СПИД? Такого страшного пациента ей еще видеть не доводилось. Но этот полутруп орет во всю мощь своих неслабых легких, требуя от всех, чтобы они отвалили от него, выдав перед тем положенную дозу героина. Сестра спрашивает одного из фельдшеров, что случилось, и получает типичный для 1997 года ответ: «Китайский порошок. Передозировка на празднике». Сестра приостанавливается и понимает, что пациент, оказывается, в таком кошмарном гриме. Ничего себе маскарадный костюмчик.
Каталки уносятся дальше по коридору, и тут муж доктора Шернен обращается к молоденькой ведьме:
– Меган, что ты здесь делаешь? Какого черта, ты уже все знаешь?
Меган говорит:
– Я просто так приехала. Дженни Тайрел таблетка нужна, такая… чтобы после того, как… Она меня подвезла. Тут я вас и увидела. А у вас-то что случилось? Что-то серьезное?
– Спеклись ребята, – говорит Лайнус. – Героин.
– Да ну! Эй, тетя Венди! Венди, скажи, они не умрут! Пожалуйста! Это же «китайский порошок», он ведь…
– Меган, потом поговорим.
Венди отворачивается и отдает какие-то распоряжения санитару.
Лайнус пытается представить мир без Гамильтона и Пэм. Ему становится плохо, в животе начинает жечь. Он вспоминает, как приходил в эту больницу к Джареду почти двадцать лет назад, вспоминает Карен, неподвижно лежащую в Инглвудском приюте, пристально смотрящую в смерть, в пустоту. Бедняга Ричард, жить всю жизнь с таким грузом. Больница – это такое место, где заканчиваются жизни людей. Здесь умирает надежда. Он восхищается Венди, у которой хватает духу работать здесь, да еще и в реанимационном отделении.
Сколько же времени они уже колются? Идиоты. Мать их… Пэм и Гамильтон с лязгом вкатываются в реанимацию. Их колют, качают воздух, берут анализы; вставлены новые внутривенные катетеры, прокачивается очередная доза наркана. Венди в смятении: ни один анализ в такой ситуации не дает стопроцентно точной картины состояния. Передозировка героином – такое дело. Никакая томография, никакой подсчет кровяных телец, никакие показания самых точных приборов не могут дать врачу ответа на просто сформулированный вопрос: «Будет этот человек жить или нет?»
Головы пациентов резко наклоняют и запрокидывают. «Кукольные глазки», прием, помогающий определить состояние нервной системы.
Едва дышащие тела перекладывают в вентиляционную камеру. Самое страшное позади, несколько часов они будут спокойно спать. «Выкарабкаются», – говорит Венди. Они с Лайнусом и Меган опускаются в кресла в холле и молчат. Потерять еще двоих старых друзей – только теперь они понимают, в какой ужас их повергает эта мысль. Откуда-то тянет сквозняком, и их начинает колотить. Венди чувствует, что у нее в позвоночнике словно образовалась острая сосулька, которая медленно, но верно поднимается выше и колет, и колет в мозг. На сегодня все. Смена закончена. Тем временем дежурная сестра с этажа, где лежит Карен, подходит к ним и говорит:
– Доктор Шернен, мне действительно нужно сказать вам…
– Да? – Венди пытается скрыть усталость и напряжение. – Извините, я слишком переволновалась. Что-то случилось?
– Дело в том, что ваша подруга заговорила.
– Заговорила? Этого еще не хватало! Она сейчас лежать должна – почти без сознания! Как минимум несколько часов. Мы ведь вкололи им обоим седативы…
– Нет-нет. Я не об этих друзьях. Та… ваша старая подруга. Ну та, что в коме. Из палаты семь-Е. Карен.
Венди поворачивается к Лайнусу и Меган. Они словно парализованы, только волоски на шее встают дыбом. Руки немеют. Все трое словно оказываются в каком-то заколдованном царстве. Медсестра продолжает говорить:
– Да вы же ее знаете. Это та, которая уже пятнадцать лет в коме. Ну, Карен.
– Семнадцать, – мгновенно реагирует Лайнус.
Меган начинает мутить.
– Она со мной поздоровалась. Два раза. У нее глаза другие – живые, осмысленные. Она просто очнулась. Вроде бы пока все в порядке.
Венди смотрит на Лайнуса и Меган. Те тоже обмениваются долгими взглядами. Лайнус ничего не понимает, его мозг словно провалился в какой-то люк в полу. Через секунду они бросаются бежать по пахнущему озоном коридору, затем им предстоит пытка – долгая поездка в лифте. Все молчат. Еще несколько вдохов-выдохов, и они в палате Карен, где уже полно сестер и санитарок. Карен плачет, кто-то собирается ввести ей успокоительное. Венди хватает шприц и выбрасывает его в мусорную корзину.
– Нет, только не это! Она ведь в первую очередь из-за этого здесь очутилась. Никаких психотропных препаратов. Ни седативных, ни антидепрессантов. Ничего! Раз и навсегда… и уходите! Уходите все.
Все уходят. В палате остаются только Венди, Лайнус и Меган. Венди подходит ближе к кровати и говорит:
– Карен, это я, Венди. Это я, я с тобой.
Карен, чуть успокоившись, поднимает глаза.
– Венди? Венди, это ты?
Еще шаг вперед, Венди опускается на колени перед кроватью, кладет руку на плечо Карен. Второй рукой она вытирает ей слезы.
– Ну вот. Привет, Карен. Это я, Венди. Я здесь, я с тобой.
Венди – достаточно опытный врач, и она лучше других понимает: то, что Карен пришла в себя, сродни чуду. Она старается держать себя в руках, что ей столько раз удавалось в жизни, но сейчас она не уверена, что справится.
– Венди… что со мной случилось… мое тело… я не могу пошевелиться. Я сама себя не вижу… Что, черт возьми, случилось?
– Ты очень долго спала, Карен. Это кома. Ты только не волнуйся, все страшное уже позади. А твое тело – это вообще ерунда. Скоро поправишься, все будет хорошо. Скоро.
Венди очень боится, что лицо выдаст ее неуверенность в последнем обещании.
– Венди, как хорошо, что ты…
Карен закрывает глаза. Через несколько вдохов ее взгляд устремляется в сторону, и она хрипит:
– Это… это Лайнус? – словно сухим колоском водят по бумаге.
Лайнус подходит ближе и садится рядом с Венди.
– Привет, Карен. С возвращением.
Он целует ее в лоб. Карен лежит и смотрит на друзей. Они словно стали старше… намного старше. Здесь что-то не так; что-то не клеится.
– Что со мной? – вновь спрашивает Карен. – Я не могу пошевелиться. Я как сухарь какой-нибудь.
Она снова плачет.
– Ну, успокойся, девочка, – говорит Венди. – Ты очень, очень долго пролежала неподвижно. Теперь все будет хорошо. Ты поправишься. Обязательно. Я ведь теперь врач, я знаю, что говорю. Как же мы по тебе скучали! Как нам тебя не хватало.
Взгляд Карен перескакивает с одного предмета на другой. Затем она спрашивает Лайнуса, сколько ей лет.
– Тридцать четыре, Кари, – отвечает Лайнус.
– Тридцать четыре?! О господи!
Лайнус говорит:
– Ты особо не переживай, Кари. Знаешь, от двадцати до тридцати – это так хреново. Тебе, считай, повезло, что ты это дело проскочила.
– Лайнус, какой сейчас год?
– Девяносто седьмой. Суббота, первое ноября тысяча девятьсот девяносто седьмого года. Пять минут седьмого. Утра.
– Господи, Господи! А мои… мои как? Мама, папа?
– Все в порядке. Живы и здоровы.
– А Ричард?
– Замечательно. Он вообще молодец. Он к тебе все эти годы приходил. Каждую неделю.
Карен останавливает взгляд на Меган, так и стоящей у порога.
– А ты – ты, в дверях. Я… я вроде тебя знаю.
– Нет, – говорит Меган; она чего-то стесняется, чувствует себя неловко – редкое для нее ощущение.
– Подойди сюда, – говорит Карен.
Что-то в этой девчонке есть такое… ведь говорили ей о ней… Кто, когда? Она вспоминает разговор с Ричардом, там, на Луне. Черт, ерунда какая-то!
– Подойди, пожалуйста.
Меган нерешительно делает несколько шагов. Она почти парализована – надеждой, предчувствием, слабостью и страхом. Карен спокойно смотрит на нее.
– Ты кто? – спрашивает она. – Мы ведь с тобой как-то связаны.
Меган кивает.
– Сестра?
– Нет.
Карен начинает понимать, как долго ее не было. Она рассматривает Меган, как какое-нибудь трудное алгебраическое уравнение. Она хмурится.
– Как тебя зовут?
– Меган.
Карен вспоминает вслух:
– У мамы должна была быть дочка. Вроде году в семидесятом. Случился выкидыш. Девочку хотели назвать Меган.
Меган собирается с силами. Она подходит к кровати, запрыгивает на металлическую каретку и ложится рядом с Карен – как это было в первый раз, когда они встретились. Теперь их лица обращены друг к другу, они смотрят зрачок в зрачок, мозг в мозг. Кто же она такая? Карен, как ни странно, успокаивается. Она понимает, что постепенно получит ответы на все вопросы. Она говорит Меган:
– Ты такая хорошенькая, правда.
На что Меган отвечает:
– Вовсе нет.
Карен спрашивает:
– Я никогда не видела такой косметики, как у тебя. На концерт вчера ходила?
– Я все время так хожу. Если хочешь, я все смою. Честное слово, мне не жалко.
Она начинает тереть ладонями глаза:
– Стой, – хрипит Карен. – Не надо.
Меган дрожит.
– Я и с тебя однажды хотела стереть весь грим, – говорит она. – Когда увидела тебя в первый раз. Мне было семь лет.
Карен молчит. Она отводит взгляд, рассеянно смотрит в потолок и размышляет. Точно ведь должна быть сестрой, но говорит, что нет. И как на Ричарда похожа…
– Как там мои?
Плотину прорывает.
– Я… я ведь их так изводила! Я плохая, я ужасный человек, а ты – ты теперь проснулась, мамочка… моя настоящая мама.
Карен пошевелиться не может. Но это ей сейчас и не нужно – она не сводит глаз с ревом ревущей девчонки, что лежит, прижавшись к ее правому боку.
– Я и не думала, что ты можешь проснуться, а ты, ты вот – здесь, со мной. Какой же скотиной я была по отношению ко всем.
Меган слезами размазывает тушь и тени. Ее глаза теперь представляют и вовсе жуткое зрелище.
– Тс-с-с, тихо, – шепчет Карен. – Все, все. Я здесь, я с тобой.
Сама она пытается понять причину этого взрыва эмоций.