– Мистер Боу-Чемпс, может, вы хотите рассказать нам что-нибудь еще?
Пульс Жан-Люка учащается. Что им известно?
Джексон не сводит с него свои глаза-бусинки, но Жан-Люк изо всех сил пытается сохранить невозмутимое выражение лица.
– Значит, нечего сказать.
Джексон отворачивается и кивает Брэдли.
– Наше расследование продолжается. Мы просим вас оставаться в пределах штата Калифорния на случай, если нам потребуется вызвать вас на допрос. Теперь вы можете идти.
Сердце Жан-Люка бешено колотится, пока они ведут его по коридору, спускаются с ним по ступеням и выводят через главный вход. Когда они отпускают его наружу, он делает глубокий вдох, наслаждаясь свободой. Все будет в порядке.
Он жалеет, что не попросил позвонить Шарлотте, чтобы она его забрала, но он был не в том состоянии, чтобы думать о таких мелочах. Может, скоро приедет автобус. Его переполняет нетерпение, как будто намекая ему, что он уже достаточно ждал. Жан-Люк решает забыть о деньгах и берет такси, чтобы отправиться прямиком на работу. Он и так пропустил половину рабочего дня.
Он звонит Шарлотте с работы уже ближе к вечеру. Жена тут же берет трубку, ее быстрая речь выдает тревогу.
– Слава богу, это ты. Что случилось? Что им надо?
– Не беспокойся, я уже на работе, но мне надо будет остаться допоздна, чтобы наверстать рабочие часы. Поговорим дома.
– Когда ты вернешься?
– Не раньше восьми.
– Ладно. Я оставлю тебе теплый ужин.
Когда такси оставляет его около дома в 8:30, он подавляет в себе желание побежать до входной двери. Кто-то может следить за ним. Как только входная дверь защелкивается за его спиной, он с облегчением выдыхает. Он стоит так около минуты, вдыхая запах лимона и розмарина. Дом.
Шарлотта выходит из гостиной.
– Что произошло? Чего они хотели?
Слова срываются у нее с языка. Она даже не здоровается с ним.
– Я не знаю.
– Ты не знаешь!
Он смотрит на нее, глаза болят от усталости.
– Но что они сказали? – продолжает она.
– Ничего, если честно. Просто задали несколько вопросов по поводу того, чем я занимался в Бобиньи.
– Ничего про?..
– Нет, ничего.
– Но что будет, если они узнают?
– Они не узнают. Это практически невозможно.
– Практически!
Запустив руки в волосы, она сжимает их в кулаки и закрывает глаза. Потом тут же открывает их, ее зрачки расширены и похожи на две черные бездны.
– Практически значит, что это возможно. Возможно!
Ее приглушенный крик становится громче.
Жан-Люк делает шаг к ней, дотрагивается до нее, хочет успокоить.
– Шарлотта, тише. Сэм уже спит?
Она смотрит на ступеньки и кивает.
– Пойдем в гостиную.
Он протягивает ей руку.
Шарлотта ее игнорирует, но идет за ним в гостиную.
Он замечает высокий стакан на буфете.
– Ты выпила?
Его фраза звучит как обвинение. Он жалеет, что произнес ее, и пытается разрядить обстановку.
– Я бы тоже выпил стаканчик. Тебе налить еще?
– Нет!
Он подходит к буфету и достает ликер «Саузен Комфорт». Он откручивает крышку, Шарлотта стоит позади его.
– Нужно было обо всем им рассказать. Нужно было рассказать, как только мы приехали сюда. Это моя вина.
– Шарлотта, прошу тебя.
– Но это ведь правда! Нам пришлось жить в лжи. И теперь кто-то узнает правду. Я чувствую это.
– Конечно не узнает. Кому это может быть интересно спустя столько времени? Прошло девять лет.
Последнее, что ему сейчас нужно, это ссора, его нервы до сих пор натянуты как струна. Он вздыхает и делает большой глоток.
Когда он поднимает глаза, то видит Сэма в дверном проеме. Мальчик выглядит таким маленьким, таким уязвимым в своей пижаме.
– Сэм. – Он берет сына за руку.
– Что случилось? Где ты был? – Сэм потирает глаза.
– Все в порядке. Мне нужно было только помочь с расследованием. Иди сюда.
Жан-Люк раскрыл объятия.
Но Сэм остался там, где стоял.
Жан-Люк подошел к нему, присел на корточки и заговорил мягким, спокойным голосом:
– Все в порядке, Сэм. Мужчины, которые приходили с утра, просто хотели задать мне пару вопросов. И все.
– Но о чем?
– О событиях, которые произошли много лет назад.
– Каких событиях?
Было не похоже, что Сэм готов был сменить тему.
– О тех, что произошли еще до твоего рождения, во время войны.
Сэм нахмурился.
– Что произошло?
Ну вот. Этот вопрос. Из уст его собственного ребенка.