ть. Время утекает сквозь пальцы, пока другие люди решают, что будет с нашими жизнями. Мардж больше не звонила. Честно говоря, никто не позвонил ни разу. Я думаю, новости распространились быстро. Теперь им будет что обсудить за кофе по утрам.
Не отдавая себе отчет, я бреду в гостиную и наливаю себе бокал ликера «Саузен Комфорт». Залпом выпиваю, чувствуя, как напиток снимает напряжение. Я устала и потерянна. Может, мне стоит лечь пораньше, утром что-то может проясниться. Я бреду обратно наверх, радуясь, что Сэм спит в моей кровати. Он нужен мне рядом. Не включая свет, я раздеваюсь и натягиваю ночную рубашку. Когда я залезаю под одеяло, то слышу дыхание Сэма – легкое, но ровное. Должно быть, он уже уснул. Я лежу на спине, стараясь дышать низом живота в попытке расслабиться.
Сэм делает долгий тяжелый выдох. Он поворачивается лицом ко мне. Я лежу неподвижно, как металлическая статуя. Он пододвигается ко мне, его гладкие волосы щекочут меня. Я переворачиваюсь на бок и глажу его по голове.
– Мама, – шепчет он. – С каким расследованием папа помогает полиции?
– Все непросто, Сэм.
Возможно, в темноте объяснить ему все будет легче. Я слишком долго откладывала этот момент, понимая, что все изменится, когда он узнает.
– Сэм…
– Да.
– Я должна кое-что тебе сказать.
– Что, мама?
– Кое-что про тебя. Твою историю.
– Какую историю?
В темноте я целую его в макушку.
– Помнишь, мы рассказывали тебе о войне, когда ты родился в Париже, и как мы сбежали через горы и океан сюда, в Америку?
– Да.
– Нам пришлось убежать. Там было так много борьбы, на города падали бомбы. Мы боялись, что нацисты взорвут Париж.
– Да, я знаю.
– Когда ты родился, все было по-другому. Это трудно представить. Людей каждый день арестовывали и убивали.
Я продолжаю гладить его по голове.
– То, что я собираюсь тебе рассказать, трудно понять, поэтому слушай внимательно и дай мне закончить, ладно?
Я дотрагиваюсь до его руки.
– Ладно, мама.
– Ты родился во время войны, и, хотя ты был крошечным младенцем, тебя арестовали и забрали в ужасную тюрьму.
– Зачем им забирать ребенка в тюрьму?
– Ты родился не в том месте, Сэм. Они арестовывали всех евреев в Париже и забирали их в страшное место. Многие из них погибли. Но кое-кто спас тебя.
– Что такое еврей?
Я пытаюсь понять, как объяснить ему. Я и сама не уверена, национальность это или религия.
– Это тот… тот, чьи родители евреи. Это передается из поколения в поколение.
– Что? Как дальтонизм? Он тоже передается, и цвет глаз, да?
– Да, но это, это совсем другое. Это больше связано с твоей историей – откуда ты, какой ты религии.
– Мы евреи?
– Нет.
Мы никогда особо не обсуждали религию, хотя Сэм знает много библейских сказаний. Мы поженились в католической церкви, когда приехали в Америку, но наше религиозное воспитание и попытка следовать церковным доктринам нам только мешали. Возможно, потому что мы много раз этим пренебрегали.
– Так почему мы были в тюрьме?
Я не знаю, как продолжить. Как сказать ему, что он не наш сын? Я не уверена, что смогу.
Делаю глубокий вдох, обнимаю его. Вдыхаю его запах – лимонный шампунь и легкий мускатный аромат. Ком в моем горле становится еще больше. Я целую его в макушку и глажу по щеке. Затем слегка щипаю за нос, как делала, когда он был маленьким.
Сэм лежит рядом, такой теплый и мягкий, я чувствую, как он утопает в моей любви. Мы лежим так некоторое время. В безопасности. Вместе.
Потом он начинает ерзать. Я больше не могу оттягивать. Нужно ему сказать.
– Сэм, ты был в тюрьме, потому что ты еврей.
– Но ты сказала, что мы не евреи.
– Мы нет, но ты – да.
Я беру его щеки в руки.
– Слушай внимательно и до самого конца, ладно? Человеком, который спас тебя из тюрьмы, был твой отец.
– Папа?
– Да. Он вывез тебя тайком, пока никто не видел. Ты был совсем крошкой – тебе было около месяца.
– А ты где была?
– Меня там не было. Просто слушай, Сэм. Твой папа работал на железной дороге в тюрьме.
– Да?
– Когда он забрал тебя, ему нужно было тебя спрятать, но ты был такой маленький, что это было несложно. Он спрятал тебя под пальто.
Я замолкаю, собираясь с мыслями, осознавая разрушительные последствия, которые ждут нас, когда я все расскажу.
– Сэм, он не мог взять твою маму и твоего папу с собой. Он не мог спрятать их так, как спрятал тебя.
– Что… я не понимаю. Ты имеешь в виду тебя?
– Нет. Твои настоящие родители – евреи. Они тоже были заключенными, но папа не мог их спасти. Он мог спасти только тебя.
– Но я не понимаю. Это вы мои родители!
Он садится на кровати и вытягивает руку, чтобы нажать на выключатель. Свет наполняет комнату.
Я жмурюсь. Но я хочу увидеть лицо Сэма, поэтому открываю глаза, несмотря на слепящий свет.
– Почему ты говоришь это?
Он закрывает уши руками, будто пытаясь оградиться от правды.
Я тянусь к нему, кладу ладони на его руки.
– Сэм, mon coeur. Мне так жаль. Мы не твои настоящие родители. Твоих настоящих родителей забрали во время войны.
– Нет! – Он вскакивает с кровати, – Нет!
– Сэм, прошу тебя, выслушай.
– Нет!
Он выбегает из комнаты.
Я слышу, как хлопает дверь его спальни. Я должна пойти к нему. Нельзя оставлять его одного разбираться с этим кошмаром. Я натягиваю халат, давая ему несколько минут, чтобы успокоиться. Когда я открываю дверь в его комнату, он лежит на кровати, его лицо зарыто в подушки.
– Сэм, – шепчу я.
Он притворяется, что не слышит. Я прохожу в комнату и сажусь на кровать.
– Сэм, мы так тебя любим.
– Тогда почему ты все это говоришь?
Его голос приглушен, потому что он утыкается лицом в подушку. Он переворачивается и сверлит меня своим разгневанным взглядом. Сэм хочет, чтобы мы были его настоящими родителями так же сильно, как и мы.
– Сэм, я знаю, что тебе тяжело.
Я достаю его руку из укрытия – рукава пижамы – и крепко ее сжимаю.
– Вы не хотите меня, да? Я вам больше не нравлюсь.
– Нет, что ты! Это не так!
Как он может думать такое?
– Мы так сильно любим тебя. Мы привезли тебя сюда, потому что хотели, чтобы ты был с нами, и мы никогда не перестанем тебя любить.
Он должен понять, что моя любовь к нему чистая и безусловная, что никто не будет любить его больше, чем я.
На его глазах выступают слезы, они скатываются по щекам, а он высовывает язык, чтобы их поймать. Я представляю их соленый вкус – успокаивающий, как море.
Он смотрит в потолок, его большие карие глаза все еще мокрые.
– Там паучья сеть, – вдруг заявляет он.
Пораженная сменой темы, я слежу за его взглядом.
– Ненавижу пауков! – Он утирает лицо рукавом. – Они залезают тебе в нос и вылезают изо рта, пока ты спишь. Не многие это знают. Я прочитал об этом и так узнал, и было слишком поздно, я уже не могу снова не знать этого. Ненавижу – все эти вещи, которые происходят с тобой, пока ты даже не догадываешься о них.
– Сэм, мне очень жаль. Мы не хотели, чтобы нам пришлось рассказывать тебе об этом вот так. Ты еще такой маленький. Мальчику очень трудно…
Он вскакивает с кровати, его дикий взгляд мечется по комнате и останавливается на форте, который Жан-Люк собрал для него. Я знаю, что он хочет сделать. Я чувствую это так ясно, будто нахожусь у него в голове. Сэм берет в руки форт и поднимает его над собой. Затем он бросает его на пол. Форт распадается на части. Сэм сгибает колено, а потом со всей силы обрушивает свою ступню, разрушая постройку до основания.
Я охаю, вспоминая, как Жан-Люк стоил этот форт из странных кусочков дерева и старых палочек от мороженого, склеивая части в нужных местах. Все потраченное время и вся любовь, вложенная в него, – все исчезло.
Сэм падает на пол рядом со сломанным фортом, прижимает колени к груди, плач сотрясает его тело.
Я ложусь рядом с ним, но не прикасаюсь к нему. Слишком хрупкий момент.
– Сэм, мы так тебя любим. Мы хотели тебя спасти. В наших сердцах мы твои настоящие мама и папа. И всегда будем.
Глава 52Шарлотта
Санта-Круз, 15 июля 1953 года
Полицейские постоянно следят за мной. Они называют это наблюдением, но это больше похоже на домашний арест. И следят за мной не только они. Иногда я вижу, как шевелятся занавески на кухонных окнах Мардж. Молодой офицер сидит у дома в своей бело-голубой машине на виду у всей улицы. Не удивительно, что мне больше никто не звонит. Офицер всего на пару лет младше меня, недавно женился и стал отцом – это объясняет темные круги у него под глазами. Вежливый и скромный, он почтительно держит дистанцию между нами, как будто ему стыдно постоянно меня проверять. Но он просто выполняет свою работу.
Я решаю предложить ему выпить кофе. Я хочу, чтобы он знал – я обычная мать, а не какое-то незнакомое лицо. А еще я могу выведать у него что-то о процессе. Я подхожу к полицейской машине, выпрямив спину и высоко подняв подбородок.
Офицер выходит наружу, когда я приближаюсь, разглаживая свои помятые штаны и поправляя фуражку.
– Доброе утро, мэм.
– Доброе утро…
– Джон, – заканчивает он за меня.
– Доброе утро, Джон. Я хотела спросить, не хотите ли вы зайти и выпить кофе?
– Не уверен, что это будет уместно.
– Понимаю. – Я смотрю на него и замечаю, что его руки слегка трясутся, когда он снова поправляет фуражку. – Что вы думаете я собираюсь сделать? Запереть вас в своем доме и сбежать?
Джон смеется. Его смешок выходит высоким и нервным, и он пытается замаскировать его кашлем. Он сжимает руку в кулак и подносит к его губам, чтобы скрыть кашель. Пытается казаться мужественным.
– А еще у меня есть немного домашнего печенья, – говорю я, направляясь в сторону дома.
Как я и предполагала, Джон не хочет показаться грубым, поэтому идет за мной. Когда он входит в дом, он снимает фуражку и нервно водит по ней рукой, покручивая ее между пальцев, снова и снова.