с голубем. По воскресеньям после службы они ели у кого-нибудь из соседей или у себя дома. Все приносили что могли: овощи с огорода, маринованные огурцы, заготовленные в прошлом году, а иногда кто-то приходил и с восторгом доставал мясо из бумажного пакета; добычу, которую поймал кто-то из друзей или они сами. Момент, когда мясо доставалось из упаковки, был священным, и все замолкали в предвкушении. Всегда казалось, что разделенного с другими обеда хватало на дольше.
Но теперь эти трапезы стали для него тяжелой ношей. Он чувствовал, что ему нечего сказать, а соседские сплетни отталкивали его своей мелочностью. Казалось, что их больше волнует, кто добыл масло на черном рынке или кто поймал кролика, чем кто был убит. Их болтовня не имела никакого смысла, а если они и поднимали тему обысков, то она никогда ни к чему не приводила. Он чувствовал, что теряется сам в себе, будто он не мог вспомнить, кем он был или кем должен быть.
В это воскресенье все обедали у Франклинов. Брат месье Франклина был на охоте за городом и вернулся с двумя кроликами. Рагу из кролика вышло отличным, и в кое-то веки они, набив животы мясом, вели более оживленные беседы.
Его мать начала разговор:
– Когда эта чертова война закончится, как вы думаете, останется ли хоть немного вина?
Месье Франклин тут же ответил:
– Мари-Клэр, ты же знаешь, что мы припрятали немного.
– Ничего такого я не знаю.
– Ха! Отлично. Тогда и я не знаю. Но когда эта чертова война закончится, мы спустимся и достанем его, да?
– Я пью за это. – Его мать подняла стакан с водой.
– Ну, Жан-Люк, как дела на новой работе? – Месье Франклин перевел взгляд с матери на сына.
Жан-Люк почувствовал, как участился его пульс, так бывало всякий раз, когда кто-то упоминал его работу.
– Слишком близко к бошам, на мой взгляд.
– Mais qui, ты в самом эпицентре, не так ли?
– Что там на самом деле творится? – вмешалась мадам Франклин.
Жан-Люк с минуту смотрел на нее, разглядывая ее тонкие губы и птичьи глаза. От нее ничто не ускользало, и он знал – что бы он ни сказал, она повторит это завтра в очереди за едой.
– Не знаю. – Он посмотрел в окно, избегая испытывающего взгляда матери.
– Да ладно тебе, приятель. Хоть что-то ты должен знать. Что они делают со всеми этими заключенными? Куда они их увозят? – Месье Франклин, прищурившись, уставился на Жан-Люка.
– Я ничего не видел. Я никогда не вижу поезда или заключенных…
– Я слышала, что это вагоны для скота, а не настоящие пассажирские поезда, – перебила мадам Франклин. – И что заключенным приходится лежать на соломе, как животным.
Она всегда знала больше, чем кто-либо другой.
– Я слышала что-то подобное, – добавила мадам Кавалье. – И еще что там нет туалетов. И им приходится писать в ведро.
– Это омерзительно! Откуда вы знаете это? – Его мать впервые подала голос. – Это наверняка преувеличено.
Мадам Кавалье пожала плечами.
– Ты видела, на что они способны. Давайте не будем забывать: они арестовали тысячи людей, разве нет?
– Следовательно, они должны и высылать их тысячами. – Месье Франклин повернулся к Жан-Люку: – может, ты мог бы выяснить, что они с ними делают?
– Что? – Жан-Люк уставился на него.
– Ну, ты ведь прямо там, в самой гуще событий. Ты что, не можешь разведать, что происходит?
– Я уже сказал, что никогда не вижу, как поезда отходят. Я начинаю работать уже после этого.
– А ты не можешь прийти туда пораньше?
– Нет! – Он замолчал, пытаясь успокоиться и говорить спокойным голосом. – Нас отвозит на станцию военный грузовик ровно в семь тридцать утра.
– Но ты ведь живешь рядом со станцией, разве нет? Ты ведь может прогуляться туда? Посмотреть?
Жан-Люк нахмурился.
– Не знаю. – Он сделал паузу. – Это было бы опасно. Они следят за нами все время.
Он поднял взгляд и увидел разочарование на их лицах. Это заставило его почувствовать себя трусом.
– Может… может, если бы я встал очень рано и смог улизнуть, я смог бы увидеть, как отходит один из поездов.
Его мать ахнула и прикрыла рот рукой.
– Вот и молодец! – месье Франклин заулыбался. – Ты мог бы сделать фото. У меня есть камера.
Фото? Для чего оно? Он должен был рисковать жизнью ради чертового снимка? Должен быть какой-то другой способ.
Когда они вернулись домой, мать заварила отвратительный напиток из цикория и желудей. Он взял кружку из ее рук и притворился, что пьет.
– Мама, я тут подумал.
– О нет, – засмеялась она, – только не это.
– Нет, правда. Я должен сделать нечто больше, чем просто фото.
– Что ты имеешь в виду, сынок?
– Я должен что-то сделать. – Он закатил глаза. – Что-то действительно важное.
Она наклонилась вперед и прошептала:
– А что с Сопротивлением?
– Я там никого не знаю.
– Да, я тоже. – Она положила руку на его лоб. – Наверное, мы вертимся не в тех кругах.
Он поднял бровь.
– Об этом ведь так просто не спросишь кого-то, верно? Извините, а вы в Сопротивлении? А то я бы тоже хотел присоединиться. Я думаю, надо ждать, пока они с тобой свяжутся.
– С тобой никто не пытался связаться?
– Нет, мама. А с тобой?
Она покачала головой.
– Но знаешь, если бы попытались, я бы ни на секунду не задумалась. С другой стороны, на что им старая женщина?
Она была права. Это не старые женщины должны были воевать, а молодые люди, такие как он. Он не хотел воевать, он хотел остановить поезда, которые увозили заключенных бог знает куда. Но было еще обещание, которое он дал отцу перед отъездом.
Папа отвел его в сторону, пока мать пошла получать хлеб.
– Сын, пообещай мне одну вещь.
– Конечно.
– Пообещай мне, что позаботишься о своей матери, пока меня не будет.
Взгляд Жан-Люка не дрогнул, когда он посмотрел на отца.
– Обещаю.
– Теперь я могу спокойно ехать, зная, что вы двое будете здесь в безопасности. Это поможет мне найти путь домой.
Они крепко обнялись на мгновение. Потом отец отпрянул, вытирая глаза тыльной стороной ладони.
Папа… Он ходил по своей комнате и разглядывал стены и книжные полки, которые его отец сам вырезал, отшлифовал и повесил. Книги были расставлены сначала по теме, потом от самой большой до самой маленькой, корешками вверх. Он мог упорядочить свою библиотеку, но не мог упорядочить свою жизнь.
Глава 7Жан-Люк
Париж, 30 марта 1944 года
– Эй, ребята. Как дела сегодня? – Водитель посмотрел на мужчин в зеркало заднего вида.
Жак пожал плечами, Фредерик хмыкнул. Остальные промолчали, уставившись на свои ботинки, пока военный грузовик ехал по темным и пустынным улицам к станции Бобиньи.
– Не забывайте, нам повезло, – продолжил мужчина. – Все лучше, чем пахать в каком-нибудь трудовом лагере в Германии.
Жан-Люк посмотрел на него в зеркало. Почему он не может просто оставить их в покое? Чертов коллаборационист!
– Мы просто устали, – промычал Филипп, потирая глаза.
– Устали? Но ведь день еще не начался!
Он переключил длинную ручку коробки передач, раздался отвратительный скрежет. Жан-Люк вздрогнул, будто сопереживая коробке передач.
Водитель вздохнул.
– Сегодня вы можете устать еще больше.
Это замечание повисло в воздухе, словно ожидая, чтобы кто-то спросил почему.
Но никто не доставил ему такого удовольствия.
– Поезд сегодня отправился с опозданием.
Он поймал взгляд Жан-Люка.
– Да. Проблема с погрузкой пассажиров. Некоторые из них решили, что им лучше не садиться в поезд.
Он отвел взгляд от зеркала и снова переключил передачу, поворачивая за угол. В этот раз она переключилась мягко, и в грузовике воцарилась тишина. Им было интересно, что произошло, но никто не хотел участвовать в разговоре.
– Ну, – снова заговорил он, – платформа все еще вверх дном.
Он заехал на свое привычное место.
– Наконец-то, ребята. Давайте вылезайте.
Шестеро мужчин вылезли из грузовика, еле волоча ноги. Их плечи были опущены, как у побежденных солдат, которых уводят победители. Когда они ступили на платформу, порыв ветра пронес что-то светлое вдоль стенки платформы, а затем вверх, прямо Жан-Люку в лицо. Он услышал мальчишеский смех Марселя. Как он мог смеяться в такое время?
Но тут смех прекратился. Жан-Люк убрал этот предмет с лица и стал рассматривать его на расстоянии вытянутой руки. Это была ночная рубашка. Мягкая. Женская. Как она оказалась здесь? Парит по платформе как приведение. Он перевел взгляд с ночной рубашки на саму платформу. Он увидел красную туфлю-стилет с оторванным каблуком. Нарядную фиолетовую шляпку. Два черных котелка. Трость для ходьбы. Пару сломанных очков. Фарфоровую куклу со сломанной ногой. Плюшевую обезьяну с торчащей из шеи розовой набивкой.
Все внутри него сжалось в тугой комок, к горлу подступила желчь. Он посмотрел на остальных пятерых мужчин, пытаясь угадать их реакцию. Филипп вдохнул, прежде чем отправиться в дом начальника станции, чтобы отчитаться. Фредерик побледнел и закрыл глаза. Остальные уставились в землю и поплелись прочь. Жан-Люк хотел, чтобы они сказали что-нибудь – что угодно, что могло бы помочь ему осознать происходящее. Но во всем этом не было никакого смысла. Мир просто сошел с ума.
Он оглянулся на платформу и стал осматривать ее. Крупный предмет на краю привлек его внимание. Инстинктивно Жан-Люк понимал, что он – слишком большой для мягкой игрушки или куклы, но похож на куклу. Он сказал себе, что это невозможно. Наверняка это большой плюшевый мишка. Да, очень большой мишка. Его разум помутился, и он смотрел вокруг себя так, будто находился в фильме и пленка замерла. А потом действие возобновилось, и теперь у него не осталось никаких сомнений.
– А ну-ка быстро в дом! – закричал постовой.
Он буквально ввалился в дом начальника станции. Кто-то сунул ему кусок хлеба в одну руку и кружку эрзац-кофе в другую. Он выронил и то, и другое. Когда кружка ударилась о землю и горячая жидкость выплеснулась наружу, он посмотрел на ошарашенные лица окружавших его людей и с нетерпением стал ждать, что произойдет дальше.