– Понимаю, не такой уж я бесчувственный, – попытался пойти на мировую Бобров, даже из-за стола выбрался, и подсел к Чаусову, и по плечу намеревался его отечески потрепать, только тот не дался, увернулся. – Но и ты меня пойми, как мужик мужика. Она же красавица!
– Да, красавица, – вдруг согласился Чаусов, хотя еще месяц назад так не считал.
– А легко мне день за днем видеть такую красавицу рядом с собой и не соблазниться?
– Вот поэтому я вас и прошу оставить ее в покое, – снова завел прежнюю песню Иван и покосился на него. – Вам для забавы, Николай Алексеевич, а ей потом как жить? Она и так не ест и не пьет ничего, одни глазищи и остались.
А откуда он знает, что она не ест и не пьет ничего, а?! Бобров вдруг жутко разволновался. Даже почувствовал, как кровь к лицу прилила. Был бы помоложе и поотчаяннее, ухватил бы этого молодца за воротник его белоснежной, даже на вид хрустящей сорочки и тряханул как следует. И вопрос свой задал бы ему с пристрастием. И попробовал бы тот ему не ответить.
Но Бобров был много слабее своего охранника. И телом и духом, чего уж! Не хватило бы ни физических, ни душевных сил, чтобы с ним тягаться. Поэтому все, на что он решился, – это глупо захихикать и погрозить ему шутливо пальцем.
– Уж не желаешь ли сам, Ваня?
– Что не желаю? – прикинулся тот сразу Иванушкой-дурачком, хотя тоже покраснел, как и Бобров.
– Не что, а кого! – продолжил Бобров куражиться, алея все ярче, понял, понял, что попал в самую точку. – Не пытаешься ли сам клинья к нашей красавице подбить, а, Ванюша?
– А хоть бы и так, кто мне помешает? – огрызнулся Чаусов, отворачивая от него пунцовое лицо. – Я холост, она тоже.
– Так вроде не в твоем вкусе была наша Виктория. Ты ведь все больше по блондинкам ходок был.
Бобров сидел рядом с ним. Видел его лицо, отлично просмотрел каждую морщинку на нем, их и всего-то было две, по одной в уголках глаз. Вздувшийся венозный валик на правом виске тоже рассмотрел отлично. Крепкую шею оценил по достоинству, на такой Вика повисни, Чаусов и не дрогнет даже, выдержит. Силищи в нем…
Да, такого победить будет сложно, невозможно практически, если идти врукопашную один на один, снова нечаянно подумал Бобров и тут же испугался. Ну, что за мысли в голову лезут, что за мысли? От таких мыслей смятение одно, и боль в душе, и страх еще такой, что липкими ладони делает. Разве можно так о живом человеке?
– По блондинкам был ходок, – не стал спорить Чаусов, склонив подбородок к груди, кивал так он, стало быть. – А вот жить с Викой вдруг захотел.
– Жи-ить??
Боброва будто кто под дых ударил, настолько неожиданным стало для него откровение Ивана. Нет, ну думал, тот девушку пожалел, защитить решил от домогательств похотливого начальника, а он вона как завернул. Жить он с ней собирается! А у него он спросил?!
– А чего это я у вас спрашивать должен? – не понял Иван. – Благословения, что ли? Так у меня на это дело свой отец имеется.
– Благословения моего тебе не будет, Ваня, – размякшим от потрясения голосом промямлил Бобров, поднялся неловко и поплелся за свой стол. – Потому как я тоже собираюсь жить с Викой.
– Жи-ить??? – Теперь пора пришла Ивану глаза таращить. – Как это жить?!
– Как муж с женой.
Бобров пожал плечами. Дотянулся до узла галстука, попытался ослабить его, чтобы хоть чуть-чуть легче дышать стало, но пальцы не слушались, и узел не поддался. Это дура Ритка ему такие петли по утрам на шею цепляет. Не галстук, а удавка просто. И как жил с ней столько лет? Непонятно…
– Так у вас жена имеется, Николай Алексеевич, – напомнил Чаусов, изумленно моргая. – Ее-то куда денете?
– А вот это уже не твоя печаль, Ваня, – попытался осадить его Бобров.
Но голос выдавал в нем слабину и безволие. И Иван мгновенно почувствовал это, и приосанился тут же, и глянул на него не как на соперника, а как на досадливую помеху, которую устранить ему со своего пути будет совсем несложно.
Разговор этот между ними состоялся чуть меньше недели назад. И до вчерашнего вечера они больше не виделись с глазу на глаз и не говорили ни о чем таком. Бобров передавал все задания для Чаусова через его заместителя, а по большей части вообще обходил его, потихоньку сваливая его обязанности все на того же зама. Чаусов если и психовал, то никак не проявлял себя. При случайной встрече в холле либо на парковке почтительно наклонял голову и здоровался. Бобров отвечал так же уважительно и сдержанно. И казалось, что такой худой мир продлится еще очень долго, но то, что произошло вчера…
– Мыкола, ты чего там застрял?
Противный голос Маргариты вывел Боброва из задумчивого созерцания собственных коленок. Тоже жирноватыми они ему показались. Непозволительно для мужчины жирноватыми. Пора на велотренажер, давно пора.
– Мыкола! – взвизгнула жена под дверью ванной. – Мне тоже туда надо, ты чем там занимаешься, а?
Мыколой Ритка стала звать его совсем недавно. То ли вычитала где, то ли в кино видела, но нацепила себе на язык противное имя, и хоть убей ее.
– Не называй меня так! – пытался он возмущаться на первых порах.
– Почему?! – округляла она бледно-голубые глаза в густой подводке.
– Не нравится!
– Ой, а мне как нравится, так нравится, Мыкола!
Ей скорее нравилось выводить его из себя, понял тогда Бобров. Мстила, стерва, за что-то. То ли за урезанный семейный бюджет, то ли за то, что маму ее с довольствия снял. Но на поводу решил не идти и попросту перестал обращать на нее внимание. Но сейчас она слишком уж не вовремя сунулась к нему с этим имечком.
– Маргарита! – заорал Бобров из-за двери, он как раз повернулся к зеркалам в профиль и едва не расплакался от того, каким уродливым сам себе показался, а тут Ритка еще.
– Что?!
– Пошла к черту!!!
И пнул дверь с досады. Не на жену, нет, а на самого себя досадовал Бобров. На леность свою. На обжорство чрезмерное. На самонадеянность, заставившую его поверить, что молодая девушка сможет полюбить его за… Да вот хоть за его жирную обвислую задницу, к примеру.
Разве мог он тягаться с Чаусовым, а, разве мог? У того достоинств физических на троих, да таких, которыми Бобров и в юности не обладал, один рост чего стоит. Денег у него, правда, столько нет, сколько у Боброва, но, кажется, Викторию деньги не интересуют. Жила же счастливо с безработным программистом и дальше бы жила, если бы он не повесился. А Чаусов…
Так, а что, собственно, Чаусов? После вчерашней истории он ему не конкурент и не соперник. Виктория, наверное, о чувствах начальника службы безопасности и не подозревает совсем. Теперь так и вообще не узнает. А ему теперь – Боброву – зеленая улица. Мешать никто не станет. А мышечную массу он восстановит, как пить дать восстановит. Пока конфетно-букетный период с Викторией будет налаживаться, он каждый вечер станет ходить в тренажерный зал. Ей-богу, станет ходить!
– Коленька, – поскреблась в дверь жена осторожно, – у тебя все в порядке?
Бобров щелкнул задвижкой и резко толкнул дверь вперед. Ритка еле успела отпрыгнуть, иначе шишки на лбу ей бы не избежать.
– Ты чего такой?
Ее тонкие губы растянулись в стороны, имитируя улыбку. На самом-то деле улыбаться она не любила – прикус ее ей не позволял. Вот и старалась оставаться невозмутимой и лишь слегка подергивала губами, когда ей бывало весело.
Сейчас Ритке весело не было. Сейчас ей было очень тревожно и маетно. Шутка ли, муж впервые за столько лет взбесился. В ванной закрывается, торчит там по часу, рычит на нее из-за двери и посылает куда подальше. И это с его-то милым добрым отзывчивым характером! Да расскажи она кому про его теперешние чудачества, не поверит никто! Скажут, что она к хорошему человеку придирается, со свету сжить хочет. В его защиту тут же хор голосов поднимется. А ее за Можай загонят с ее глупыми бабскими придирками и блажью.
И сразу припомнят ей все, о чем раньше помалкивали. И флирт с массажистом припомнят, о котором долго шептались, да так и не решились говорить громко. И роман со стоматологом, который прошел незамеченным одним лишь Колей, ей припомнят. И то, что она, живя с Колей, ни разу палец о палец не ударила, тоже не забудут.
А ведь случись ему ее бросить, мелькнуло вдруг у Риты в голове, все симпатии будут на его стороне. Даже если он женится на шлюхе или на студентке беспорточной. Все ему простят и за все оправдают, потому что Коля Бобров – идеал мужа и мужчины, и таких очень мало, нет таких почти уже, не осталось. И все завистники и завистницы, провожающие их семейную пару много лет злобными алчными взглядами, просто умрут от радости, узнай, что Бобров Риту бросил.
– Так ей и надо!
– Давно пора было!
– Всю жизнь на эту дуру угробил, а зачем?!
– Пускай хоть на старости лет мужик поживет счастливо…
Все это Маргарита услышала сейчас, будто за спиной кто стоял и нашептывал с издевкой. Но не было там никого, она знала это, а шепот все свистел и свистел в ушах, когда она в налитые ненавистью глаза своего мужа смотрела.
И зачем она только Мыколой его стала называть, дура! Видела же, что он бесится, понимала, что это ему неприятно и терпит он из последних сил, а все равно продолжала так называть.
А что, не найдется никого, чтобы его утешить при такой глупой жене? Тю-ю, да в очередь выстроятся и конкурс еще устроят, а значит, у нее никаких шансов нет, потому что постарела, одряхлела и поглупела, кажется.
Как же это она?..
Как же это она просмотрела в муже своем перемену? Знала ведь, слышала о кризисе среднего возраста, в котором он теперь пребывает, и знала, насколько опасным он бывает для многих супружеских пар, и все равно проглядела.
Это мать виновата! Задолбала и заглодала вечным своим нытьем и попрошайничеством. А как Коля ей отказал первый раз за многие годы, так и начала на него переть. Вот Рита с ее легкой подачи стала мужа Мыколой называть, хотя не имела права такого. Мать-то ей что! Она еще сорок раз замуж выйдет, а Рите вот не хотелось ни на кого своего единственного и неповторимого Боброва менять.