Она старается не поддаваться чувству утраты, которое терзает ее изнутри, пытается помнить, что им по сравнению с другими очень повезло. Они живы, и их ребенок тоже жив. Это намного больше, чем они могли ожидать после того, как их забрали в Дранси тем темным утром, спустя всего два дня после родов.
Сара заходит в комнату Сэма, расставляет книги на столе, складывает его одежду, разбросанную по полу, и кладет ее в ящики и шкафы. Она поднимает его подушку, чтобы взбить ее, но вместо этого вдыхает ее запах – сладкий запах мальчишеского пота.
Сара тут же кладет подушку обратно и говорит себе перестать тратить время в пустую. Впереди у нее еще много дел, но она так устала. Она отдохнет пять минуточек, так у нее появится силы для других дел. Она ложится кровать сына, закрывает глаза и вдыхает его запах. Ее наполняет чувство умиротворения, и, лежа в кровати Сэма, она чувствует себя ближе к нему, чем за все эти месяцы.
Сара открывает глаза. Она готова дальше заниматься делами. Встает и встряхивает простыни и одеяла, ровно их заправляя. Ее взгляд падает на кусочек фиолетовой бумаги. Сара, не думая, поднимает его с пола и рассматривает. Это письмо.
Она тут же роняет его, будто бумага обжигает. И хотя она не понимает всего, что там написано, этого достаточно. Она сгибается на полу и хватается за живот, ее тело бьют судороги. Она чувствует себя так, будто у нее отошли воды, как во время родов.
Глава 74Сэм
Париж, 18 сентября 1953 года
Сегодня пятница, но я очень хотел бы, чтобы был понедельник. Я не смог достать письмо из-под кровати перед школой. Теперь мне придется ждать все выходные. Быть в школе намного лучше, чем торчать с Ненастоящей мамой и Бородачом. Надеюсь, что мы еще раз пойдем на чай к Заку. Может, я мог бы попросить, чтобы мне разрешили увидеться с ним на выходных.
Я очень расстраиваюсь, когда после школы все сразу расходятся по домам. Никаких игр. И когда захожу в свою комнату, вижу нарядную одежду, разложенную на моей кровати, – черные брюки и белую рубашку, то же, что и в прошлую пятницу.
Хлопает входная дверь, и вскоре Бородач уже появляется в моей комнате:
– C’est Shabbat, Samuel.
Он наклоняется, чтобы поцеловать меня в лоб.
Внезапно меня пронзает острая боль, я вспоминаю, как Папа приходил с работы и прижимал меня к своей груди, он пах лимонным мылом.
– Как сегодня дела у моего малыша? – спрашивал он.
Пустота внутри меня снова вырывается наружу.
– Уходи, уходи, – шепчу я. Но я чувствую, что Бородач стоит в дверях, слышу его дыхание и то, как он чешет бороду. Затем слышу, звук его удаляющихся шагов, и снова хлопает дверь. Он ушел. Теперь я могу вернуться к письму и закончить его.
Я ложусь на кровать и засовываю руку под простыни. Но письма там нет. Я снимаю простынь. Фух, вот оно. Бумага смялась, и я разглаживаю ее, достаю ручку из пенала и сажусь за стол, чтобы написать: «Я скоро вернусь, Мама. Я не магу здесь больше нахадится. Я так ненавижу быть здесь. Я найду способ вернутся». Я передам письмо Заку в понедельник утром.
Снова прячу письмо под простыни, когда Ненастоящая Мама заходит в комнату. Несколько секунд она просто стоит в дверях, ее лицо белое, как бумага, а ее зеленые глаза блестят, как у кошки. Она показывает на одежду, разложенную на кровати.
– Ce soir on fête Shabbat. Il faut que tu t’habilles avec ces vêtements[29].
Хочет, чтобы я снова надел эти нарядные вещи. Она выходит, потому что знает, что я не стану переодеваться перед ней. Уверен, она боится, что я могу снова ее описать, но мне не хочется делать одну гадость дважды. Это было бы слишком скучно. Из-за ее грустного взгляда мне становится не по себе, это чувство немного похоже на тоску по дому.
Когда я выхожу из комнаты в нарядной одежде, то вижу, что Ненастоящая мама зажигает свечи, прямо как в прошлую пятницу. От этого унылая квартира становится более уютной, но одновременно и более жуткой. Ненастоящая мама одета в длинное черное платье, волосы убраны наверх. Золотые петли свисают из ее ушей, а зеленые глаза кажутся такими печальными в мерцающем свете. Я рассматриваю ее. Если честно, она довольно красивая. На секунду я задумываюсь, как было бы, если бы она была моей настоящей мамой. Возможно, она бы нравилась мне. Думаю, что нравилась бы, и Бородач тоже. Детям всегда нравятся их родители. Странная мысль.
Она улыбается и протягивает ко мне руки. Но я прохожу мимо.
Ее руки падают вниз. Бородач целует ее в щеку и садится за стол. Он указывает мне на стул рядом с ним. Мои ноги как будто обжигает пламя, а живот больно скручивает.
– Я пойду в туалет. – Я ухожу быстрее, чем он успевает сказать «Toilettes, Samuel».
К счастью, в туалете никого нет. Запираюсь внутри и снимаю штаны, чтобы посмотреть на повязки. Чешу ноги сквозь них, но этого недостаточно. Тогда я запускаю руку под бинт и впиваюсь ногтями в кожу. Очень приятно. Белая ткань ослабевает и начинает спадать. Теперь я хотя бы могу хорошенько почесаться.
– Sam-uel? – слышу я голос Бородача за дверью. – Tout va bien?
Это заставляет меня подпрыгнуть от испуга.
– Oui! – кричу я в ответ, пытаясь замотать бинты вокруг ног.
Я вовремя вспоминаю спустить сливной бачок.
Они улыбаются мне, когда я возвращаюсь обратно в столовую. Хочу спросить их, зачем это все. Почему они готовят праздничный ужин в пятницу, но не зовут никого в гости. Бородач произносит молитву, а затем отрезает большой кусок хлеба. Он складывает ломтики в корзину и передает ее мне. Я тут же кладу кусок в рот. Ужасно хочется есть. Хлеб вкусный, похож на бриошь, который мы иногда едим во время goûter. После подается что-то вроде мясного рагу с разными гарнирами. Ненастоящая мама и Бородач разговаривают друг с другом. Время от времени я слышу свое имя, иногда они смотрят на меня, как будто ожидая, что я скажу что-нибудь, но я просто смотрю в свою тарелку.
После ужина мы убираем со стола, но никто не моет посуду. На кухне бардак – грязные тарелки свалены в кучу в раковине. Я удивлен, что они не убираются. Вместо этого они идут в гостиную. Рука Бородача крепко держит меня за плечо, поэтому мне не удается улизнуть в свою комнату. Наверное, я мог бы, но не хочу, чтобы меня беспокоили.
Ненастоящая мама передает Бородачу большую книгу, и он аккуратно берет ее в руки, словно боится сломать. Думаю, это Библия. Бородач сидит в одном из деревянных стульев и перелистывает страницы. Я сижу на золотом диване рядом с Ненастоящей мамой. В комнате царит полная тишина, он выбирает, какую историю прочитать. Я тут же узнаю ее по бесконечному списку животных. Некоторые названия животных совпадают в английском и французском, например: lion, tigre, léopard. Я понимаю, что serpent значит «змея» по тому, как он шипит, называя ее. Интересно, как по-французски будет «потоп». Но тут я чувствую, что засыпаю, слова начинают перемешиваться и звучать, как песня, слов которой я не знаю. Я кладу голову на подлокотник.
Глава 75Сара
Париж, 19 сентября 1953 года
Сара просыпается рано, в последнее время это случается часто; Давид похрапывает рядом с ней. Она пытается разглядеть за ним время на часах, но не достает до них руками в темноте. Неважно, она все равно будет вставать, неплохо было бы попить кофе в одиночестве и собраться с мыслями перед началом дня. Она бесшумно выскальзывает из кровати и ныряет ногами в тапочки.
На кухне засыпает кофейные зерна в кофемолку и поворачивает выключатель. Чтобы заварить кофе, требуется время, но ей нравится запах, да и сам процесс успокаивает. С тех пор, как они вернулись из Аушвица, она стала получать удовольствие, выполняя рутинные дела, чего раньше никогда не было. Теперь она не спеша моет посуду, тщательно промывая каждую тарелку, а затем вытирает все до блеска. Раньше она поставила бы их в сушилку. Но теперь такие ритуалы помогают ей сохранять эмоциональное равновесие.
– Ты уже встала? – спрашивает Давид, заходя на кухню. – Сколько времени?
– Я не знаю, около семи.
– Чем ты хочешь заняться сегодня?
– Не знаю.
Раньше по субботам у них была традиция – с утра они шли в синагогу, затем скромно обедали дома и прогуливались по Маре во второй половине дня. Но теперь им приходится все время придумывать, чем бы заняться – что могло бы понравиться девятилетнему мальчику. Саре не хватает походов на службу, и она знает, что Давид тоже по ним скучает.
– Давид, почему бы тебе не пойти в синагогу, а я схожу погулять с Самюэлем? Может, свожу его в Тюильри.
– Мне бы хотелось, чтобы мы все вместе сходили на службу, как семья. Не хочу идти один.
– Знаю.
Она возвращается к кофе и засыпает молотые зерна в кофеварку.
– Но должно пройти какое-то время, прежде чем мы вместе сможем пойти на службу. Сейчас это только расстроит его и может навсегда оттолкнуть.
Сара смотрит на Давида. Он хмурится.
– Он понимает больше французских слов, чем показывает.
– Знаю.
Сара улыбается, думая о том, как Сэм противится французскому, хотя она видит, что он впитывает новые слова как губка.
– Но он не ходил в церковь даже в Америке, только на Рождество и Пасху.
– Странно должно быть растить ребенка без веры. Как ты можешь привить ему ценности и принципы, ни на что не опираясь?
Сара смотрит на него, задумавшись, а не прав ли он. И значит ли это, что у Самюэля нет ценностей и принципов. Но не верит в это. Несмотря на его злость и желание показать им, что он не хочет быть с ними, она видит, что мальчик хорошо воспитан и внимателен к другим, хоть и пытается это скрыть. Он на самом деле не желает ранить их, ему просто хочется поехать домой.
– Он хотя бы немного понимает, что такое вера, – продолжает Давид. – Знает, кто такой Бог. И он уже бывал в церкви раньше.