– Продержаться – отличное слово. – Давид отпускает бороду. – Как только я потерял работу, мы поняли, что надеяться можно только на то, чтобы продержаться до конца войны.
– Видимо, вас поддерживали добрые друзья.
– Да, это так, но мы не скрывались в убежище, а просто старались не выходить из квартиры. Друзья приносили нам еду, когда им это удавалось, а когда Саре приходилось выходить на улицу, она не пришивала желтую звезду к своему пальто.
Он делает паузу.
– Это была вечная дилемма: надевать звезду или нет. Если надеть, тебя могли арестовать без причины, но если не надеть, то могли поймать при проверке документов. Нельзя было сегодня надеть ее, а завтра нет. Люди должны были знать, кто еврей, а кто не еврей. И всегда были те, кто готов был в любой момент на тебя донести.
– Вот что мне понять сложнее всего – это доносы.
– А ты знаешь, что до войны почти никто не знал, что мы евреи? Наше имя этого не выдавало – мой отец не был евреем. Еврейкой была моя мать. – Он замолкает и снова начинает дергать бороду. – Их забрали на год раньше нас. Они не захотели спрятаться в убежище в ту ночь, когда получили предупреждение.
– Мне жаль. – Жакоб склоняет голову.
Комнату наполняет тишина. Спустя несколько минут Давид снова начинает разговор:
– Формально в Саре больше еврейской крови, чем во мне, потому что оба ее родителя были евреями.
Мужчины смотрят на Сару. Но она не хочет думать о своих родителях. Она сглатывает комок в горле и заставляет себя заговорить:
– Безопаснее было, чтобы я выходила на улицу. Было больше шансов, что они остановят Давида, чем меня. К тому моменту они уже забрали почти всех мужчин из Парижа, поэтому мужчины выделялись. Но тощая женщина вроде меня едва ли привлекала внимание. Нас таких было очень много в многочасовых очередях за едой. Они чаще всего игнорировали нас.
– Когда вы вернулись после войны… – Жакоб колеблется. – Почему вы не вернулись в свой дом в шестнадцатом округе?
– Слишком много воспоминаний, – быстро отвечает Сара.
– Мы хотели быть со своими людьми, – соглашается Давид, – мы не могли вернуться к прежней жизни. Кроме того, кто-то другой уже жил в нашей квартире.
Жакоб качает головой.
– Случалось и такое. Многие до сих пор пытаются отвоевать свои квартиры.
Гость кашляет и ставит чашку на блюдце.
– Это просто чудо, что вы выжили в Аушвице.
Он поворачивается к Саре.
– Вы оба.
– Сто девяносто дней, – шепчет Сара.
– Мы были молоды, – говорит Давид, – И были сильнее большинства заключенных, которые провели там больше времени. Нас ведь увезли на одном из последних поездов. Когда он уезжал, Сара?
Эта дата отпечаталась в ее памяти: 30 мая 1944 года. День, когда она отдала своего сына. Сара знает, что Давид и сам помнит эту дату. Он просто хочет вовлечь ее в разговор.
– За неделю до высадки в Нормандии, – отвечает она, – ровно за неделю.
Она никогда не может произнести эту дату вслух.
– Мы знали, что война скоро закончится, – продолжает Давид. – Мы должны были продержаться. Мысль о том, что Самюэль жив, помогала нам не сдаваться. Он был нашей тайной силой, нашей путеводной звездой.
– Давиду удавалось передавать мне послания, – тихо произносит Сара, ее голос становится мечтательным, когда она погружается в воспоминания. – Мы были молоды, и наши сердца были сильными. – Давид приподнимается и придвигается ближе к Саре. Он кладет руку ей на плечо. – Нам было ради чего бороться. И мы боролись.
В комнате повисает тишина, они думают о тех, кто никогда не вернулся. Сара предпочла бы, чтобы Жакоб ушел, а она могла пойти лечь. На душе у нее тяжело, и вся энергия будто испарилась из ее тела, оставив внутри только чувство апатии.
Жакоб будто читает ее мысли и поднимается.
– Что же, я украл у вас слишком много драгоценного времени. Надеюсь, вскоре я познакомлюсь с Самюэлем, но не будем торопиться. Господь готов принять его в свои ряды, как только вы почувствуете, что пришло время.
Сара кивает и позволяет Давиду проводить его. Затем, не сказав ни слова, она идет в спальню и ложится на кровать в темноте – ставни так и остались закрытыми с прошлой ночи.
Глава 70Сэм
Париж, 17 сентября 1953 года
– Хочешь поиграть в марблс? – спрашивает меня Зак во время перерыва. Мы присоединяемся к группе мальчиков, сидящих на коленях на игровой площадке, и Зак достает небольшой зеленый мешочек. – Сегодня ты можешь поиграть моими.
Он протягивает мне три шарика. Они прозрачные, но в самом центре есть разноцветные пятна. Я внимательно рассматриваю голубой шарик, он не однотонный, а состоит из двух оттенков, прямо как мой любимый шарик, который остался в Америке. Я крепко сжимаю его в ладони, и внутри меня все сжимается от тоски по дому.
Я наблюдаю, как остальные ребята чертят треугольники пальцами, присматриваясь перед тем, как толкнуть свои шарики. Я сижу на земле рядом с ними. Запах горячего асфальта напоминает мне набережную в Санта-Круз, на которой можно было обжечь ступни в жаркие летние дни. Это воспоминание больно отзывается в груди, и мои глаза наполняются слезами. Но я смахиваю их и стараюсь сосредоточиться на игре. У меня всегда хорошо получалось играть в марблс. Покажу им, на что способен. Я ложусь на землю и какое-то время трачу на то, чтобы найти нужную траекторию. Крепко зажмурив один глаз, я щелкаю по шарику с нужной силой. Если щелкнуть слишком сильно, он пролетит мимо цели. Слишком слабо – и он не достанет до нее.
Да!
– Pas mal, – говорит один из ребят. Он имеет в виду «неплохо», что на самом деле значит очень хорошо. Чувствую себя так, будто меня похвалил учитель, даже лучше.
Я отвечаю ему:
– Merci.
Он кивает мне. Такой кивок – это знак уважения.
Другой мальчик отталкивает меня.
– Mais dépêche-toi. La cloche va sonner.
Я понимаю, что он говорит – скоро прозвенит звонок. Французские слова проникают в мой мозг, как привидения, которые проходят сквозь стены. Не то чтобы я был против, но я точно ни за что не начну говорить на этом языке.
После перерыва начинается урок музыки. Зак говорит мне, что они называют учителя Тонтон Мариус, потому что он с юга. Видимо, я выгляжу потерянным, и он добавляет:
– Ну, из Марселя Паньоля.
– Кто это?
– Mon Dieu! Ты и в самом деле ничего не знаешь?! Он известный писатель, и главного персонажа его книг зовут Мариус, он с юга. Неужели ты не видел фильм «Манон с источника»? Он вышел в прошлом году.
Я отрицательно качаю головой и краснею. Я не привык быть тем, кто ничего не понимает.
– Я был в Америке один раз, – тихо произносит Зак, – но совсем не помню эту поездку, мне был всего год. Папа сказал, что свозит меня туда еще раз, когда я стану постарше. А правда, что там у всех есть телевизор?
– Наверное. – У всех, кого я знаю, он точно есть, но это же не значит, что он есть у каждого человека в Америке.
– Вау! Значит, все богатые?
– Я не думаю.
Я вспоминаю уборщика улицы. Он не показался мне богатым. Но я ни разу об этом хорошенько не думал.
После урока музыки с Тонтоном Мариусом начинается урок математики. Я всегда хорошо понимал математику, и на ней не нужны слова, только бесконечные строчки с цифрами. Я хорошо с ними лажу.
Учительница ходит взад-вперед между рядами и время от времени тыкает линейкой в тетради, указывая на ошибки. Она подходит ко мне и задерживается над моей партой.
– Bien, Samuel, ça se voit que tu as déjà fait des mathématiques[21].
У нее мягкий голос, он звучит как колыбельная. Я поднимаю голову и улыбаюсь ей. Я думаю, что она сказала, что я хорошо справляюсь.
– Maintenant, il faut travailler ton français[22].
После урока Зак спрашивает:
– Хочешь пойти ко мне после уроков?
– Еще бы!
Все лучше, чем возвращаться в унылую квартиру.
– А может твоя мама спросить у Сары?
– Кто такая Сара?
– Женщина, которая меня забирает.
– Что? Я думал, что это твоя мама.
– Нет, моя мама сейчас в Америке.
– Но месье Леплан сказал, что ты приехал в Париж к своим родителям. Он сказал, что тебя перевезли в Америку из-за войны.
– Неужели? Значит, он не знает всю историю. Это секрет.
– Секрет? О чем это ты?
– Мне нельзя говорить об этом.
– Но я очень хорошо умею хранить секреты. Клянусь жизнью. – Он кладет руку на сердце и делает такое серьезное лицо, что я начинаю смеяться.
– Зак, я расскажу тебе, как только смогу, обещаю. Просто не сейчас.
– Ладно. – Зак пожимает мне руку. Это заставляет меня почувствовать себя взрослым.
– Но я уверен, что Сара разрешит.
Так что после школы, как мы и задумали, Зак просит свою маму узнать у Ненастоящей мамы, можно ли мне пойти поиграть к ним в гости. Саре, кажется, нравится эта идея, и она улыбается мне так, будто только что услышала очень хорошую новость.
– Ну же, она разрешила. – Зак тянет меня за собой. Я оглядываюсь и вижу, что Ненастоящая мама идет за нами и болтает с мамой Зака.
– Она что, тоже идет? – спрашиваю я.
Зак оглядывается на них.
– Ну да, а что?
– Ничего, просто спрашиваю.
Черт! Она наверняка прямо сейчас рассказывает маме Зака всю историю. Теперь Зак обо всем узнает. И тогда он узнает, что я ему соврал, и это положит конец нашей дружбе. Что мне теперь делать?
– Зак, – говорю я, – Я должен рассказать тебе секрет. Когда мы останемся вдвоем.
Глава 71Сара
Париж, 17 сентября 1953 года
У Сэма появился друг. Это тот самый лучик надежды, о котором она молилась. Она провела отличный день, разговаривая с мамой Зака, в своей новой знакомой Сара нашла хорошего собеседника, готового выслушать и помочь, если потребуется. Она заряжается положительными эмоциями, когда представляет себе будущее, в котором Сэм играет со своим новым другом, пока они с Давидом разговаривают с родителями; как они вместе выезжают на выходные, устраивают пикники летом, ездят в зоопарк, в парки, музеи.