– Что случилось? Что он сказал тебе?
– Мы ждем тебя дома.
Она делает сэндвич для Сэма и, нарушая все правила, приносит его в гостиную. Сидя в своем кресле, она наблюдает, как сын с жадностью его поедает. Он так похудел с тех пор, как приехал к ним, и стал совсем бледным. Интересно, может ли ребенок умереть от горя? Или природа возьмет свое и инстинкт самосохранения этого не допустит?
– Сэм.
Мальчик поднимает глаза, но смотрит мимо нее.
Сара чувствует, что смотрит на сына Бошама, а не на своего ребенка.
– Я знаю, как тебе было трудно. Нам тоже было нелегко смотреть, как ты страдаешь и как сильно тебе не нравится быть здесь, с нами.
Мальчик внимательно смотрит на нее, вслушиваясь в каждое слово.
– Мы очень любим тебя. Ты ведь знаешь это?
Сэм пожимает плечами и отводит взгляд.
– Мы хотим, чтобы ты был счастлив. Но мы также хотим, чтобы ты понял, кто ты на самом деле.
– Я знаю, кто я на самом деле.
Сара удивленно смотрит на него. Его французский звучит безупречно.
– Уверена в этом, Сэм.
Как ей хочется обнять своего сына, почувствовать, как его гордое ранимое сердце бьется в унисон с ее, вдохнуть его запах. Он будто вырос из собственного тела, и оно больше не в состоянии вместить его мысли и эмоции.
Сара выходит из гостиной и бредет на кухню, чтобы дождаться там Давида.
Как только хлопает входная дверь, она выходит в коридор.
– Что случилось, Сара? Что сказал Бошам? – Давид еще даже не успел снять пальто.
– Пойдем на кухню, пожалуйста.
Давид следует за женой.
– Что он сказал?
– Присядь для начала. Ты голодный?
– Поем позже. Расскажи мне все.
– Он говорил не так уж и много. Важнее, что он заставил меня почувствовать.
Давид внимательно смотрит на нее, пытаясь поймать ее взгляд.
– Было ужасно увидеть его там, в тюрьме… Он не должен там быть. Это напомнило мне о…
Давид берет ее за руку и мягко ее сжимает.
– Лучше бы ты туда не ходила.
Он хмурит лоб, и Сара решает продолжить, пока не передумала:
– Бошам очень любит Самюэля. Это видно.
– Не сомневаюсь в этом. Конечно, любит. А ты чего ожидала?
– Даже не знаю. Увидеть человека, которого я смогу презирать.
– Сомневаюсь, что ты бы желала такого нашему сыну. Что он сказал тебе?
– Спросил, готова ли я пожертвовать своим счастьем ради Самюэля.
– Уму непостижимо! Как он посмел!
– И еще спросил, готов ли ты. Я ответила, что конечно же мы готовы. Не могу поверить, что он спрашивает такое. Он совсем не понимает, что значит вот так отдать ребенка.
– Может, теперь он понял.
– Но сказала ли я правду?
Давид вопросительно вскидывает бровь.
– Мы действительно готовы пожертвовать своим счастьем ради него?
– Сара, не стоит себя так истязать. Он наш сын, и мы любим его. Однажды он тоже нас полюбит. Нужно время.
– Время, – повторяет Сара. – Как оно нетерпеливо.
– О чем ты?
– Время украло его у нас.
– Оно вернет его нам обратно.
– Нет.
Горло Сары сжимается, ей будет очень непросто произнести то, что она действительно хочет сказать.
– Давид, я больше так не могу. Когда Сэм убежал, я просила Бога о помощи. – Сара тянется к руке Давида, но чувствует растущую между ними пропасть. – Я дала ему обещание. Пообещала отдать Самюэля, если Господь вернет его в целости и сохранности. Я хочу выполнить свое обещание. Пусть наш сын будет счастлив и здоров. Остальное не важно.
– Что ты хочешь этим сказать?
– У меня нет сил смотреть на его отчаяние и горе. Он чувствует себя как заключенный без надежды на освобождение. Теряет интерес к жизни, а ведь это всего лишь ребенок!
Она утирает глаза кухонным полотенцем.
– Но Сара, мы не можем сдаться сейчас.
– Давид! Мы обязаны… обязаны сдаться. Разве ты не видишь?
– Не вижу.
Давид подходит ближе к жене. Она отталкивает его.
– Я не могу так больше. Не заставляй меня.
Он стоит и смотрит на нее, не в силах поверить в происходящее. Затем произносит:
– Я сам пойду поговорить с Бошамом.
Глава 86Жан-Люк
Париж, 3 ноября 1953 года
Самое ужасное в тюрьме – это беспомощность. Он мог смириться с отвратительной едой, с холодом по ночам и даже с постоянным страхом физической расправы. Но беспомощность его просто убивает. Сэм растет без него, Шарлотта должна в одиночку справляться со всем происходящим. Она пишет Жан-Люку почти ежедневно, и он знает, что ей пришлось продать дом и переехать в квартиру поменьше в пригороде, где она нашла работу переводчиком. Ее горе читается между строк. Иногда Жан-Люк не может дочитать ее письма и возвращается к ним позже, когда соберется с силами. А сегодня он совсем не чувствует себя сильным.
– У тебя посетитель! – кричит надзиратель, ударяя по решетке своей палкой.
О, господи! Ему совсем не хочется снова встречаться с Сарой Лаффитт.
Жан-Люк идет вслед за надзирателем по коридору, затем через двойные двери они входят в зал ожидания. Надзиратель палкой указывает на темноволосого мужчину с длинной бородой, сидящего за столом для посетителей. Он так сжимает края стола, будто боится упасть. До Жан-Люка внезапно доходит: это он! Это точно он, Давид Лаффитт.
Сердце бешено колотится, когда он приближается к столу. Он пытается протянуть свои скованные наручниками руки, чтобы поприветствовать посетителя, но Лаффитт даже не думает встать или хотя бы оторвать руки от стола.
– Месье Бошам. – Он смотрит на Жан-Люка из-под своих густых темных бровей.
Жан-Люк садится и кивает в знак согласия. Ждет, пока Лаффитт что-нибудь скажет, но тот молча продолжает сверлить его взглядом.
– Не знаю, чего вы хотите от меня.
Жан-Люк потирает своими занемевшими руками виски, пытаясь заглушить пульсирующую боль.
– Чего мы от вас хотим? – Лаффитт сужает взгляд. – Получить обратно девять лет жизни нашего сына.
Жан-Люк разминает шею и закрывает глаза. Головная боль становится сильнее.
– Вы знаете, что испытывает родитель? – Лаффитт говорит грубо, повышая голос. – Когда не знает, жив ли его ребенок. Мы не знали, оплакивать ли его или продолжать поиски.
– Послушайте. Если бы не я, ваш сын бы не выжил. Теперь он вернулся. Почему бы вам не отправиться домой и не позаботиться о нем? Вы уже отомстили.
– Отомстили! Вы думаете, дело в мести? – Лаффитт еще громче выкрикивает эти слова.
– О чем же еще? Что вам от меня нужно? – Жан-Люк тоже повышает голос.
К ним подходит охранник. Он со всей силы бьет палкой по столу.
– Я уже говорил тебе. Сиди тихо!
Он кладет палку под подбородок Жан-Люка и выкручивает его так, чтобы сделать заключенному больно.
Внезапно Лаффитт падает на стол и начинает биться в судороге, будто в припадке.
– А с ним что? – Надзиратель поднимает голову Давида. Его лицо посерело и покрылось каплями пота. В его глазах стоит дикий ужас.
– Я думаю… думаю, вы его напугали.
– Я? Я просто сказал тебе сидеть тихо.
Лаффитт сидит молча и неподвижно, как статуя. Жан-Люк кладет руки на стол и пытается дотянуться до него. Лаффитт смотрит на него дикими глазами, но сжимает запястья Жан-Люка, пытаясь ухватить ртом воздух.
Надзиратель удаляется, громко топая ногами.
Какое-то время мужчины сидят в тишине. Жан-Люк ждет, пока Лаффитт придет в себя.
– Прошу прощения, – наконец выдавливает он. – Это просто… столько воспоминаний.
– Все в порядке. Все прошло.
Давид смотрит Жан-Люку прямо в глаза и спрашивает:
– Прошло? Разве? Это никогда не пройдет.
Жан-Люк понимает, о чем он, и пытается сменить тему:
– Как ваша жена?
– Она… Ее очень расстроила ваша встреча.
– Мне жаль. Я не хотел ее расстроить.
– Она надеялась побольше узнать о Самюэле, но вместо этого вернулась в еще большом отчаянии.
– Я совсем не хотел этого. Ваша жена хотела, чтобы я поделился подробностями о жизни Сэма, но я совсем ничего не мог вспомнить – ни когда он сделал первый шаг, ни когда он проспал всю ночь в первый раз. Я не помню таких вещей.
– Понимаю. – Лаффитт потирает глаза, будто очень устал от происходящего. – Что же тогда вы помните?
Жан-Люк задумывается на несколько секунд, и в его голове всплывает живое лицо Сэма.
– Его улыбку. Смешные вещи, которые он говорил. Как он выставляет вперед подбородок, когда пытается добиться своего. Как обнимал меня своими длинными тонкими ручками. Сладкий запах мальчишеского пота. Как он смотрел на меня удивленными глазами, когда я читал ему…
Лаффитт опускает руки на стол.
– Достаточно, – говорит он, выпрямляясь на стуле. – Почему вы не завели собственных детей?
Жан-Люк хмурится.
– Мы хотели. – Он замолкает на мгновение, сомневаясь, стоит ли продолжать. – Но… было непросто. Шарлотта не могла иметь детей. Нам сказали, что это может быть последствием длительного голодания во время оккупации. Она была так молода, ее тело только формировалось.
– О. – Теперь Лаффитту не по себе, его бледные щеки слегка краснеют.
– Врачи сказали, что не могут помочь. – Слова буквально срываются у него с языка, и он чувствует облегчение. – Они сказали, что правильное питание и здоровый образ жизни все поправят, но этого так и не произошло.
Жан-Люк разглядывает Лаффитта и с удивлением замечает черты Сэма в его темных, умных глазах и в его манере округлять их, задумавшись над чем-то серьезным.
– Можно я спрошу, если вы не против… Вы ведь тоже не завели детей.
Лаффитт опускает глаза и отрицательно качает головой. Когда он наконец снова их поднимает, то выглядит рассеянно, будто полностью отдался воспоминаниям.
– Простите. – Жан-Люк не знает, о чем еще говорить. Они ступили на опасную территорию, и он старается поскорее выбраться оттуда.
Но тут Давид моргает и начинает говорить, устремив взгляд куда-то вдаль:
– Было непросто, когда мы вернулись. Физический труд, голод, жестокость – все это сильно отразилось на нас. Мы изменились, наши тела больше нам не принадлежали. Мы не были больше молодой парой. Думаю, мы чувствовали себя…