— Она отлучилась в силосную башню, пробует какие-то материалы на цвет. Скоро придет.
— Ты не поверишь, какая чудесная галерея получается из силосной башни! Идея хоть куда! Ладно, угостить тебя нашим фирменным лимонным тортом?
— Ага, зверски проголодалась.
Мэри и Филиппа вернулись к работе, а Пейтон открыла дверь в один из огромных морозильников.
В каждый такой морозильник влезет по меньшей мере пять трупов.
Извините за неаппетитное сравнение — у меня ассоциации криминальной авторши.
Пейтон вернулась с тортом в прозрачной пластиковой упаковке, и мы направились в дальний конец кухни, где потрескивал большой камин и было что-то вроде уголка отдыха. Кофейник уже стоял на столе, Пейтон налила мне кофе и добавила чуточку молока. Она мастерица в психологии: несмотря на всю замороченность работой, когда ей нужно, никогда не забывает бытовые мелочи. К примеру, помнит кличку вашего кота или вашей собаки или то, что вы любите самую малость молока к черному кофе.
Сбросив пальто и сделав первый глоток кофе, я спросила:
— Ну как твои дела?
Несмотря на лишние фунты, Пейтон выглядела прекрасно: нежная бледная безупречная кожа, которую веснушки делают только интереснее, розовые щечки, идеальный маленький носик.
— А, и не спрашивай! — сказала Пейтон, доставая торт из микроволновки и разрезая его на куски. — Такая напасть! Я аж раздалась от стресса — всегда переедаю, когда нервничаю. Мы хотели даже свернуть работу на несколько дней в знак траура, но потом решили, что этим мы ничего не изменим.
— Эшли полагает, что эти две смерти как-то связаны. А ты что думаешь?
— Эшли вбила себе в голову, что эти смерти не просто связаны каким-то образом. Она считает, что Джейми и Робин кто-то убил. Как я понимаю, ты именно поэтому и приехала к нам — расследовать.
— Да, Эшли так взвинчена всем этим, что мне было трудно отказать ей. Попробую во всем разобраться.
— Я в курсе ее подозрений. Я знаю, что Джейми и Робин подружились. Но, по-моему, это просто совпадение. Робин принимала какие-то медикаменты, с которыми не сочетались какие-то продукты питания. Ну и однажды забыла предписания врача. Тут все ясно, как божий день. А то, что приключилось с Джейми, глупейший несчастный случай. Летом у меня был большой замот на работе и общаться с Джейми не пришлось, поэтому я ее настроения не знаю. До ее смерти мы уже несколько недель не контактировали. Как Джейми угораздило плюхнуть этот чертов плейер в ванну, понятия не имею. Не исключаю и самоубийства — знаешь, бывают такие спонтанные решения, без всякой записки.
Ага, «большой замот на работе». Скорее поверю, что Джейми сама отошла от Робин после свадебного стресса.
И тут мне ударило в голову: а ведь именно поэтому Джейми могла отдать фотографии Робин — поднялась в душе запоздалая обида на Пейтон, и Джейми просто избавилась от фотографий, чтобы не было в доме напоминаний о неприятном.
— А почему вы в последнее время не… не контактировали? — спросила я.
— Она задумала открыть свою кулинарию для гурманов в Нью-Йорке, а именно в Ист-Виллидже. Инвесторов найти не получалось, и вообще было трудно раскрутиться. Поэтому я загорелась желанием помочь и с ходу засыпала ее советами. А она возьми и обидься. Дескать, я сама ученая. Ну, ученая, тогда Бог с тобой. Говоря по совести, мне показалось, она просто завидует мне. Поэтому и нос воротит. А у меня ведь поучиться не грех. Ты знаешь, зависть окружающих мало-помалу становится для меня серьезной проблемой.
Тут она метнула взгляд в другой конец кухни, где трудились ее сотрудницы, заметила какой-то непорядок и сказала мне:
— Извини, Бейли, я отлучусь на пару минут. Как бы они там без меня не напортачили!
Когда она ушла, я вынула из своей сумки большой блокнот в черно-белой обложке и положила его на стол перед собой. Вообще-то я вся компьютеризованная, но жизнь научила меня не брезговать записками от руки. Компьютер торопит мысль, компьютер спрямляет мысль. Компьютер прожорлив на информацию. А когда ведешь расследование, обычно добываешь такие крохи информации, которые просто стыдно скармливать обжоре-компьютеру. Ощущение, что он морщит свой электронный нос: «И ради вот этого ты побеспокоила свой ноутбук?»
С блокнотом иначе. Бумага все терпит. Записала одно ничтожное наблюденьице, потом другое, потом третье. Один фактик занесла, затем другой и десятый. А потом, на досуге, лежа у себя на тахте, перелистаешь. Перелистаешь и вроде бы даже лениво задумаешься — и вдруг наблюденьица и фактики возьмут и сложатся в совсем новую и ясную картинку, вдруг вырастут в наблюдения и факты… Да вот же оно, решение! Из хаоса вроде бы чепухи рождается что-то стройное и бесспорное.
Занося в блокнот все, что я узнала, начиная с первого разговора с Эшли, я краем глаза и краем уха следила за Пейтон, которая носилась по кухне и раздавала распоряжения.
Со стороны очень бросалось в глаза, до какой степени персонал ее боится. Каждый опасался сделать что-либо не так, сказать не то слово. Рядом с ней все словно по тонкому льду ходили.
И тонкий лед то и дело проламывался.
— Пора бы знать, в это блюдо нельзя добавлять выдержанный овечий сыр! Он страшно крошится!
Голос Пейтон резкий, пронзительный — таким кричат о пожаре.
Филиппа и Мэри, оскорбленные, на пару выскочили из кухни как ошпаренные.
Остальные работницы, не родственницы и не подруги, такой роскоши себе позволить не могли. Они, потупившись, молча продолжали работу. Настроение похоронное.
Я вернулась к лимонному торту и своей записной книжке. Когда все факты были зафиксированы на бумаге, теория Эшли показалась мне смехотворной. Через двадцать минут я уже жалела, что приехала в Гринвич. Нечего тут расследовать, и дело не стоит выеденного яйца.
Все эти двадцать минут жизнь в кухне била ключом. Пейтон успела вернуть Филиппу и Мэри, раз пять помириться со своими работницами и столько же раз всем нахамить и всех унизить. У нее было чудесное свойство забывать обиды, которые она нанесла другим. Основную часть времени она играла роль заботливой, ласковой и опытной хозяйки, готовой по-матерински опекать всех и каждого. Однако временами срывалась и становилась той суперстервой, которую я имела несчастье наблюдать во время свадьбы.
Пейтон поймала мой взгляд и сделала знак рукой: мол, потерпи еще пять минут.
Через десять минут она подошла ко мне.
— Уф-ф! Умаялась. Извини за задержку, но ты сама видишь — без меня они никуда. Послушай, отчего бы нам не поужинать сегодня вечером? Я буду рада показать мой новый дом!
— К сожалению, у меня завтра важная встреча в «Глоссе» — рано утром. Хотя ловлю тебя на слове — и когда-нибудь обязательно нагряну в гости… А пока что, если позволишь, я задам пару вопросов. Обычно Робин где обедала — здесь?
— Да, персонал обедает здесь. От званых вечеров остается столько продуктов, что дополнительно готовить не приходится.
— Ты когда-нибудь замечала, что она ест что-то запрещенное ее диетой?
— Господь с тобой! Будто у меня своих дел мало, чтобы еще кому-то в тарелку заглядывать! Твоя диета — тебе и следить. Но краем глаза я обращала внимание, что она постоянно что-нибудь грызет. Да и с силой воли у нее была проблема — особенно когда накатывали приступы меланхолии. Впрочем, наверное, Эшли тебе достаточно порассказала про ее депрессии — они ведь вместе жили.
Когда она упомянула Эшли, я вдруг сообразила: а куда, собственно, пропала Эшли? Ей бы давно пора вернуться из силосной башни. Я посмотрела в окно — снег опять валил густыми хлопьями. Как же я, дурочка, не прослушала сводку погоды перед выездом из Нью-Йорка! Если начнется вчерашняя свистопляска, на шоссе будут трудности — и лучше мне прямо сейчас сматываться из Гринвича.
— Я, пожалуй, поеду. А нельзя ли позвонить в силосную башню? Попрощаюсь с Эшли — и обратно в Нью-Йорк.
— Нет, телефона там пока нет, — сказала Пейтон. — Но мы можем туда прогуляться.
Мы быстро накинули пальто и вышли на улицу. Сегодня вьюга была другой — ветер резкий, холодный, колючий. На стоянке стало еще меньше машин, кругом не было ни души. Только ветер завывал в вершинах голых деревьев.
Пока мы шли, я обратила внимание на то, что ни одно окно в силосной башне не светится. Странно.
Если Эшли там, то как она без света?
На улице из-за вьюги было уже почти совсем темно.
Мне стало не по себе.
— Могла Эшли перейти в другое здание? — спросила я Пейтон. — Не вижу света в окнах.
— Да, я теперь тоже заметила. Непонятно. И куда она могла подеваться?
Теперь и у Пейтон было озабоченное лицо.
Мое сердце сжало нехорошее предчувствие.
Пейтон подошла к массивной деревянной двери силосной башни первой. Дверь поддалась не сразу, и Пейтон пришлось приналечь, чтобы ее открыть. Сердито скрипнув, дверь поддалась. В проем я увидела в полумраке краешек широченной винтовой лестницы.
— Эшли! — крикнула Пейтон, заходя внутрь. — Ты где, Эшли?
Секунду-другую она шарила в поисках выключателя.
Кровь стучала в моих висках.
Вспыхнул свет — и почти тут же раздался страшный крик Пейтон.
Я была почти готова к этому крику и даже не вздрогнула.
Эшли лежала на бетонном полу у основания лестницы. Лицом вверх. Глаза распахнуты. Пустые, мертвые глаза. Рот приоткрыт. Выражение лица — странная смесь ужаса и удивления, теперь навечно. Пальто было по-прежнему на ней, но расстегнуто. Полы разметало, и был виден веселенький персиковый брючный костюм, такой неподходящий для посещения стройки. Правая нога Эшли была неестественно подогнута под тело — как отломанная ветка. Под ее затылком растеклась лужа крови — страшный красный венец.
— 3 —
Я долго не могла оторвать взгляда от тела Эшли. Потом медленно подняла глаза — вверх, вверх, вверх. Пришлось далеко откинуть голову: лестница уходила до самого верха башни. Картины предполагали развесить, как я понимаю, на стенах просторных лестничных площадок. Судя по положению тела, Эшли летела с большой высоты, или долго катилась по лестнице, или выпала, перегнувшись через перила одной из лестничных площадок.