Но нет. Начинается оно со слов: Дорогая миссис Бошам… Мое сердце замирает. Я продолжаю читать, пульс учащается. Они хотят, чтобы я приехала!
Прижимаю письмо к груди. Я снова увижу своего сына. Снова и снова читаю письмо. Сара Лаффитт и правда его любит. По моим щекам стекают слезы, размывая все вокруг. Она всегда любила его, все эти годы продолжала его искать. И никогда не сдавалась.
Чувство вины пронзает мое сердце. Мы должны были их найти. Мы могли это сделать. Это было бы правильно и честно. Но нет, мы выбрали простой путь, позволили себе поверить, что они погибли в Аушвице. После всего, что им пришлось пережить, теперь это – найти сына спустя девять лет и осознать, что это больше не их ребенок, что он даже не говорит на их языке. Как им узнать Сэма? Мы сделали это невозможным.
С тяжелым сердцем я поднимаюсь в квартиру, сжимая в руке письмо. Каждое слово врезалось в мой мозг. Самюэль здесь несчастлив. Чувствую, что она недоговаривает. Я догадывалась, что все плохо, но увидев эти слова на бумаге, написанные его биологической матерью – теперь знаю наверняка. Он так обезумел от горя, что даже его родная мать не знает, что делать. Она готова на все ради его счастья, даже позволить нам увидеться. Господи, спасибо, что она любит его так сильно. Но что теперь? Сара ждет, что я перееду в Париж? Что мы вместе будем его растить? Вряд ли. Видеть, как твой собственный ребенок любит другую женщину как мать, нестерпимо больно. Неужели она готова отдать его? Миссис Лаффитт правда способна на такое? Разве сможет мать, уже потерявшая своего ребенка однажды, пережить это вновь?
Глава 89Шарлотта
Санта-Круз, 17 ноября 1953 года
В Санта-Круз еще тепло, но я знаю, что в Париже в это время года холодно. Я всю неделю думала, что надеть. Сэм обожает мое желтое летнее платье с маками на оборке, но оно не подойдет для французской зимы. Вместо него надеваю прямую бежевую юбку и кремовую блузку, прихватив с собой шерстяной кардиган и куртку.
Я стою на кухне, с нетерпением ожидая такси. Оглядывая белые стены, я гадаю, вернусь ли когда-нибудь в эту квартиру. Надеюсь, нет. Здесь очень одиноко. Ровно в семь утра звенит дверной звонок. Я беру чемодан и легкий кашемировый шарф с вешалки.
– Аэропорт? – Водитель такси вопросительно смотрит на меня в зеркало заднего вида.
– Да, пожалуйста.
– Куда летите?
– В Нью-Йорк, а потом в Париж.
– У вас там семья?
– Да.
– Мне показалось, я расслышал акцент. Вы француженка?
– Да.
Он смотрит на меня в зеркало, будто пытаясь понять, кто я такая.
– Не слишком разбомбили они Париж во время войны, да?
– Нет, не слишком.
Я не хочу показаться грубой, но и разговаривать тоже не хочу.
– Не то что Лондон. Они и правда разнесли его, да?
– Да. – Я решаю отвечать односложно. – Зато Париж был в оккупации.
– Точно. Им даже не пришлось бомбить его, чтобы подчинить себе.
Я отворачиваюсь и смотрю в окно. Надеюсь, ему понятно, что продолжать разговор я не намерена. Водитель стучит пальцами по рулю, будто бы в такт какой-то песне у него в голове. Я рассматриваю остающиеся позади улицы: дома с длинными лужайками, почтовые ящики на деревянной ножке, ожидающие утреннюю почту. Все так отличается от Парижа, но уже такое родное. Я начала чувствовать себя здесь как дома и теперь думаю, не покажется ли Париж мне чужим.
– Они просто вошли в Париж, и все, да?
Вот бы он просто замолчал. Я громко вздыхаю и надеюсь, что он понял намек.
Выходя из машины, я протягиваю водителю доллар чаевых, чтобы отблагодарить за молчание.
Как я рада наконец-то сесть в самолет и вернуться во Францию. Я впервые полечу на самолете и немного переживаю, когда мы так сильно разгоняемся для взлета. Схватившись руками за край сиденья, я гадаю, как Сэм перенес перелет. Боялся ли он? Держал ли его кто-нибудь за руку во время посадки? Мысль о том, что мой сын пережил это в одиночестве, без меня или Жан-Люка, наполняет мое сердце грустью.
– Желаете что-нибудь выпить?
Бортпроводница останавливается у моего сиденья с тележкой, уставленной миниатюрными бутылочками.
– Нет, спасибо.
Мужчина сбоку от меня отрывается от газеты.
– Одно пиво, пожалуйста.
Он наливает напиток в пластиковый стакан.
– Куда летите? – спрашивает он.
– Нью-Йорк. Потом Париж.
Мне совсем не хочется говорить, все слишком сложно, поэтому я закрываю глаза, притворяясь, что уснула. Но я слишком взволнована, чтобы спать, слишком нервничаю. Сэм, Сэм. А вдруг он злится на меня? Думает, что я его бросила? Изменился ли он за эти месяцы? Четыре месяца. Так мало? Кажется, будто четыре года.
После пересадки в Нью-Йорке мы наконец-то приземляемся в Париже и проходим таможню. Я понимаю, что не привезла ничего в подарок. На секунду задумываюсь, не стоит ли мне купить что-нибудь, но любой подарок будет казаться лишним и неуместным, будто я приехала с официальным визитом. Поэтому я встаю в очередь на такси.
– Rue des Rosiers, s’il vous plaît, dans Le Marais.
Французские слова буквально слетают с моего языка. Так приятно снова говорить на родном языке. Я дома.
Разглядывая в окно улицы и дома, я размышляю, что действительно значит слово «дом». Какое-то место? Твой родной язык? Или это там, где твоя семья? Наверное, все сразу. Но для Сэма это не дом. Как жаль, что мы не говорили с ним на французском, когда он был маленьким. Мы не имели права лишать его собственной идентичности. Интересно, будет ли он винить нас, когда вырастет, когда поймет, что мы у него отняли. Но теперь все, чего мне хочется – это крепко прижать к себе его маленькое тело и сказать, что все будет хорошо. Подумаю об остальном позже.
Такси оставляет меня около их дома. Мимо проходят два мужчины в черных шляпах и с длинными бородами, напоминая мне, что я в еврейском квартале. Меня начинает трясти, и внезапно осознаю, как холодно на улице. Поставив чемодан на землю, я натягиваю кардиган и куртку, но дрожь не утихает. Я обхватываю себя руками, мой живот стягивает узлом. Я всего в нескольких метрах от Сэма. Смотрю наверх, представляю, как он сидит там внутри, возможно, ожидая меня.
Сделав глубокий вдох и еле сдерживая волнение, я толкаю тяжелые деревянные двери и вхожу в небольшой двор. Их квартира расположена на четвертом этаже, так что я хватаю свою сумку и тащу ее вверх по узкой лестнице. Мое сердце бешено стучит в груди. Прежде чем постучать в дверь, я приглаживаю волосы и поправляю шарф, стараясь справиться с дрожью.
Затем поднимаю руку. Но она открывается раньше, чем я успеваю коснуться ее, и на меня выпрыгивает Сэм, практически сбивая с ног. Обхватив меня руками и ногами, он изо всех сил прижимается ко мне. Я его обнимаю. Вдыхаю его сладкий мускусный запах. Слова не нужны. Я чувствую, как сильно Сэм меня любит. И он тоже чувствует мою любовь.
Раздается кашель. Все еще сжимая сына в руках, я вхожу в квартиру. Постепенно он разжимает объятия и встает ногами на землю. Взяв его лицо в руки, я всматриваюсь в его карие глаза. Он обнимает меня за талию, утыкается лицом мне в грудь. Я глажу его по волосам.
– Все хорошо, Сэм. Все будет хорошо.
Кашель повторяется, и я поднимаю взгляд. Мистер и Миссис Лаффитт стоят передо мной, бледные как призраки, и наблюдают за нами со слезами на глазах. Мистер Лаффитт тянется к жене, и она прячет лицо у него на плече. Другой рукой мужчина указывает на дверь в конце коридора. Все еще обнимая Сэма, я следую за ними в гостиную.
Мистер Лаффитт помогает жене сесть в кресло и встает за ней, положив руку ей на плечо.
– S’il vous plaît.
Он указывает нам на диван.
Сэм забирается мне на колени, хотя он уже слишком большой для этого.
– Мамочка, теперь мы можем поехать домой?
Я целую его.
– Прошу тебя, пожалуйста. Я обещаю, что буду хорошо себя вести. Я просто хочу домой.
– Я знаю, малыш.
Мистер Лаффитт снова кашляет.
– C’est très difficile pour nous[47].
Я смотрю ему в глаза:
– Je suis désolée. Pardonnez nous[48].
– Мама! – кричит Сэм, сжимая мое лицо руками. – Не говори по-французски!
Он начинает плакать.
– Мама! Пожалуйста!
– Сэм, все хорошо. Это я. Больше я тебя не оставлю.
Он не вел себя так с тех пор, как ему было пять.
Мистер Лаффитт берет жену за руку, они встают.
– Nous allons vous laisser[49].
Они дадут нам побыть вдвоем. Я киваю в знак согласия. Прежде чем мы сможем как следует поговорить, я должна побыть с Сэмом.
Они выходят из комнаты, и я слышу, как закрывается входная дверь.
– Они ушли!
Сэм обхватывает меня руками за шею.
– Можем мы уехать? Можем? Поехали домой!
– Сэм, прошу тебя, подожди.
Его глаза округляются и темнеют.
– Когда? Когда?
– Сперва мне надо поговорить с… – Как мне называть их теперь? – С месье и мадам Лаффитт.
Он убирает руки.
– Но потом мы поедем домой, да? Пообещай мне.
– Я постараюсь.
– Нет! Пообещай мне!
Он снова начинает плакать.
Я глажу руками его мокрые от слез щеки.
– Обещаю.
Теперь я должна сделать так, чтобы это случилось.
Когда мистер и миссис Лаффитт возвращаются несколько часов спустя, Сэм уже спит у меня на коленях, утомленный пережитыми эмоциями. Мистер Лаффитт аккуратно поднимает его и несет в спальню, я следую за ними. Он кладет его на кровать и укрывает одеялом с такой нежностью, что мое сердце дрогнуло. Какое-то время он просто смотрит на мальчика. Мне бы хотелось обнять его и как-то утешить. Он наклоняется и целует Сэма в лоб.
– Мамочка, – бормочет Сэм во сне.
Мистер Лаффитт отступает, и я сажусь на колени у изголовья, глажу Сэма по голове.