«Прекрасно, — пробормотал Яков Меклер, — можешь садиться…»
«Это он виноват», — сказала Лина.
Я не понял: кто?
«Циркач. Он нагадал. Если бы он не пришёл, ничего бы не случилось».
«Но тогда, — заметил я, — не было бы и Саламанки».
«Да. И Саламанки бы не было, и ничего бы не было».
«Ты была счастлива?»
«Он сделал меня женщиной».
«Подожди, о ком ты говоришь: об этом гадателе или о…?»
Лина ответила, прямо глядя мне в глаза:
«Я думаю, это одно и то же лицо».
Мы с Яковом переглянулись, он постучал себя по лбу.
«Если помните, — сказала Лина, ни к кому не обращаясь, — диссертация была готова ещё прежде, чем мы окончили университет».
Тут я не выдержал.
«Лина, о чём ты. Нам до окончания ещё далеко!»
«Я прошу, — сказала она тихо, — меня не перебивать. Я пришла показать тезисы. Он сидел в кресле. Я подошла к зеркалу. Я видела его в зеркале, он был красив: высокий лоб и над ним дыбом стоящие седоватые волосы. Я спросила, заметил ли он что-нибудь. Нет, сказал он и вынул трубку из рта, что я должен заметить? Ты ничего не заметил, сказала я. Он ответил: ты слишком много работаешь, у тебя круги под глазами. Не надо сидеть по ночам, всё будет прекрасно, это я гарантирую тебе. Я усмехнулась и сказала: не знаю, так ли уж прекрасно, ты действительно ничего не заметил? Я взялась обеими руками за низ живота, и тут он, наконец, догадался».
Банальная история, усмехнулась она; я спросил: а он что? Испугался, сказала Лина. Стал её уговаривать. Дело, конечно, рискованное, аборты запрещены, но у него были связи, нашёлся специалист, который делал это на дому.
«Я отправилась туда. Всё было договорено, меня ждали. Но я была до такой степени зла на него, не за то, что он не хотел ребёнка, а за то, что он был такой трус, боялся за свою репутацию, за своё место, боялся своей жены, и это после всех обещаний… словом, я уже разделась, и этот зловещий тип в белом, в маске из марли, в резиновых перчатках, указал мне на кресло, что-то такое говорил, ворковал, дескать, не больно, пять минут потерпеть. Тут меня охватило такое омерзение — я схватила в охапку своё бельишко, платье, сверху набросила пальто и сбежала».
«А профессор?»
«Я с ним больше не виделась. Перестала вообще ходить в университет. Это был уже пятый курс, у всех дипломные работы, никто не заметил. Я уехала из общежития, чтобы он меня не разыскал. Да и зачем ему… Небось был рад-радёшенек, что я от него отстала. Диссертацию вычеркнули из плана. Я вообще этим больше не занималась. Всей этой наукой…»
«Так тебе и надо», — изрекла старуха.
«Таня! — сказал Меклер. — Ты бы помолчала».
«Чего молчать. Раньше надо было думать».
Я спросил: что стало с малышом, где он?
«Мальчик родился уродом, болезнь Дауна. У меня в роду вообще не всё в порядке. Началось что-то ужасное, я видела, как он ползёт ко мне, уже совсем большой. А я его отталкиваю».
«Ты лучше покажи», — проговорил мрачно Яша Меклер.
Пуговичка под воротничком закрытого чёрного платья не слушалась, Лина взялась двумя руками и рванула, обнажив сине-багровую борозду вокруг шеи. Тут снова задребезжал звонок.
Я вышел открывать; если бы оказалось, что это он, я бы не удивился, — и, надо же, так оно и было. Что же вы стоите, сказал я, заходите.
«Нет, нет, — промолвил чудодей, — меня ждёт такси… я на минутку».
«Цирк, кажется, уже уехал?»
«Сегодня был последний спектакль».
«А вы?»
«Мы, кажется, были на ты, — заметил он холодно. — Я успею на вокзал».
Как и в тот раз, он был в плаще, в шёлковом белом кашне и цилиндре. Но без маски.
Я сказал:
«Через порог разговаривать — плохая примета, зайди хотя бы в коридор. Они не слышат. Они вообще забыли о вас… о тебе».
«Ничего удивительного, — возразил он. — Так ты веришь в приметы?»
Мы стояли на лестничной площадке.
«Рад, что удалось повидаться снова, но я пришёл по делу, — сказал он. — Вряд ли я приеду когда-нибудь снова в Россию. Я бы хотел знать… чисто профессиональный интерес. Подтвердилось? Я имею в виду мои прогнозы».
«Ошибиться может каждый, — сказал я. — Можешь быть спокоен. Всё полностью подтвердилось».
«О! У меня камень с сердца свалился. — Он оглянулся и шопотом добавил: — Можно ведь и накликать ненароком».
«Adios, — крикнул, сбегая по лестнице, предсказатель будущего, — счастлив был познакомиться!»
«Я поговорил с дворником. Он их приструнит», — сказал я.
Сидящие переглянулись, за столом произошло движение. Девочка-подросток в рваных чулках и башмаках без шнурков, вылезла, ведя за собой старика, заросшего волосами, в видавшем виды пиджаке и тряпичном галстуке.
«Это ещё что за номер, — сказал Яша Меклер, — тебя тут только не доставало», — сказала Татьяна.
«Всюду хулиганьё», — пробормотал старик.
«У него смычок сломали», — сказала девочка.
Старик тускло глядел, мигал красными веками. Молча, лодочкой, протянул ладонь.
«Бог подаст…» — отвечал Яша Меклер. Кто она такая?
«Понятия не имею. Внучка… или просто так прибилась к нему. Много их сейчас. Небось тоже подрабатывает».
Стоя, как обычно, у кафельной стены, под Пушкинской площадью, слепой дедушка Вася исполнял вальс «На сопках Манчжурии», девочка пела. Какие-то парни, обритые наголо, вырвали скрипку.
«Я не знал, что у этого вальса есть слова».
«По-моему, он сам сочинил».
Я пробормотал:
«Значит, он снова был прав. А в углу мы богов не повесим, и не будет лампадка тлеть».
«Чего болтаешь, — сказал дедушка Скляр. — Это не я. Это Твардовский».
Он повернул голову к девочке: «Давай. Пой!»
Девчонка вышла на середину комнаты, встала в позу: «Широка страна моя родная. Много в ней…»
«Не то поёшь!»
Она скорчила ему злобную гримасу, проворно подсела ко мне, сунула между ног грязный подол и зашептала:
«Я здоровая, вот-те крест. Хочешь, я всё умею…»
«А ну, пошла отсюда!», — грозно сказал Яша Меклер.
«Куда?» — жалобно спросила девочка.
«Катись откуда пришла. Оба катитесь…»
Кто-то сказал:
«Там человек тридцать погибло, не меньше».
Я воззрился на Яшу.
«Ну, теракт, взрыв, это теперь в порядке вещей. Разнесло весь подземный переход. Само собой, — он показал пальцем в угол, где уселась мнимая внучка, — и от них ничего не осталось».
Девочка что-то жевала, торопливо сгребала пальцами остатки еды с тарелок, допивала из рюмок. Седая кудлатая голова спящего Скляра лежала на столе.
Между тем другое имя висело в воздухе. Я подумал, что, проводив прорицателя, забыл вставить в жолоб дверную цепочку. Сейчас повернётся ключ в английском замке, она войдёт.
О Господи, как мне не хотелось увидеть её, ссохшуюся, с провалившимся ртом.
«А чего, — сказала Татьяна, — самое время спеть. Давайте, бабоньки. Тряхнём стариной».
Она отложила вязанье, приосанилась и широко раскрыла рот. «Шир-рока страна моя родная!.. Как там дальше-то?» Хор подхватил дребезжащими голосами:
Много в ней лесов полей и рек.
Я другой такой страны не знаю,
Где так вольно…
«Имей в виду, — сказал Яша Меклер, — наше время истекает. Новогодняя ночь, конечно, длинная, но и она когда-нибудь кончится. Народ устал…»
Он окинул меня взглядом, словно хотел сказать: ты-то ещё молодой. А мы люди пожилые. И неожиданно добавил:
«Ты ведь, кажется был к ней неравнодушен».
«Как и ты».
«Я? что-то не помню. Путаешь, друг мой».
Над страной весенний ветер веет.
С каждым днём всё радостнее жить…
Вася Скляр поднял голову. «Не то поёте. Разорались…»
Набравшись смелости, я спросил прямо: что с инфантой? Как она поживает?
«Поживает? Да никак».
«Послушай… ведь это их квартира. Значит, они больше здесь не живут?»
«Кто?»
«Родители».
Яша Меклер длинно зевнул, погладил лысину.
«Смотрю на тебя и не устаю удивляться. Ты как будто с луны свалился. Нет больше никаких родителей. Вообще никого нет, неужели не ясно?»
«Как! Отца арестовали?».
«Ты догадлив».
«Когда?»
«Не помню. Через неделю».
Хор умолк, все прислушивались к нашему разговору.
Через неделю, пробормотал я, но ведь неделя ещё не наступила.
«Для тебя. У тебя ещё всё впереди!»
«Та-ак, — сказал я. — За что?»
«Милый мой, — сказал Яша, — не надо задавать глупых вопросов. Ты думаешь, мы все тут всеведущи? В конце концов, за столько лет можно и забыть».
Голос за столом проскрипел:
«…тому глаз вон!»
«Когда вызывали, то спрашивали…»
«Кого вызывали?»
«Всех».
«Куда?»
«Туда, куда же ещё».
«И тебя тоже?»
«Что я, не такой, как все? Брали подписку о неразглашении, но теперь это уже не имеет значения. Теперь вообще ничего не имеет значения. Никого не интересует».
«Меня интересует», — сказал я.
«А меня нисколько. Было и быльём поросло».
«Значит, смерть — это равнодушие?»
«Да. Или наоборот».
«Равнодушие — это смерть?»
Баба Таня — спицы так и мелькали в её руках — проворчала: «Меня только не впутывай. Я тут ни при чём».
«Да ведь это уже не тайна, — сказал Яша Меклер. — Спросили, что мне известно о контактах с иностранцами. Что я мог ответить? Никаких иностранцев я в этом доме не видел. Вообще был там первый раз. По-моему, мы все там были первый раз».
«И Скляр тоже?»
«Может, и Скляр, откуда я знаю…»
Голова Васи Скляра снова поднялась со стола.
«Я поступил как советский патриот!»
«Следователь был какой-то лейтенантишко. Потом вошёл чин повыше. Наклонился и прохрипел: а вот у нас есть сведения, что на квартиру прибыл агент, под предлогом встречи Нового года; что ты можешь рассказать об этом? Что я мог ответить… Мы были — своя компания, кроме нас, никого больше не было. Тогда он говорит лейтенанту: ну, что ж, придётся его задержать. Годков этак на десять. За пособничество, за укрывательство».