– Мне нечего скрывать.
Он выпрямляется на стуле.
– Я просто пытался защитить Сэма.
– Да что вы говорите?
Офицер снова смотрит на него с издевкой. Клубы сигаретного дыма медленно поднимаются вверх.
– Защитить ребенка от его родной матери? Все, что она знала – что у вас был шрам на лице и изувеченная рука. Но она не сдавалась. Она искала его последние девять лет.
Как это возможно? Когда он увидел ужасающие фотографии из лагерей, он тут же потерял всякую надежду на то, что она выжила. Из десятков тысяч отправленных туда только две с половиной тысячи смогли вернуться. Нет, это невозможно. Аушвиц был лагерем уничтожения, никто не выживал там больше пары месяцев. Если их не убили тут же по прибытии, они работали до потери сознания. Эта хрупкая женщина, сунувшая ему в руки ребенка, разве могла она выжить?
– Вы искали мать Самюэля после войны? – Брэдли выпускает облако дыма.
Жан-Люк едва заметно качает головой. Он уставился на серые стены, гул от флуоресцентных ламп звенит у него в ушах.
– Я так и думал. Можно узнать, почему же?
– Я не мог даже представить, что она выжила.
Его голос звучит сдавленно. Ему не хватает воздуха.
– Но вы ведь могли попытаться найти ее. После всего, что ей пришлось пережить, вы должны были.
Жан-Люк отворачивается, все еще не понимая, как она смогла выжить.
Будто читая его мысли, Брэдли продолжает:
– Их увезли на одном из последних поездов до Аушвица, в мае, всего за неделю до высадки в Нормандии.
На мгновение повисает молчание. Жан-Люк понимает: все, что он сейчас скажет, будет звучать поверхностно.
– Они пережили, оба его родителя, целых семь месяцев ада в Аушвице. Затем им пришлось восемнадцать дней идти по льду и снегу, пока они не оказались на полпути к безопасному месту. Восемнадцать дней они ели один снег. Естественно, многие тогда погибли, но не мистер и миссис Лаффитт. Знаете, что помогало им жить?
Жан-Люк смотрит на него в упор. Он знает.
– Да, мысль о том, что они воссоединятся со своим сыном.
Брэдли тушит сигарету и бросает ее в алюминиевую пепельницу.
– Вы говорили с ними?
– Да, говорил.
Ему хочется спросить, на каком языке. Как они могут быть уверены в том, что это действительно они?
И снова читая его мысли, Брэдли говорит:
– Я разговаривал с миссис Лаффитт по телефону, по-французски.
Жан-Люк хмурит лоб.
– Вы не единственный, кто говорит на французском, мистер Боу-Чемпс. Я еврей французского происхождения, по матери. Мы уехали в 39-м году, начали новую жизнь.
Полицейские, стоящие за спиной Брэдли, переглядываются.
– Как они? – спрашивает Жан-Люк. Это звучит банально, но он спрашивает искренне. Он хочет знать.
– Родители Самюэля? Сейчас намного лучше.
Брэдли стучит ручкой по столу. Затем, достав еще одну сигарету из нагрудного кармана, закуривает. К удивлению Жан-Люка, он протягивает ему пачку.
Жан-Люк качает головой, недоумевая, почему он предлагает ему сигарету именно сейчас. Это его нервирует.
– Да, – продолжает Брэдли. – Миссис Лаффитт заплакала от радости, когда я сообщил ей хорошие новости. Она сказала, что всегда знала, что ее ребенок жив, она чувствовала это всей своей кровью.
Жан-Люк жалеет, что не взял сигарету. Он не курит, но она хотя бы заняла его руки. Он начинает тяжело дышать, на лбу выступает пот. Он знает, что будет дальше. Чувствует это.
– Она сказала, что всегда знала, что однажды воссоединится со своим ребенком. Я думаю, миссис Лаффитт просто не думала, что это займет столько времени.
Брэдли выдыхает сигаретный дым и смотрит, как он поднимается к потолку.
Пожалуйста, нет! Нарастающее чувство страха сжимает внутренности Жан-Люка.
– Они хотят вернуть своего сына.
Он сглатывает подступающую к горлу желчь. Нужно держать себя в руках. Он не позволит им сделать это.
– Но… Сэм теперь живет здесь. Здесь его дом.
– Вы незаконно въехали в Америку с ребенком, которого забрали у его родителей во Франции.
– Но все было не так. Я не украл у нее ребенка. Она сама мне его отдала.
– Отдала? – Брэдли вскидывает бровь. – Или доверила вам позаботиться о нем до конца войны?
– Что будет с Сэмом?
Это все, что имеет значение.
– Французы хотят, чтобы мы вас экстрадировали. Они будут решать, как поступить с вами и с мальчиком. Вопреки нашему совету миссис Лаффитт попросила, чтобы Сэм оставался с вашей женой, пока исход дела не будет решен. Она не хочет, чтобы он страдал больше, чем это необходимо. Она консультируется с каким-то психологом или психиатром. Ей действительно хочется сделать так, как будет лучше для мальчика.
Глава 46Шарлотта
Санта-Круз, 10 июля 1953 года
Дверной звонок нарушает мой сон, вонзается в него как нож, образы моих родителей испаряются, когда я вспоминаю, что я в Америке. Забавно, что мои сны возвращают меня в прошлое, в них я снова становлюсь ребенком. Когда просыпаюсь, я чувствую себя потерянно, и мне нужно время, чтобы заново приспособиться к реальности. Я ощупываю кровать рядом с собой. Жан-Люка нет на месте. Должно быть, он снова рано проснулся.
– Мама! – кричит Сэм. – В дверь звонят.
– Можешь открыть? Я еще не одета.
Возможно, уже больше времени, чем я думала. Я поворачиваюсь, чтобы взглянуть на часы, но они показывают 7.30. Может быть, это почтальон.
Голос Мардж раздается эхом по всему дому:
– Привет, Сэм. Твоя мама дома?
Чего она хочет в такую рань? Я стягиваю одеяло, надеваю халат и спускаюсь вниз.
– Привет, Мардж, – говорю я ей, остановившись на нижней ступеньке.
Она красная, как после бега. На ней ярко-оранжевый сарафан, он диссонирует с ее красными щеками. Я вижу, что она ждет, пока Сэм уйдет наверх.
– Чарли, – ее голос звучит обеспокоенно, – все в порядке? Мы видели полицейскую машину.
– Что?
Мое сердце замирает.
– Полицейскую машину, сегодня утром.
Я хватаюсь за перила. Кажется, будто я лечу вниз с огромной высоты. Я крепко затягиваю пояс от халата, заставляя себя держаться на ногах.
– Чарли, все в порядке? – Она делает шаг мне навстречу.
– Я просто резко встала. Я в порядке.
Выставляю руку вперед. Не подходи ближе. У меня такое чувство, что мои ноги превращаются в вату. Я падаю на ступеньку.
Передо мной лицо Мардж крупным планом. Она сидит рядом, но ступенька узкая, и я чувствую ее ногу через ткань халата. Ее приторный парфюм бьет мне в ноздри. Меня тошнит.
– Что происходит, Чарли?
Не могу произнести ни слова. В моей голове плотина, которую вот-вот прорвет.
– Я… Я не знаю, что здесь делала полицейская машина, Мардж. Я не знаю. Мне надо одеться.
Но Мардж не двигается.
– Ты ведь знаешь, что можешь поговорить со мной. Мы друзья.
– Я в порядке, – процеживаю я сквозь зубы. – Я тебе позвоню позже.
Она кладет руку мне на плечо.
– Чарли, ты так отдалилась за последние недели. Я вижу, что тебя что-то тревожит.
Я качаю головой, пытаясь говорить непринужденно:
– Все в порядке.
– Ну же, я же вижу, что это не так. Знаешь, поделиться проблемой – это наполовину ее решить.
Мне просто нужно, чтобы она ушла. Мне надо подумать. Я встаю, подхожу к входной двери и открываю ее.
Она не верит своим глазам и удивленно смотрит на меня.
– Что же, если что, ты знаешь, где меня найти.
Она в последний раз многозначительно смотрит на меня, прежде чем уйти.
Сквозь дымчатое стекло я вижу, как ее размытая фигура удаляется от дома. Я поворачиваюсь к лестнице и прислоняюсь к перилам. Полиция забрала его. Они обо всем знают.
Телефонный звонок оглушает меня. Господи, пожалуйста, пусть это будет Жан-Люк, пусть он скажет мне, что едет домой, что это какая-то ошибка.
– Алло.
– Шарлотта.
– Жан-Люк. Где ты? – Я слышу, как он пытается подобрать слова, бормочет что-то. – Жан-Люк?
– Родители Сэма живы.
– Что? Что ты говоришь?
Я прижимаю телефон к уху, пытаясь осознать услышанное.
– Шарлотта, они оба выжили.
– Что? Но… как? Этого не может быть.
Я роняю трубку. Мои руки дрожат, все мое тело охватывает крупная дрожь. Я слышу голос на другом конце телефона, но не могу взять его в руки.
Глава 47Сара
Париж, 30 мая 1944 года
– Нет, пожалуйста, пожалуйста!
Сара зажала уши руками и зажмурила глаза, выкрикивая эти слова. Что она сделала? Этого не может быть. Какая мать способна на такое? Она что, потеряла рассудок? Она даже толком не обдумала свое решение. Она увидела мужчину, который с ужасом смотрел на них, и поняла, что он не имеет отношения к их высылке, но он и не заключенный. Он был железнодорожным рабочим. Порядочный человек, сразу видно. Нет, она никогда бы не отдала сына кому попало. Сара посмотрела ему в глаза и поняла, что он хороший человек. Давид поймет ее. У нее не было выбора. Теперь ей надо было отыскать мужа. Их разделили в Дранси, и она не смогла найти его ни в переполненном автобусе, ни на станции. Она должна сказать ему. Он будет рад, что его сын не оказался в вагоне для скота.
Поезд тронулся. Кто-то ударил ее локтем по ребрам. Она закричала еще громче.
– Fermez vos gueules! Заткнись! – сказал кто-то. – Уже слишком поздно!
Слишком поздно. Она сделала это. Отдала своего ребенка. Ее руки пусты, теперь у нее нет ничего, кроме своего тщедушного тела. Окаменеть. Ей надо окаменеть. Это защитит ее. Ее физическая оболочка находится в этом вагоне для скота, но ее сердце и душа всегда будут с Самюэлем. И она найдет его, так она себе пообещала.
– Сара, это ты?
Кто-то дернул ее за рукав.
Она неохотно обернулась и увидела знакомое лицо, которое никак не могла вспомнить.
– Это я, Мадлен. Из школы.
– Мадлен Голдман.
Произнеся это имя, Сара будто вырвалась из оцепенения и вернулась в настоящее.