Яльмар совсем было забыл об Исаке, когда услышал, что кто-то открыл наружную дверь. Яльмар нагнулся и достал из сумки бутылку.
Исак вошел и сразу полез на верхнюю ступеньку. Взяв бутылку, быстро опорожнил ее и захотел еще.
Что от него осталось? — спрашивал себя Яльмар, глядя на отца. — Старое сморщенное тело, немного давно не стриженных волос на голове да обвисшая кожа в старческих пигментных пятнах. А давно ли Исак в одиночку приподнимал платформу грузовика, закатав рукава рубахи, и на его руках вздувались мускулы? Но злобы в нем не уменьшилось, — замечал про себя Яльмар. — И это тот стержень, благодаря которому он до сих пор не развалился на куски. Исак ненавидит односельчан, что шепчутся за его спиной, всех этих чертей, половина из которых сидела бы без работы, если б не его предприятие; налоговую службу, всех этих чиновников-кровососов, их чернильные души; управление коммуны; страховые компании; директоров; стокгольмцев; вечерние газеты; суперзвезд; наркоманов; безработных и больных — всех этих ленивых ублюдков; жуликов и обманщиков; любителей наживы; телевидение и выпуски новостей; игровые программы и реалити-шоу. Какого черта с него взяли деньги за лицензию? Он ненавидит поставщика фруктов в магазин «Иса» в Скауло — там не яблоки, а сплошная гниль и тучи мух над прилавком. Он ненавидит иммигрантов, цыган, расфуфыренных дворянских отпрысков…
И Яльмара. Когда сыну исполнилось тринадцать, Исак перестал бить его. Разве даст когда пощечину или отвесит подзатыльник. Но с восемнадцати лет прекратилось и это. Ненависть не прошла, просто изменилось ее проявление. С годами Исак стал слабее. Он больше не мог стукнуть стулом о пол так, что у того ломались ножки. Его голос не внушал страха и все больше походил на старческий скулеж. Выражаться он стал грубее. Старик будто рылся в словесных нечистотах, выбирая оттуда все самое грязное. Он упивался самыми отвратительными проклятьями и ругательствами.
Они заговорили о Кертту. Вся кипевшая в отце злоба направилась против нее.
— Так она записалась к доктору? — начал разговор Исак.
Яльмар взял себя в руки и отхлебнул пива.
— Должно быть, уехала показывать кому-нибудь свои сиськи, — продолжал Исак, опрокидывая в рот очередную бутылку. — Докторам платят за то, что они смотрят на голых старух. Кому еще надо любоваться обвисшими животами и высохшими грудями? Совсем другое дело, если перед тобой молодая девушка, ведь так, Ялле? Хотя ты, конечно, не понимаешь, о чем я говорю. Ты ведь понятия не имеешь об этом, так, Ялле?
Яльмар хотел сказать ему «заткнись», но сдержался.
Старик заметил, насколько неприятен этот разговор сыну. Что ж, тем лучше. Он продолжал развивать тему испорченности Кертту и невинности Яльмара. Ведь у того никогда никого не было. Исак, конечно, толком не знает, но чует, что так оно и есть.
— Ни разу, да? — спрашивает он сына.
Теперь его голос звучал не так агрессивно. Давление изнутри пошло на спад, как только старик почувствовал, как мучается Яльмар. А тот оглядел свой огромный живот, свисающий на бедра.
— Вот взять хотя бы твою мать… — продолжал Исак, плеснув еще воды на каменку, отчего та зашипела и помещение наполнилось паром.
Он сделал паузу и вопросительно посмотрел на сына. Однако Яльмар не собирался поддерживать беседу.
— Ты думаешь… — мямлил Исак, которому, как видно, ударил в голову выпитый накануне грог и только что опорожненные бутылки пива, — ты думаешь, что она святая?
Он откинулся на стенку и тяжело выпустил воздух.
— Черта с два! — продолжал он. — Ты должен знать все. Осенью сорок третьего года группы движения Сопротивления прятали датских и норвежских антифашистов и финских дезертиров. Кертту умела развязывать людям языки. Еще бы, такая молодая, красивая и невинная!.. И вот однажды с немецкого парохода, бросившего якорь в порту Лулео, сбежали трое датских военнопленных. Кертту пошла на танцы и выудила там о них все у одного парня. Все! Чертова шлюха! Датчане прятались в одной крытой соломой хижине в лесу. Для них эта история окончилась плачевно.
Яльмар слушал, и что-то неприятно сжималось у него внутри. «Что отец такое несет?» — спрашивал себя он.
Исак посмотрел на сына, и на его лице мелькнуло подобие улыбки или, скорее, ухмылки. Яльмар подумал, что сейчас отец похож на змею или на какую-нибудь из тех тварей, что выползают на свет из-под перевернутого камня. Он увидел во рту старика редкие желтые зубы. Протезов Исак не любил.
— Куда направились Симон и Вильма? — спросил отец.
Яльмар пожал плечами.
Исак не знал. Ему никто ничего не сказал об этом, но он, конечно, все почувствовал.
И сейчас, после грога и пива, в нем проснулась ярость. Почему от него все скрывают, ему надоело быть в стороне от дел! Его записали в старики. Они считают, что на него больше нельзя положиться, что теперь он слабак, сам нуждающийся в защите! Он не должен ничего знать. Он не может водить автомобиль. Злоба, словно червь, разъедала его изнутри.
— А Кертту будет гореть в аду, — закончил Исак. — Ты, наверное, полагаешь, что и мне уготовано там место. Но ей — на несколько уровней ниже. Так и знай.
Сейчас его голос звучал приглушенно, словно старик размышлял вслух.
— Так и знай, так и знай… — несколько раз повторил он.
Потом Исак замолчал, словно вдруг спохватился, что сказал слишком много.
— Черт! — выругался он наконец. — Здесь недостаточно жарко. Ты плохо натопил, даже стены не прогрелись.
С этими словами старик вышел из парной. Яльмар услышал плеск воды в бадье, а затем хлопнула дверь.
— А как было с Хьорлейфуром Арнарсоном? — спросила Ребекка.
— Туре ударил его по голове поленом, — ответил Яльмар. — Он мог все видеть, и мы не хотели рисковать. Мы оттащили его тело в сторону и опрокинули стремянку. Потом открыли шкаф и положили один из рюкзаков на верхнюю полку. Все выглядело так, будто произошел несчастный случай.
Яльмар прикрыл глаза и вспомнил, как Туре просил его поддержать кровоточащую голову Хьорлейфура, чтобы на полу не осталось следов, в то время как сам тащил тело старика за ноги.
«Слава богу, — подумала Ребекка. — Теперь-то мы найдем управу на этого Туре». Кровь на его куртке и свидетельство Яльмара — этого более чем достаточно.
— И что вы теперь будете делать? — спросила она Крекула. — Надеюсь, стреляться не собираетесь?
— Нет.
— Потому что, если вы покончите с собой, — быстро заговорила Ребекка, — я этого не вынесу. Когда Ларс-Гуннар Винса застрелил своего сына Винни и потом вставил дуло себе в рот, я находилась совсем рядом с ним. Он запер меня в подвале.
— Я знаю, читал об этом в газете. Но я не планирую ничего подобного. — Яльмар посмотрел на свою чашку и покачал головой. — Во всяком случае, пока, — уточнил он и посмотрел на Ребекку: — Вы советовали мне выехать на природу… и вот в лесу со мной произошел странный случай. Медведь смотрел на меня в упор, он подошел совсем близко…
— И? — Ребекка удивленно подняла брови.
— Это был знак свыше. Думаю, я встретился не с медведем. А потом я вдруг понял, что должен сознаться. Сбросить с себя всю эту ложь.
Она смотрела на него с недоверием.
— А зачем вы вообще поехали в лес?
— Я думал, что смогу там все переждать.
— Что переждать?
— Не знаю. То, что чему суждено случиться.
Туре Крекула остановил свой снегоход рядом с автомобилем Яльмара. Рядом еще одна машина. Чья? Один-единственный дом в округе, из трубы которого поднимается дым, — это избушка Яльмара. Так кто же сидит у него в гостях? Туре посылает эсэмэс с номером чужого автомобиля в дорожную службу. Ответ приходит незамедлительно: Ребекка Мартинссон, прокурор из Курраваара. Тогда все в порядке. С ней давно пора покончить. Сначала с ней, а потом с Яльмаром.
В случае с братом все должно выглядеть как самоубийство. Учитывая его нынешнее состояние, никто не удивится, что он наложил на себя руки. Не исключено, правда, что его придется уговаривать… Ну так что ж? Он убил Симона и Вильму. А с Хьорлейфуром?.. Ну, допустим, Туре дал брату свою куртку. Хотя нет, не годится. Яльмар нипочем не влезет в его куртку, он же такой толстый. Тогда так. Туре стоял рядом с Арнарсоном и просто говорил с ним. А Яльмар неожиданно ударил старика поленом по голове. Кровь так и брызнула на куртку. Ну а дальше пошло по накатанной… Он убил прокурора и застрелился сам… Примерно так. Не исключены импровизации. Но в целом это должно пройти.
Чертов Яльмар! О чем он только думает? Или у него мозги совсем заплыли жиром? Он может позволить себе дать слабину. А ведь Туре надо думать о семье: о Лауре, сыновьях, даже если они и взрослые, об отце с матерью. И фирму он тащит на себе, считай, с пятнадцати лет. За всю свою сознательную жизнь он ни разу не позволил себе и недельного отпуска. Работал не покладая рук. И ради чего? Чтобы теперь благодаря Яльмару все пошло прахом? Нет уж.
Тинтин первой услышала звук приближающегося снегохода и подняла голову. Потом залаяла Вера. И только после этого Ребекка и Яльмар различили гул мотора, который становился все громче. Яльмар встал и выглянул в окно.
— Плохи наши дела, — покачал он головой. — Это брат.
Ребекка тоже поднялась со стула и остановилась, не понимая, что делать дальше. Выйти во двор?
А потом?
— Вы не успеете, — сказал Яльмар, будто прочитав ее мысли. — Он уже здесь.
Действительно, мотор внезапно стих.
«Сейчас он поставит снегоход во дворе и войдет сюда», — думала Ребекка. Яльмар повернулся к ней.
— Запритесь в туалете, — он говорил быстрее, чем когда-либо в своей жизни, — там есть окно, через которое вы сможете убежать. Направляйтесь к реке и переходите на другой берег. Старайтесь ступать в след снегохода. Лед должен выдержать. Это единственный шанс. А я задержу его. Но что я могу? Разве только отвлечь его разговором. Я не в силах помешать ему. И так было всегда…
Ребекка долго возилась с замком в туалете. Нужно было сильно потянуть вверх ручку, чтобы металлический язычок попал в петлю замка. Окно оказалось маленьким и располагалось довольно высоко. Ребекка встала на туалетный столик и обеими руками вытащила раму. На подоконнике стояли бутылки с шампунем и моющие средства. Ребекка опрокинула их наружу, в снег. Потом, вцепилась в край проема и просунулась в окно. Извиваясь змеей, потянулась вперед, пока не легла на подоконник бедрами. До земли гораздо выше, чем она полагала. Ребекка рисковала сломать себе шею. Следовало бы просунуть вперед ноги, но теперь уже она не могла развернуться.