Через пару минут Лоррейн уже стояла в саду за домом, спрятавшись в тени гаража, дрожа, замерзая и ругая себя за то, что не надела перчатки, а заодно и пальто с шарфом, и затягиваясь так глубоко, с наслаждением, как это могло быть только с самой первой сигаретой, выкуренной давным-давно. Это казалось чертовски восхитительным!
Переминаясь с ноги на ногу, чтобы окончательно не замерзнуть, Лоррейн позволила шокирующим новостям о Грейс постепенно дойти до сознания. Она уходит из дома? Выходит замуж? Дочь явно не шутила. Адаму еще предстояло пройти через отвратительное, нарастающее осознание. Что ж, по крайней мере в этом она, Лоррейн, оказалась на шаг впереди мужа, хотя теперь и жалела о том, что поначалу отреагировала так бурно. Лоррейн понимала, что слишком погорячилась, но виной тому стало жесткое заявление Грейс. Неужели жизнь дочери была такой невыносимой, что ей даже захотелось переехать в другую семью? Если честно, больше всего Лоррейн уязвляло именно это.
Вдруг совсем рядом послышался шум. Кто-то открыл дверь с черного хода, и луч света упал на погруженную во тьму лужайку.
— Рей?
«Черт возьми, не называй меня так!» — ругнулась про себя Лоррейн.
— Ты здесь? — донеслось до нее низкое бурчание. — Ты должна была забрать Стеллу.
И дверь захлопнулась.
«Вот дерьмо!» — яростно мелькнуло в голове Лоррейн.
Она выбросила недокуренную сигарету, залпом выпила оставшееся вино и оставила бокал на низкой стене рядом с гаражом. Потом бросилась к кухонной двери, чувствуя, как ее шатает, чуть ли не валит с ног. Лоррейн ввалилась в тот самый момент, когда Адам выходил из кухни, приобнимая за плечи Стеллу.
Обернувшись, он впился в жену злобным взглядом:
— Ты забыла о ней! Она звонила тебе, но ты не отвечала.
— Стел, прости, милая! Время пролетело незаметно, и… — Лоррейн бросилась к крану, налила стакан воды и опрокинула в себя. От ее пальцев отвратительно пахло.
— Что стряслось, мама? Ты сердишься на папу?
— Нет, милая, не сержусь, — поспешила заверить Лоррейн, подумав: «Я скорее сержусь на саму себя».
Она взглянула на часы. Десять тридцать. Завтра ей нужно быть на работе в шесть. — Мне пора спать, как и тебе. Кроме того, я хочу перекинуться парой слов с твоим отцом.
Каждый раз, когда она произносила «твой отец» вместо «Адам» или «папа», это сулило грядущие неприятности. Адам скривился и зевнул.
— Тогда спокойной ночи, мама. И не беспокойся, что не забрала меня вовремя. Мама Кейт не возражала. Она сказала, что ты, вероятно, работаешь. Ловишь преступников и все такое. — Стелла чмокнула родителей и отправилась наверх.
Только когда дверь спальни младшей дочери со стуком закрылась, Лоррейн заговорила снова.
— Тебе это не понравится, — предупредила она мужа. — Сядь.
Адам нахмурился и остался стоять на месте.
— Что-то выяснилось по расследованию?
Лоррейн покачала головой.
— Это Грейс. — Увидев встревоженное лицо Адама, она поспешила замахать руками. — Она наверху. С ней все прекрасно. — Она помедлила и многозначительно добавила: — Прекраснее не бывает.
— В чем дело? — Адам скрестил руки на груди.
Теперь, глядя на его сильные предплечья, Лоррейн чувствовала небольшое облегчение оттого, что он дома и вот-вот разделит с ней это непомерное бремя.
— Скажи мне.
— Она бросает школу и выходит замуж, вот так, — выдавила из себя Лоррейн. Произнести это было ох как непросто…
Адам подошел к шкафчику для спиртного, извлек оттуда бутылку скотча и налил себе стакан. Усевшись, супруги долго смотрели друг на друга с противоположных концов стола. Дом погрузился в тишину, нарушаемую лишь тиканьем больших кухонных часов, которое вдруг стало казаться ужасно громким.
Адам провел ладонями по лицу.
— Боже мой… Неужели это правда? — только и произнес муж.
«Он устал и явно уже не волнуется, как выглядит в данную минуту», — с долей сочувствия подумала Лоррейн. Сейчас ей казалось, будто вся семья рушится вокруг нее.
— И она будет жить у родителей Мэтта, пока они с Мэттом не найдут работу и собственное жилье.
— Она нарочно тебя доводит. Это просто выдумка, чтобы тебя позлить.
— Думаю, она говорила об этом довольно серьезно. — Лоррейн знала, когда дочь прибегала к пустым угрозам. Сейчас все было иначе.
— Но почему?
— Потому что она явно нас ненавидит. Или, скорее, она ненавидит меня. И из сказанного ею я поняла, что она спит с Мэттом.
— Черт возьми, — яростно бросил Адам. — Ты пробовала хоть как-то вразумить ее?
Дверь кухни вдруг открылась, и на пороге возникла Грейс с подносом в руках. Она съела принесенный Лоррейн ужин.
— Спасибо, мама, — спокойно, будто ничего не случилось, поблагодарила Грейс и поставила тарелку в посудомоечную машину.
Адам уставился на нее, потеряв дар речи.
— Я знаю, о чем вы тут разговариваете, — сказала Грейс, распрямив плечи и вытянувшись.
По лицу дочери Лоррейн понимала, что она плакала, хотя и держалась теперь изо всех сил, чтобы не выдать этого.
— Милая… — начала было Лоррейн. И тут же осеклась. Милая — и что дальше? Милая, нам бы хотелось, чтобы ты была благоразумнее? Милая, нам бы хотелось, чтобы ты больше походила на свою сестру? Милая, нам бы хотелось, чтобы тебе снова было одиннадцать?
— Что, мама?
— Мы с папой только что обсуждали… говорили об этом, ну, ты понимаешь, о твоем решении выйти замуж. О том, что ты собираешься уйти из дома.
— Я на самом деле не шучу, — заявила Грейс. — На тот случай, если вы думаете, что эта блажь пройдет.
Она сверкнула подаренным по случаю помолвки кольцом, демонстрируя его отцу, и добавила:
— Этого не будет.
Адам и Лоррейн испытали момент ужаса, причем каждый — по-своему. Лоррейн — внутренне, ее сердце дрогнуло и сжалось в материнской груди. Адам же ссутулился, его кулаки теперь сосредоточенно сжимались и разжимались. Нет, не такую жизнь они планировали для своей дочери!
Наконец Адам хватил кулаком по столу, заставив стакан подпрыгнуть. Потом разъяренный отец поднялся, грозно возвышаясь над дочерью. Грейс сделала шаг назад.
— Черта с два! — взревел Адам.
Грейс вылетела из кухни.
Вздохнув и бросив возмущенный взгляд на Адама, только осложнившего ситуацию, Лоррейн поспешила за дочерью.
А потом, наверху, Лоррейн сидела рядом с Грейс, бросившейся на кровать прямо в одежде. Гладила дочь по спине, по волосам, по плечам, спрашивая себя, как же та могла даже помышлять о том, чтобы так легкомысленно выбросить свою жизнь на ветер. От Лоррейн требовалась колоссальная сила воли, чтобы шептать всякую чепуху о том, что все будет в порядке, что все как-нибудь наладится, что она совершенно не сердится. Так Лоррейн, должно быть, и заснула, потому что, проснувшись и продрав сначала один глаз, а потом и другой, обнаружила, что лежит, свернувшись калачиком, рядом с дочерью, а за окном уже светло.
16
Вот и настал тот день, когда я остаюсь без мужа.
Я ворочаюсь в надежде на то, что, если не стану открывать глаза и полностью просыпаться, это может на самом деле и не произойти. Я не хочу, чтобы он уезжал. Я люблю его. Мне хочется, чтобы мы были всей семьей, вместе. Скоро нас будет пятеро. Мне становится дурно от выброса адреналина, стоит только подумать о том, что это произойдет, когда муж будет далеко.
«Это — одни из самых важных военно-морских учений, дорогая… Но они проходят в Средиземном море…»
Ему даже запретили сообщать мне кодовое название операции. Только то, что это в Средиземноморье. Где-то там. На два месяца. Меня пронзил острый укол зависти. Средиземное море представляется мне местом солнца, бикини, романтических ужинов и полуночных танцев. Для Джеймса это означает долгие недели взаперти на борту атомной подлодки с сотней членов экипажа, шестичасовую вахту, койку по соседству с ракетами и затхлый, пахнущий машинным маслом воздух.
С трудом поднимаю себя в вертикальное положение. Мои ноги ощупью ищут тапочки. Наконец, завязывая халат вокруг своей раздавшейся фигуры, я захожу в нашу спальню и обнаруживаю опустевшую кровать. Джеймс уже встал, он должен уехать ровно в десять. Он не смог сказать мне, сколько точно пробудет в плавании, но это примерно шесть — восемь недель. Я поняла, что он видел боль в глубине моих глаз.
— Когда ты вернешься, она будет здесь. — Я показываюсь в проеме кухонной двери, поглаживая живот и пытаясь придать тону жизнерадостности.
Джеймс грызет тост, глядя в разложенную на столешнице «Таймс» и сжимая в руке чашку с кофе. Он поднимает взгляд.
— Я предупредила на работе, что задержусь. Я хочу проводить тебя.
— Дорогая, — говорит Джеймс и подходит, чтобы поприветствовать меня.
Его тело кажется теплым и сильным, словно оно как-то готовится к долгим дням и ночам в море. Он не сможет видеть солнце и луну. Он не узнает, когда я впервые возьму на руки нашу дочь, когда она засопит мне в шею, давая понять, что настало время кормления. Он не услышит ее первый крик.
— А я ведь пытался предупредить тебя, — с нежностью, но и полушутя говорит он. — О тяжкой доле жены моряка.
Он чувствует мое отчаяние.
Временами мне хочется, чтобы он бросил все это, ушел в отставку, навсегда покинул корабль. Дело не в том, что мы нуждаемся в деньгах. Отнюдь. У мужа есть средства, даже без его военно-морской службы. «Слишком много, чтобы даже говорить об этом, — произнес Джеймс однажды глупым приглушенным тоном, когда я спросила, насколько он обеспечен. — Я оставляю такие вопросы своему бухгалтеру».
Так почему же тогда он тратит столько часов увольнительной на берег, скрываясь в своем кабинете и сосредоточенно изучая документы? Когда я предложила нанять бухгалтера получше, Джеймс бросился на защиту: «Фирма из Джерси десятки лет вела семейные дела. Это унаследованное состояние. Подобные вещи не терпят перемен».
Когда Джеймс упоминает о «семейных делах» и «унаследованном состоянии», он имеет в виду Шихэнов. Джеймс унаследовал богатство от своей первой жены, Элизабет, получив