Глава 36Шарлотта
Париж, 30 мая 1944 года
– Я не должна вам это рассказывать. – Она смотрит на Жан-Люка, сидя на диване рядом со мной. – Если кто-то об этом узнает, многие жизни подвергнутся опасности.
– Понимаю.
Жан-Люк сглатывает.
Мама смотрит на него, прищурив глаза.
– Да, но сможете ли вы быть достаточно сильным, чтобы ничего не рассказать, если вас вдруг поймают?
– Я лучше умру, чем подвергну кого-то другого опасности.
Он наклоняется вперед и кладет руки на колени.
– Хорошо. Слова храброго человека.
Мама делает паузу.
– Но никто не знает, как он себя поведет, пока это не случится.
Она повернулась ко мне.
– Мне придется взять на себя этот риск. Другого способа я не вижу.
Жан-Люк кивает.
– У меня есть дядя, его зовут Альберт. Он живет в Сибуре, это деревня рядом с Сен-Жан-де-Люз.
Она на минуту замолкает, потирая шею.
– Он там ведет активную деятельность. Уже помог нескольким людям сбежать через Пиренеи. Британским летчикам, которые возвращались так обратно в Англию, евреям.
Мама помогала другим людям бежать? Я смотрю на нее, не понимая, кем она является на самом деле. Мои глаза наполняются слезами стыда. Пытаюсь их сморгнуть и смотрю на нее по-новому.
– Возможно, он сможет вам помочь, – продолжает она. – Я дам вам его адрес, вам придется запомнить его наизусть. Никогда нигде его не записывайте.
Она сверлит Жан-Люка глазами.
– Вы готовы?
Он кивает.
Мама поднимает ребенка с кресла, колеблется несколько секунд, как будто не зная, что я с ним делать. Затем, тяжело вздохнув, она садится и кладет его на колени.
– 24, авеню де Л’Осеан.
– Мама, – перебиваю я. – Ты уже помогала людям раньше? Ты уже давала им этот адрес?
Она молча смотрит на меня несколько секунд, прежде чем ответить.
– Да, давала.
– Но… но почему ты мне не говорила?
– Шарлотта! – Ее голос становится строгим. – Ты должна понимать, что такие вещи не обсуждаются!
Я снова глупый ребенок, которому ничего не рассказывают. Часть меня злится на нее, а другая часть завистливо восхищается. Жаль, что я не знала раньше. Это бы все изменило.
– А папа… папа знает?
– Сейчас не время обсуждать это, Шарлотта. Нам нужно действовать быстро.
Теперь я эгоистичный ребенок, который настолько зациклен на себе, что не видит ничего вокруг.
Она снова обращается к Жан-Люку:
– Это будет опасный путь. Очень опасный. Я так понимаю, немецким вы не владеете?
– Нет.
– Значит, вам придется избавиться от этой формы. Могу сделать вам поддельное удостоверение личности. Мы можем подстричь вас и ваши брови, чтобы вы больше походили на фото. Я уже это делала. И я могу дать вам денег.
Она делает паузу.
– Вам придется взять ребенка с собой. Никто больше его не возьмет, а прятаться с ним было бы слишком опасно.
Она смотрит вниз на младенца, который мирно спит у нее на коленях.
– Не уверена, что он сможет это пережить.
Я знаю, о чем она думает, но не произношу ни слова.
– Вы должны будете сесть на поезд до Байонны, – продолжает она. – А оттуда пешком до Сибура. Это около сорока километров. На поезде будет труднее всего, но если вы не будете ни с кем говорить…
– Но разве людям не покажется странным, что мужчина в одиночку едет куда-то с ребенком? – снова вмешиваюсь я. – Это вызовет вопросы, и откуда он будет брать молоко?
Мне приходит в голову страшная мысль, что она просто хочет избавиться от него. Я больше ее не знаю, не знаю, на что она способна.
– Мы можем дать ему достаточно сцеженного молока для двух дней, а через два дня он уже будет в убежище.
Она снова смотрит на Жан-Люка.
– Вам надо будет как можно меньше контактировать с другими людьми.
– Но мама, – я пристально смотрю на нее, – это сумасшествие! Кто-нибудь остановит его. Я уверена.
– Шарлотта, – мягко произносит Жан-Люк, дотрагиваясь до моей руки. – Все будет в порядке. У меня будет фальшивое удостоверение личности.
– Нет! – Я встаю, когда мне в голову приходит решение.
Я делаю шаг навстречу маме, наклоняюсь, поднимаю ребенка с ее колен и прижимаю к себе. Он такой крошечный, такой легкий. Я поднимаю глаза над его головой, смотрю на маму и говорю спокойно и тихо, чтобы его не разбудить:
– Пара, которая едет с ребенком, вызовет куда меньше подозрений, чем одинокий мужчина с ребенком.
Глаза мамы на секунду озаряются блеском, она понимает – я права.
– Нет, Шарлотта! Нет! – Блеск превращается в яростный огонь.
Жан-Люк тоже встает.
– Ты очень храбрая, – шепчет он мне на ухо и кладет руку на мое плечо. Затем он поворачивается к маме.
– Я сделаю все, чтобы защитить ее.
– Защитить? – шипит мама. – Вы с ума сошли? Вы даже себя не можете защитить!
Он аккуратно забирает у меня ребенка и обращается к маме. Его голос звучит ровно и спокойно, будто он пытается задобрить дикое животное:
– Я знаю, вы не хотите потерять свою дочь. И да, это очень опасно. Но клянусь, я защищу ее и ребенка ценой собственной жизни.
– Она никуда не пойдет! – Взгляд мамы мечется от него ко мне и обратно.
Я делаю шаг к ней.
– Мама, пожалуйста. Подумай об этом. Мы можем притвориться тайными любовниками, которые сбежали, чтобы пожениться, потому что у них незаконнорожденный ребенок…
– Нет! – Она протягивает руку и сжимает мое плечо. – Может случиться что угодно. Мы можем никогда больше тебя не увидеть! – Она сглатывает. – Ты не можешь уйти!
Я смотрю на нее и понимаю, что она меня очень любит. Ну конечно же любит! Мое сердце наполняется чувством стыда и сожаления. Почему я раньше этого не видела?
Но я не могу остаться. Желание действовать, сделать что-то прожигает меня изнутри.
– Ты должна позволить мне сделать это. Мама, прошу.
– Ты не осознаешь всей опасности. Даже представить себе не можешь…
Ее голос дрожит, а затем затихает, будто она поняла, что уже меня потеряла.
– Я осознаю, насколько это опасно. Но все равно хочу это сделать. Я должна это сделать.
Глава 37Шарлотта
Париж, 30 мая 1944 года
На вокзале Монпарнас царит хаос. Солдаты и жандармы повсюду, они останавливают людей, проверяют документы и выкрикивают приказы. Взрослые тревожно смотрят на платформы, с которых уходят поезда, а бледные, уставшие дети, которым впору начать плакать, молча стоят рядом. И каждую секунду кого-то разворачивают прямо у поезда.
– Полиция повсюду, Шарлотта!
Прекрасно осознавая этот факт, я крепче прижимаю к себе ребенка и смотрю по сторонам.
– Не оглядывайся. Просто веди себя естественно.
Жан-Люк так нервничает, что это меня пугает. Если он не успокоится, то привлечет к нам ненужное внимание. Я на мгновение останавливаюсь и смотрю в его испуганные глаза. Сердце бешено стучит в груди, а ладони потеют, но я напоминаю себе, кем мы притворяемся – любовниками, сбежавшими со своим незаконнорожденным ребенком. Как бы вели себя любовники?
Я встаю на цыпочки, обнимаю Жан-Люка за шею, ребенок оказывается между нами. Я притягиваю его к себе и поднимаю лицо, навстречу ему.
– Поцелуй меня, – шепчу я ему на ухо.
Сначала его губы напряженные и холодные, но, когда я их целую, то чувствую, как они становятся мягче – он отвечает на поцелуй. Шум вокруг нас отходит на второй план. Слышно, как вдали раздается свист, плачут дети и кричат люди, а мы стоим здесь лицом к лицу. На душе становится легче. Все будет хорошо. Я просто это знаю.
Жан-Люк отстраняется от меня.
– Пойдем. Нам нужна платформа пятнадцать.
Он берет меня за руку и тянет за собой. Вместе мы направляемся к военному, который проверяет билеты и документы, прежде чем пустить людей на платформу. Внимательно просмотрев документы Жан-Люка, он наклоняется к его ноге.
– Как вы получили ранение? – спрашивает он с немецким акцентом.
– Несчастный случай на работе, – говорит Жан-Люк, его лицо не выражает никаких эмоций, голос остается ровным.
Сзади нас скапливается народ, но солдат никуда не торопится. Он смотрит на удостоверение личности Жан-Люка, затем снова на него, затем снова на удостоверение. Неужели он видит какой-то подвох? Маме, конечно, пришлось стричь его в спешке, чтобы он походил на мужчину на фото.
– Мишель Севанн?
– Да, – Жан-Люку удается говорить твердо.
– Дата рождения?
– Пятое июля 1922 года.
Солдат поворачивается ко мне.
– В каких отношениях вы состоите с этим мужчиной?
– Я… Мы… Мы друзья.
– Друзья? Ваши документы, мадмуазель.
Я передаю ему документы.
– Это что, ребенок?
Он даже не открывает документы, но пристально смотрит на ребенка в моих руках.
– Да.
Он протягивает руку и поднимает покрывало своими длинными тонкими пальцами.
– А свидетельство о рождении у вас есть?
– Я… Мы… мы еще не успели его получить.
– Каждый ребенок должен быть зарегистрирован в течение трех дней от рождения.
Мои нервы напряжены настолько, что кажется, что они вот-вот лопнут. Я не знаю, что ответить.
Вдруг появляется полицейский и шепчет что-то на ухо солдату. Они начинают тревожно о чем-то переговариваться шепотом. Жан-Люк смотрит на меня. Я знаю, о чем он думает. Это наш шанс.
Он берет меня за руку, и мы бежим по платформе, не оглядываясь. Мы запрыгиваем в поезд через ближайшую дверь и оказываемся в пустом купе на восемь человек. Жан-Люк закрывает за нами дверь.
– Садись. Веди себя непринужденно.
Я сажусь около окна и кладу ребенка на колени. Жан-Люк садится рядом. Мое дыхание учащается, но моим легким все равно не хватает воздуха. У меня начинает кружиться голова.
Вдруг распахивается дверь. Внутрь заходит солдат.
– Сюда! – кричит он кому-то позади себя.
Я хватаю Жан-Люка за руку. Невозможно дышать. Я с ужасом наблюдаю за солдатом, который держит дверь.