Моника хмурится.
– Почему?
– Потому что нам нужен какой-нибудь план. Ты сама сказала.
– В смысле, почему мама не должна слышать?
– Потому что она… – Голос Майкла Фрэнсиса угасает, он по-прежнему заглядывает в библиотеку, где люди движутся медленно, как рыбы в пруду.
Моника вздыхает, промокает лоб платком.
– Ифы, наверное, тут даже и нет.
– Она сказала, что пойдет сюда.
– Но это не значит, что пошла. Ты же знаешь Ифу.
– Ну, ты ошибаешься, – говорит Майкл Фрэнсис, постукивая по двери. – Вон она.
Моника подходит к стеклу. На мгновение она может увидеть женщину, проходящую по залу, глазами незнакомца. Ифа привлекательна, видит Моника, словно в первый раз, узкие брючки цвета гиацинта, все на молниях, туго облегают ее бедра, топ в беспорядочных узорах свободно болтается над ключицами. Волосы подняты и кое-как заколоты на затылке. Кто мог подумать, что она такой вырастет, ребенком-то она была странным, неуклюжим, с вечно перекошенным и надутым лицом, и все запиналась о свои ноги. Моника вспоминает, как ее заставляли водить Ифу сюда, в библиотеку, после школы. «Отведи ее, хорошо? – просила Гретта. – Мне нужна хоть минутка покоя». Потому что от Ифы с ее вопросами житья не было. Почему Земля вращается вокруг Солнца только в одну сторону? А в обратную нет? Что за небом? Откуда ты знаешь? Кто сказал? Какой город самый большой в мире? Какой самый маленький? Гретта говорила, что у нее мозги болят, стоит десять минут провести с Ифой. Но библиотека ей нравилась, несмотря на то что она годами отказывалась учиться читать. Она становилась здесь такой тихой и неподвижной. Книги она воспринимала как основу для собственных фантазий. Она скользила по проходам, вдоль стеллажей: «Эту я не читала», – шептала она себе под нос и выдвигала томик с его места на полке. Потом относила книгу к стулу, садилась и перелистывала страницы, просматривала картинки, бормотала свою, выдуманную, версию истории. Моника ждала ее на стульях, приговаривая: «Быстрее, Ифа, идем домой».
Теперь Моника смотрит, как выросшая Ифа идет вдоль полок, как ее топ раздувается, а потом опадает от движения вперед при каждом шаге. Моника бы такое не надела, но на Ифе вещь смотрится очень неплохо. Ифа держит в руках большую толстую книгу, размером с энциклопедию. И пока Моника и Майкл Фрэнсис за ней наблюдают, Ифа вдруг делает нечто по-настоящему поразительное. Моника не поверила бы, если бы не видела все собственными глазами. Ифа у всех на виду сует книгу в сумку. «Американская фотография» – успевает прочесть Моника, когда книга исчезает в холщовой сумке. Она положила книгу, эту «Американскую фотографию», себе в сумку. Не отнесла к столу регистрации. Не оглянулась. Она застегивает молнию на сумке и идет в сторону Моники и Майкла Фрэнсиса, опустив голову.
– Она только что?..
– Да, – выдыхает Моника.
Ифа выходит из дверей. Увидев в вестибюле брата и сестру, она останавливается.
– А вы двое что тут делаете? – хватает у нее наглости спросить.
– Тебя ищем, – отвечает Майкл Фрэнсис.
– Ты только что украла книгу? – выпаливает Моника, тут же понимая, что это первые слова, которые она сказала сестре за три года. – Отнеси ее обратно сейчас же.
Ифа фыркает, поворачивается и выходит из библиотеки.
– Поверить не могу, что она это сделала, – говорит Майкл Фрэнсис.
Руки его безвольно висят вдоль тела.
– Я могу.
Моника идет следом за Ифой. На улице они догоняют ее на тротуаре. Майкл Фрэнсис, поравнявшись с ней первым, произносит:
– Нельзя воровать из библиотеки, Ифа.
Ифа, продолжая шагать вперед, отвечает:
– Это не воровство.
Моника говорит:
– С виду очень похоже на воровство.
Майкл Фрэнсис говорит:
– Моника права, Ифа.
Ифа отвечает:
– Расслабьтесь. Я ее взяла только на время. У меня нет читательского. Завтра отнесу обратно.
Майкл Фрэнсис спрашивает:
– А зачем она тебе вообще?
Моника говорит:
– Из всех эгоистичных, безрассудных…
Она не договаривает, потому что Ифа внезапно хватает сестру за руку.
– Господи, – говорит она, – это что, Джо?
Это Джо. Шагает по Блэксток-роуд, глубоко засунув руку в карман джинсов женщины, которая идет рядом. Женщина толкает коляску, а Джо склонил к спутнице голову, чтобы расслышать то, что та говорит, он улыбается, и вид у него беззаботный и мирный, словно это не он плакал без остановки в квартире на втором этаже совсем неподалеку, с жутким, звериным звуком, держась руками за голову, как будто она болела, невыносимо болела, как будто он никогда не придвигал лицо к лицу женщины и не говорил: «Ты мне отвратительна, ты не человек, меня от тебя тошнит», – как будто не стоял в церкви напротив той же самой женщины и не клялся перед Богом, что будет любить и почитать ее в радости и в горе, как будто не держал ее за руку, когда они оказались в конусе света от уличного фонаря, и не говорил, что она все для него, что он жить без нее не может. Вот он, живет без нее, идет по солнышку, сунув ту же руку в задний карман брюк другой женщины. Вот он, все в той же старой клетчатой рубашке, но с новой женой, у которой, похоже, есть коляска, внутри которой, как предположила Моника, должен быть ребенок.
Майкл Фрэнсис думает: твою же мать. Ифа думает, что эту же женщину с коляской она видела раньше, и не она ли училась на пару классов старше в школе? Белинда как-то там. Гриуэлл, кажется? А Моника не думает почти ничего. Весь ее мозг рушится в панике, в бесшумном непонимании. Она не понимает, как это случилось, как этому позволили свершиться. Хочет сказать кому-то или чему-то: нет, так нельзя, не сейчас, не после всего, что было, пожалуйста, нет.
Ифа берет все в свои руки. Она отступает назад, открывает дверь ближайшего магазина, вталкивает туда Монику и захлопывает дверь. Внезапно они втроем стоят за витриной цветочного магазина и смотрят на улицу. С этих пор запах компоста, смешанный с жасминовым цветом, всегда будет напоминать Монике, как она смотрела на своего первого мужа, проходившего в футе от нее, не подозревавшего, что она там, и рука его обхватывала за плечи другую женщину, и в темно-синей коляске лежала завернутая в одеяло личинка, и коляску они катили перед собой, как приз. Моника укрывается за букетом гвоздик, она не может отвести от него глаз, пока в окне снова не становится пусто, пока эти трое не скрылись из виду.
– Что ж, – резко выдыхает Майкл Фрэнсис, – едва увернулись.
– Я не знала, что он снова женился, – бормочет Ифа, встав на цыпочки, чтобы в последний раз на него посмотреть.
Моника закрывает глаза. Высвобождает локоть из захвата Ифы, потому что сестра все еще цепляется за него, словно боясь, что Моника может споткнуться, словно забыла все, что случилось.
– Неужели? – бросает Моника. – Я всегда думала, что вы с ним так близки.
Гретта бродит по дому. Надо бы заняться уборкой. Тарелки, чайные чашки, салфетки, крошки – по всей гостиной. Надо их собрать и составить в мойку. Нужно поправить подушки, задернуть шторы в гостиной, чтобы солнце не светило на гарнитур. Она сохранила воду для мытья из-под посуды от завтрака, воду она зря лить не станет, никогда.
Нужно бы всем этим заняться. Но пока она просто ходит по дому, минуя дверные проемы, комнаты и коридоры, проводит рукой по полированной поверхности перил, кладет ладонь на спинки стульев, щупает бахрому на шторах, касается приподнявшихся сухих краешков обоев.
Нечасто в доме бывает так пусто. С тех пор как Роберт вышел на пенсию, дом редко оказывается в ее полном распоряжении: он вечно здесь, трясет газетой в кресле или таскается за ней из комнаты в комнату. Ей нравится такая пустота – знаки присутствия людей, их брошенные вещи, оставленные как уверение в том, что хозяева вернутся. Жакет Моники на вешалке, ключи от машины Майкла Фрэнсиса на столике в прихожей, шарф Ифы, свисающий с крючка.
Ей непривычно быть одной, она выросла на ферме, с шестью братьями и сестрами, родителями, бабушкой и дедом, тетей и дядей или двумя – и все под одной крышей. Она не помнит, чтобы в том доме когда-нибудь было пусто.
Этот дом, конечно, прошел несколько стадий, думает Гретта, заходя в выходящую во двор комнату на втором этаже – комнату девочек, как она все еще ее воспринимает. Она расправляет одеяло на постели Ифы, взбивает подушку Моники. Моника останется ночевать? Сложно сказать, еще сложнее спросить, потому что Моника никогда ни на что не дает прямого ответа. Ладно, потом придумает, как быть. Когда они последний раз спали тут обе? В ночь перед свадьбой Моники, наверное, Ифе тогда было всего восемь, столько же, сколько сейчас Хьюи. Она впервые задумывается о том, трудно ли Ифе было спать здесь потом одной, скучала ли она ночами по сестре.
Если Гретта закроет глаза, то увидит комнату такой, какой она была в те дни: стены вокруг кровати Моники увешаны фотографиями кинозвезд, свадебных платьев, а у постели Ифы – украшены нечитаемыми списками и рисунками, на которых волки, лисы и лестницы, уходящие в никуда.
Для Гретты дом полон призраков. Если быстро выглянуть в сад, увидишь грудную клетку старой деревянной детской лесенки, с которой Майкл Фрэнсис упал, сломав передний зуб. Она могла бы спуститься в прихожую и увидеть на крючках школьные ранцы, спортивные сумки, снаряжение Майкла Фрэнсиса для регби. Могла бы повернуть за угол и обнаружить сына, лежащего на животе на лестничной площадке, за чтением комикса, или малышку Ифу, карабкающуюся по ступенькам, твердо решившую воссоединиться с братом и сестрой, или Монику, впервые пытающуюся пожарить яичницу. Для Гретты в воздухе по-прежнему звенят их крики, ссоры, победы и мелкие огорчения. Она не может поверить, что та жизнь кончилась. Для нее все это произошло, происходит сейчас и будет происходить вечно. Сами кирпичи, известка и штукатурка дома насыщены жизнью троих ее детей. Она не верит, что они покинули дом. И что вернулись.
Что до Роберта – тут Гретта не может начать думать. Его отсутствие за пределами ее понимания. Она так привыкла, что он здесь, рядом, что не может вполне принять его исчезновение. Она ловит себя на том, что почти готова с ним заговорить: этим утром она сняла с полки две чашки. Они столько лет были вместе, что уже не похожи на двоих, они – одно странное четырехногое существо. Для нее их брак во многом держится на разговорах: она любит болтать, он любит слушать. Без него ей не к кому обратиться, некому высказать свои наблюдения и вечные замечания по поводу жизни в целом. Ее ум в последние дни переполняет всякое вроде «видела сегодня у мясника очень странного ребенка», «ты видел, на станции метро новый кассир», «помнишь ту парикмахерскую, куда ходила Брайди». От всего этого, невысказанного и невыслушанного, у нее болят виски.