они уволились с «Фокс» и прямиком почесали в «Монстр-машину», чтобы уже с головой уйти в эту жизнь, состоящую из взрывпакетов, оторванных рук и ног, ведер крови и синего фонового экрана. Их огромный совместный опыт во взрывах и электротехнике не мог оставить работодателя равнодушным. Я? Я остался обслуживать еженедельные паранормальные явления и сопутствующие их появлению драмы. Хитом сезона этот сериал не стал, но мне понравилась его атмосфера, и вообще – это была самая приличная съемочная группа из тех, в которых мне довелось поработать.
Вскоре Пэм бросила свою гримерку и перебралась к Гамильтону и Лайнусу. Постепенно те, кто нужно, уже знали их как профессионально работающую бригаду, больших мастеров по подготовке спецэффектов. Специализировались они на изготовлении и приведении в должный вид латексных трупов и на весьма убедительных взрывах. Объединив свои познания, они стали выдавать на-гора инопланетян, зомби, вампиров, расстрелянных в мафиозных разборках гангстеров, просто человеческие трупы в любой степени разложения или мумификации. Нагнать страху впечатляющей чередой взрывов – тоже пожалуйста. Они частенько летали в Калифорнию – поучиться у искушенных голливудских мастеров, а возвратясь, привозили контрабандой целые сумки заботливо завернутых в салфетки немецких керамических глазных яблок.
– Ну разве не прелесть? – визжала Пэм в моей машине по дороге из аэропорта.
Сама Пэмми была просто счастлива. Череда статей из серии «Что случилось с…» сменилась целым ворохом публикаций на тему «Неожиданно эффектное возвращение…». Бывшая супермодель становится специалистом по спецэффектам – от такой комбинации у журналистов слюнки текли. Да еще и на сладкое: «Как я победила наркотики». В общем, Пэм опять не сходила с журнальных страниц и стала частенько мелькать на телевидении.
Из того периода работы на съемках телефильмов у меня в памяти крепко засели эти их тела: тела на носилках, тела, распиханные по ящикам, куски тел, окровавленные тела, тела роботов, тела пришельцев, тела с «вживленными» в них механизмами, тела, изрубленные в капусту, тела, вылезающие из других тел, тела, только что вернувшиеся с того света, тела, обреченные быть взорванными… Некоторые тела использовались и в нашем сериале, но истинное «изобилие человечины» (термин Лайнуса) я имел возможность созерцать в «Монстр-машине», где мои друзья начиняли живых актеров и свои резиновые куклы детонаторами, опутывали их проводами, заставляя «подопечных» взрываться, истекать кровью, колотиться в эпилептических припадках и по команде излучать мертвенно-зеленое свечение.
В очередной раз я заглянул к ним мрачным дождливым днем и застал обоих увлеченно начиняющими что-то вроде портупеи взрывчаткой и пакетиками с «кровью». Этот предмет амуниции предназначался для очередного полицейского триллера, в котором в финальной сцене все непременно перестреляют друг друга.
– Привет, Ричард, – сказал Лайнус. – Оцени. Мы разлили краску по «пельменям», а их прицепим поверх шашек для направленного – наружу – взрыва.
– Красиво помрет парень! – гордо заявил Гамильтон, прилаживая целый жгут разноцветных проводов, идущих от взрывателей, к корпусу коротковолнового приемника-детонатора и капая на картон желеобразную каплю припоя. – Перекусим?
– По паре пирожков, пожалуй, – согласился Лайнус.
Мы уже направились к выходу, как вдруг у Гамильтона запищал пейджер, а Лайнусу приспичило заглянуть в уборную. В общем, я остался один и, оглядевшись, заметил рядом какую-то приоткрытую дверь. Я заглянул внутрь, рассчитывая увидеть там мастерскую или съемочный павильон. Оказалось, что я сунулся на склад резиновых трупов. Такого помещения мне не то что видеть не приходилось, подобного я и представить себе не мог – мужчины, женщины, дети, инопланетяне; целые, разрезанные пополам, забрызганные кровью; сложенные поленницей руки и ноги; целые банки глаз и полки носов. Освещение было тусклым, воздух – затхлым и пыльным. Посреди помещения была навалена груда трупов – б/у, похоже, отработавших свое по полной программе и теперь направленных на последний отбор: еще одна съемка или окончательное уничтожение, – резиновые пришельцы – дряблые и словно покрытые слизью. Я подошел поближе, зачарованный этим неподожженным костром.
Я стал обходить комнату по кругу и зацепился свитером за какой-то провод; за моей спиной что-то глухо стукнулось об пол. Оглянувшись, я увидел то, чего видеть, наверное, был не должен: пластиковое женское тело, почти такое же, как у Карен, – иссохшее, скелетообразное, с желтоватого оттенка кожей; оно было сделано из пенополиуретана, на голове красовался безжизненный седой парик с прямым пробором. Упав, кукла откинулась спиной на стену и теперь сидела так, словно зацепилась за электрощиток.
Из коридора донесся голос Гамильтона:
– Эй, Лайнус, куда Ричи подевался?
Он перешагнул порог, увидел меня и улыбнулся, полагая, что я в восторге от главного местного аттракциона. Он подошел поближе, посмотрел на манекен, посмотрел на меня и сказал:
– А, черт. Извини, Ричард. Мы снимали ее с месяц назад. Работали на фильме про выживших после авиакатастрофы, так и не найденных спасателями…
– А? Да, да…
– Надо было убрать ее в ящик.
– Черт побери! Гамильтон, неужели обязательно было одевать ее во фланелевую рубашку?
– Ну, а что такого? По-моему, очень натурально получилось.
Я вздохнул. Ребята не хотели ничего плохого. Я заставил себя подойти к кукле и осмотрел ее вблизи. Глаза из мастерской таксидермиста, пыльные синтетические волосы. Чтобы унять тошноту, подступившую к горлу, пришлось отвернуться. Гамильтон молча запихнул ее в груду отработавших свое пришельцев. Мы пообедали, а потом я поехал в Инглвуд. Мне хотелось увидеть настоящую Карен, почти не отличавшуюся от пластмассовой женской фигуры, которую я видел только что.
Шли годы, я стал замечать, что мысли, кружившиеся у меня в голове, становятся другими. Обнаружились во мне и новые чувства – в сердце, в душе? Наша работа постоянно подставляла нас под нескончаемый поток паранойи, преувеличенной веры в условности и духовных упрощений. Постоянное воздействие со стороны стало оказывать влияние на те части моего существа, которые до сих пор оставались нетронутыми. Я, как и большинство знакомых мне людей, не слишком-то беспокоился по поводу того, что будет со «мной» после смерти. Я не совсем ясно себе это представлял, тем не менее был внутренне уверен, что в какой-то форме буду продолжать существовать. Но вот появились сомнения: а останется ли от меня хоть что-то? И как оно будет себя проявлять?
Стоило мне впасть в раздумья, как масла в огонь подливал Лайнус. «Поймав» меня как-то раз за этим делом на съемках, он задал хороший вопрос:
– Ричард, а можно я тебя спрошу? Какая разница между будущим и загробной жизнью?
– Ты часом не над этим ли бился в своем Лас-Вегасе? – попытался увильнуть я.
– Может быть, и над этим. Ты отвечай, отвечай.
– Ну, разница… разница между ними…
– Ну так?
– Вот такая… – На какое-то время этот вопрос совершенно сбил меня с толку. – Разница в том, – нашелся я, – что загробная жизнь – это все, что относится к бесконечности; будущее касается перемен в нашем мире: мода там, машины, архитектура.
Мы работали на телевизионном фильме об ангелах, спустившихся с небес на землю, чтобы помогать домохозяйкам. Солнце просто слепило меня, даже сквозь темные очки.
– Тогда скажи, – не унимался Лайнус. – Если так, то будем мы после смерти смотреть телевизор, читать газеты, журналы, узнавать, как там у них на Земле? Или мы попадем туда, где до всего этого никому нет дела?
– Честно говоря, не знаю. Вообще-то я бы дорого заплатил за то, чтобы не знать, на что будет похож мой город через сто лет. Или как будут выглядеть мои любимые актеры лет так через пятьдесят.
В этот момент к нам как раз подошла звезда из «ангельского» фильма и попросила у Лайнуса увлажняющий крем для локтей.
– Э-э… так ведь я того, по спецэффектам буду. – Лайнус стал валять дурака. – Вот разве могу выдать вам губочку с липкой кровью, втирайте сколько хотите.
Звезда не оценила шутки и отошла от нас, недовольно фыркнув.
Стал я думать и еще над одной проблемой. О том, кто все-таки правит миром, кто назначен отвечать за него (и кто, кстати, – нет)? Как и у многих людей, вынужденных постоянно обращаться к теме паранормальных явлений, у меня стало расти подозрение, что кто-то чего-то нам всем чуть-чуть недоговаривает. НЛО – каким бы смешным ни был этот вариант, что-то во мне отказывалось полностью отбросить его, шепча тихонько на ухо: «А вдруг?»
– Помотри на это так, – предложил Лайнус, прежде чем встать и приступить к работе над сломанным крылом. – Ты вынужден пользоваться теми крупицами неведомого, что тебе достаются: инопланетяне, заговорщики, ангелы, всемирное тайное правительство. И из всей этой фигни тебе предлагается соорудить более или менее внятную картинку загробной жизни. Или будущего. В любом случае – маловато будет. И все эти убогие фильмы, в создании которых мы с тобой принимаем участие, все эти сто лет назад пропавшие летчики, прилетающие на современные аэродромы, странные дети, пишущие письма в двоичном коде, старательно перехватываемые правоохранительными органами, людоеды там всякие, полтергейсты, похищение студентов, воскрешение сгоревших чуть не дотла людей, лесорубы, которым померещилось, что они видели Господа Бога, зеленая кровь, бесплотные души, вновь обретающие плоть, – так вот, все это…
Раздался «бип» Лайнусова пейджера.
– Пока. Пойду я, пора уже.
Я остался сидеть на солнышке. Из буфетного фургона доносился звон и лязг – шла уборка. Солнце светило и припекало, не жалея сил. Я вдруг почувствовал себя словно внутри колонны света, исходящего из зависшей в небе летающей тарелки. Этот свет – он словно готов был подхватить меня и унести вверх, в небо и на небеса, чтобы там я обрел ответы на свои вопросы.