Она не слыхала, как я вошёл. Прорицатель смотрел на меня из-за её плеча и густых, тёмно-медовых, снизу подвитых волос. Всё это продолжалось минуту, не больше; но коридор показался мне до странности длинным, тёмным. Ни звука не доносилось из большой комнаты: ни голосов, ни патефона. Ощупью я нашёл дверь, вошёл. И увидел, что кое-что там изменилось. Там были другие люди. «Что вам надо? — запинаясь, спросил я. — Что вы тут делаете?» Тебя ждём, был ответ. «А как же Новый год?» Мне ответили: Новый год уже наступил.
Постараюсь всё-таки восстановить всё как можно точней. Итак: нашему гостю вздумалось попрощаться с инфантой наедине. На лестничной площадке их не оказалось, я вернулся, прошагал мимо гостиной, в коридоре было ещё несколько дверей, — вся квартира, как уже сказано, принадлежала родителям инфанты, — сунулся наугад в комнату напротив кухни, там горел ночник, прорицатель молча смотрел на меня из-за головы инфанты, она ничего не слышала. Всё это заняло несколько минут. Нам легче допустить расстройство в собственной голове, чем предположить, что планеты съехали со своих орбит; тем не менее я готов клятвенно подтвердить: то, что я увидел, — или те, кого я увидел, — не продукт больного воображения. Вообще-то говоря, всё бывает — даже то, чего не бывает. Остаётся вести себя так, словно ничего особенного не произошло. И в самом деле, ничего не изменилось. Стол стоял по-прежнему, правда, выдвижные части оказались сдвинуты, и скатерть была другая. В большой вазе увядал букет роз, новогодний презент прорицателя. (На который клюнула эта дура, подумал я мстительно). Разукрашенная ёлка стояла в углу. Звезда поникла под потолком. В углу патефон. Новостью были три светильника молочного стекла вместо шёлкового абажура. Ровный белый свет превратил лица сидящих в гипсовые маски.
Я хотел было вернуться в ту комнату.
«Ты куда?»
«Пойду позову Лену».
«Слушайте, — спросил кто-то, — а куда она делась?» «Она там», — сказал я.
«Не трудись», — промолвил старец библейского вида, в сивой бороде, с кудрями вокруг голого черепа.
Я опустился на стул.
«Знаете, — проговорил я в отчаянии, — ведь она… с ним…» «С кем?»
«С этим… — я замялся, не зная, как назвать прорицателя. — С этим циркачом. С артистом. Я их застал…»
«Какой артист, ты что-то путаешь».
Старик следил с беспокойством за моими движениями, я держал в руках тяжёлую, чёрную, всё ещё холодную бутылку, вероятно, тоже принесённую прорицателем, — это была славная Вдова Клико, о ней мы читали в книжках. Отколупнул станиолевую обёртку, взялся за петельку проволочной спирали. Осторожней, сказал дед, подальше от глаз.
«Заявился в гости, — продолжал я, отворачивая проволоку, — никто его не звал. Вы его не знаете, вас там не было…»
«Здесь, ты хочешь сказать».
Я повторил: «Вас тут не было».
«Как это так, не было?» И кто-то, как эхо, отозвался: как это не было?
Пробка выстрелила, и полилась пена.
«Ах ты, Господи, разве так открывают».
«Ну, хорошо, — я стал разливать шампанское по бокалам, — а как мы Новый год встречали, вы хотя бы помните? Какая была снежная зима».
«И сейчас снежная», — заметил кто-то.
Дед ждал, когда осядет пена. Старая женщина сидела напротив, с серыми косичками на затылке, с лицом, белым, как мел.
«Слава Богу, из ума ещё не выжили. Ведь правда?» — спросила она.
Все молча, согласно подняли кубки.
Старик продекламировал: «Вина кометы брызнул ток… Вкусно, — сказал он и погладил бороду. — Напоминает старые времена».
Я заявил, что сейчас докажу им. Не верите? — сказал я. Сивокудрый дедушка, утирая тылом ладони волосатый рот, вышёл из-за стола, старуха отложила вязанье, переваливаясь, как утка, ковыляла следом, и с ней вся компания. В пустой квартире стояла гробовая тишина, я приложил ухо к двери и услышал шорох. Мстительное чувство взыграло во мне; я проговорил вполголоса: сейчас увидите — и распахнул дверь.
Так я и знал! В зеленоватом сумраке, в углу комнаты кто-то лежал на кровати, лежали двое. Женщина на спине, закрыв глаза, он, уткнувшись в её голое плечо. Они не пошевелились, обессиленные тем, что, по-видимому, только что произошло. Я повернулся к стоящим за моей спиной, ну что, прошептал я злорадно.
«Ну и ничего», — сказал старик.
«Полюбуйтесь!»
Молча все вернулись в гостиную.
«Чем любоваться-то?» — спросила старая женщина. Сбитый с толку, я снова вышел в коридор. Заглянул в комнату.
Так уж устроен человек, что он испытывает горькое удовлетворение, когда оправдываются его худшие опасения, и — и чувствует себя обманутым, если ожидания не подтвердились. Не могу найти другую причину, кроме той, что сумрак и ревнивое воображение обманули меня. В комнате, где, как я отчётливо помнил, она стояла, обнимая за шею артиста, теперь по-прежнему светилась в углу лампа под зелёным матерчатым абажуром, смутно рисовалось ложе, любовники исчезли.
Пора, чёрт возьми, знакомиться. Я узнал старуху с косичками. Вспомнилось, как циркач говорил, что она больше похожа на Ольгу, чем на Татьяну.
«Ты была такая… — лепетал я, — пожалуй, даже ничего… миловидная…»
«Была, ну и что?»
«Активная общественница, выступала на собраниях…»
«Чего?.. — Она плохо слышала. — Что-то не помню. Да чего вспоминать».
«Всё-таки он оказался прав…»
«Кто? А?»
Чей-то голос за столом прошамкал: «Кто старое помянет, тому глаз вон».
«Предсказатель. Ладно, — сказал я, — оставим это. Расскажи о себе».
«Чего рассказывать. Рассказывать-то нечего. Жизнь прошла, и слава Богу». И снова спицы задвигались в её руках.
Я повернулся к бородатому старику: от буйной шевелюры остались белые кудерьки на висках и затылке, жёлтый череп Яши Меклера поблескивал в мертвенном свете. А я тебя тоже узнал, промолвил он, мы все тебя узнали.
Мне хотелось возразить, ничего удивительного, ведь я-то остаюсь каким был. И когда это они успели, думал я, электричество потухло во всём доме, пришёл артист из цирка Бальдони, пил водку, всё происходило этой ночью.
«Да, — проговорил я, — вот так встреча.
Я с другом праздную свиданье,
Я рад рассудок утопить!
Ты ведь был у нас поэтом».
«Был».
«Ветер жизни мечту развеет. Но оставит тебя такой…»
«Как же, как же», — сказал Яша Меклер.
«Наверно, стал знаменитым».
Он усмехнулся, пожал плечами.
«Выходит, всё сбылось!»
«Что ты хочешь этим сказать?»
Яша Меклер обернулся на сидящих, там развели руками. Он взглянул на меня с сожалением. Разлил вино по бокалам, знаешь, сказал он, я это занятие оставил.
«Поэзию?»
«Ну да. То есть не совсем. — Он объяснил: — Я переводчик. Понимаешь, перевожу. Других поэтов».
«Понимаю. Испанских?»
«Кто старое помянет!..»
«Да что это такое, — вскричал я с досадой, — мне не дают рта раскрыть!»
«Оставьте человека в покое. Он хочет знать… Каких там испанских, — продолжал Яша, — испанский я забыл. Да и не видел никакого смысла. Кто будет платить за этих испанцев? Я перевожу фантомных поэтов. Вернее, переводил».
Он смотрел на меня, как взрослый смотрит на несмышлёныша. Он и в самом деле годился мне в дедушки.
«Что тут не понимать, — сказал Яша Меклер, — была целая куча республик, союзных, автономных, ещё каких-то. И везде свои поэты. Что-то кропали, пели под домбру, ну там, под кок-сагыз…»
«Кок-сагыз — это растение…»
«Знаю; какая разница Что-то сочиняли. А чаще просто были местными шишками. Переводчик изготовляет стихи, национальный поэт стряпает под них что-то, якобы оригинал. Можно и без оригинала. Да я не один такой, — сказал он. — Мы, можно сказать, процветали».
Я по-прежнему недоумевал, ждал продолжения.
«Ты что, не знаешь, что произошло? Всё кончилось. Разрушать они мастера. Пенсия мизерная. Поступил было в инвалидную артель, жрать-то надо. Потом, правда, повезло, устроился по специальности».
По специальности, что это значит?
«Текстовиком. Писал слова для песенок. Для этих собачьих рок-певцов. Ты не представляешь себе, сколько их развелось. Между прочим, неплохо зарабатывал. Так и прожил до самой… ну, сам понимаешь».
Зимние ночи в Москве бесконечны. Мы сидели вокруг пустой бутылки из-под шампанского, не видно было никаких признаков рассвета в запотевших чёрных окнах, отороченных хрустальными кружевами. Зябко, батареи еле тёплые. В этом доме всегда что-нибудь не в порядке. Яков Меклер переставил бутылку на пол. Плохая примета, объяснил он.
Упавшим голосом я спросил: где можно увидеть?..
«Меня?»
«Ну да», — сказал я.
«Там, где же ещё. А вообще-то мне всё равно».
Я не понял.
«Где я буду лежать. Не моя забота».
«То есть ты хочешь сказать: где ты лежишь», — уточнил я, и в эту минуту в коридоре задребезжало. Мы повернули головы к дверям, я встал. Звонок повторился. Вернувшись к гостям, я сообщил:
«Там никого нет».
«Небось мальчишки, хулиганьё, — проворчала старуха, прежде называвшаяся Таней, и почёсала темя спицей. — Надо бы дворнику пожаловаться».
«Правильно. Я слышал топот на лестнице», — сказал я, хотя никакого топота не слышал.
Мне хотелось спросить: поддерживают ли они связь с кем-нибудь ещё из наших? Вопрос был излишним. Лина сама вышла из-за стола и остановилась передо мной, как когда-то перед прорицателем. Я успокоился. Время соскочило с оси, лорд Гамлет был прав, — но Лина, гордость нашего курса, нисколько не изменилась. Все те же гладкие и блестящие волосы, чёрные глаза, только румянец исчез, она была бледна алебастровой бледностью — следствие бессонной ночи или эффект освещения.
Я приветствовал её по-испански, она как будто не слышала. В недоумении я обвёл глазами компанию; они знали то, о чём я не знал; я не решался нарушить общее молчание. Лина заговорила сама, привычным жестом ощупывая узел волос на затылке. Насчёт предсказания — всё правда, и соборы, и Саламанку, она всё это видела, побывала в стране своих грёз. Жили в гостиницах, по целым дням бродили вдвоём, а ночью любили друг друга.