— Кажется, это правда.
Прежде чем она успела сказать еще что-нибудь, Дженни развернулась и выбежала из комнаты.
—Дженни!— слабым голосом крикнула Карен вслед, но ответа не дождалась.
Нужно встать, подумала она. Нужно догнать ее. Для девочки это страшное потрясение.
Но сил совсем не было. Да и потом, ее куда больше занимали сейчас собственные чувства. Она все видела перед собой лицо Грега, когда он отвечал на вопросы полиции. Несмотря на его признание, поверить в сказанное было невозможно. Карен меньше удивилась бы, если бы с ней вдруг заговорил кофейный столик.
Ведь она так хорошо знала своего мужа! Они прожили вместе больше двадцати лет, за это время она изучила его в доскональности. Они делились самыми сокровенными мыслями. По утрам в постели рассказывали друг другу об увиденных ночью снах, а вечером, если не могли уснуть, говорили о своих страхах. Карен никогда не сомневалась в его любви, всегда полностью ему доверяла. Она твердо знала, что является смыслом его существования — точно так же, как он был смыслом и ее жизни. Это даже не обсуждалось, а подразумевалось само собой. Их любви ничто не грозило. Их семейное счастье казалось незыблемым, как скала.
Карен взглянула на кресло, в котором Грег обычно сидел по вечерам, положив ноги на скамеечку. Карен давно предлагала ему купить новое кресло, но Грег всякий раз отказывался, говоря:
—Меня устраивает и это. Зачем мне другое?
Однажды, когда он отправился на рыбалку с приятелями, Карен заказала для его любимого кресла новую обшивку. Грег неохотно признал, что так и в самом деле лучше, но прошло несколько недель, прежде чем он освоился с новшеством. Карен знала, что, в отличие от нее, потертые подлокотники его не раздражали. Грега не пугало несовершенство как таковое — с течением времени его любовь к привычному и знакомому лишь усиливалась. Так уж он был устроен.
Карен зажмурилась, по ее лицу потекли слезы. Сердце сжалось от боли в маленький комочек.
—Я тебя ненавижу,— вслух сказала она, обращаясь к креслу.— Как ты мог врать мне? Кто угодно, только не ты…
Мысленно она вернулась в те времена, о которых говорил Грег. Тогда окончательно выяснилось, что своего ребенка у нее быть не может. А вслед за тем супруги на собственном опыте убедились, как труден и мучителен процесс поиска приемного сына или дочери. Карен и в самом деле впала в депрессию. Она отказывалась заниматься с мужем любовью, почти не вставала с постели, не садилась с ним за стол, не разговаривала. Одна мысль о ласках и нежностях вызывала у нее отвращение.
—Я все понимаю,— говорил тогда Грег.
Временами Карен начинала беспокоиться — не найдет ли он себе другую женщину? Но беспокойство это было каким-то формальным. Конечно, по журнальным статьям и телепередачам она знала, что подобные вещи случаются — с другими. Но ведь они с Грегом не такие, как остальные супружеские пары. Они особенные. Он принадлежит ей и в радости и в горе.
Грег все время утешал ее. Говорил, что это неважно, что все пройдет, образуется. Он никогда не обижался, не сердился, не жаловался. В более спокойные минуты Карен мысленно благодарила бога за такого мужа. А теперь выясняется, что все это время он ее обманывал.
«Если я буду сидеть так и дальше, то сойду с ума»,— подумала она, но даже не пошевелилась. За окном светила бледная луна, похожая на ломтик лимона. Все в природе было точно так же, как несколько часов назад, когда семья Ньюхоллов — муж, жена, дочь — мирно сидели рядом и любовались красотой ночи.
Дженни вошла в гостиную, кутаясь в белое шерстяное покрывало.
—Не могу сидеть у себя в комнате,— сказала она.
Лицо ее было такого же цвета, что и покрывало.
—Можно, я с тобой посижу?
Карен посмотрела на дочь с благодарностью и протянула к ней руки. Дженни села рядом на диван, свернулась в клубок, как котенок. Карен подумала, что давно уже дочь так к ней не льнула. Ощущать рядом тепло ее тела было невыразимо приятно, это давало утешение. Карен обняла Дженни за плечи, боясь, что та отшатнется, но Дженни лишь прижалась к ней еще плотнее.
Несколько минут они сидели молча, каждая думала о своем. Потом Дженни прошептала:
—Он не делал этого. Я уверена.
Она говорила об убийстве. И тут Карен вдруг с испугом осознала, что все время думала не о самом страшном, а лишь о давней измене Грега, о том, что он все эти годы утаивал от нее правду о Дженни. Карен попыталась сосредоточиться на мысли о преступлении, попробовала представить себе Грега, совершающего убийство.
—Нет,— прошептала она.— Твой… отец сделать этого не мог.
Внезапно ее охватило сомнение. Ведь она ни за что не поверила бы, что Грег способен на измену. Если бы кто-то высказал вслух подобное предположение, она бы только рассмеялась.
—Почему они обвиняют его, мама?
—Он слишком много врал.
—Но у него не было выхода,— возразила Дженни.
На глазах у Карен вновь выступили слезы.
—Нет, был!— яростно ответила она.— Ему вовсе ни к чему было мне лгать!
—Но ты ведь знаешь, что папа и мухи не обидит.
—В самом деле?— с горькой усмешкой спросила Карен.
—Ты поняла, что я хотела сказать,— упрямо заявила Дженни.— Я имела в виду, что он не способен не то что убить женщину, но даже ударить.
Карен глубоко вздохнула:
—Да, на такое он не способен. Но полиция считает иначе.
—А ты скажи им об этом!— потребовала Дженни.— Объясни, что он не такой человек.
—Дженни, полиции наплевать на мои слова. Кроме того, невиновные не убегают из-под ареста.
Дженни напряглась и отодвинулась:
—Ты просто пойди к ним и скажи, что он на такое не способен, вот и все.
Девочка смотрела на мать, ожидая от нее каких-то разумных, утешительных слов. Карен не знала, плакать ей или смеяться. «Нет у меня никаких утешительных слов»,— хотелось ей крикнуть. Но она взяла себя в руки и посмотрела на дочку с нежностью. Весь твой мир перевернулся, ты изо всех сил пытаешься удержаться на плаву, подумала она. Какие бы слова найти, чтобы в них не звучало фальши?
—Всему этому должно быть объяснение,— в конце концов сказала она.
—Безусловно,— с вызовом подтвердила Дженни и отвернулась от Карен.— Ты злишься на него за то, что он решил оставить меня при себе?
Карен сжала губы и заморгала глазами, чтобы не расплакаться. От боли в сердце стало трудно дышать. Но ответ дался ей без труда:
—Я люблю тебя больше всех на свете.
Плечики Дженни немного обмякли. Через несколько секунд она вновь прильнула к матери, и Карен накрыла ее покрывалом.
—Полежи, отдохни.
Она выключила торшер.
—Не могу,— тихим, испуганным голосом ответила девочка.
—А ты попытайся.
Долго они сидели в тишине. Потом Карен услышала ровное, сонное дыхание дочери. Она обняла девочку, прижалась к ней. Это их с Грегом ребенок. Как все было бы просто, если бы она могла Грега ненавидеть, изгнать его раз и навсегда из своего сердца. Но любовь к нему превратилась в давнюю, неистребимую привычку. Карен сделала над собой усилие, чтобы не думать, где он сейчас: один, на холоде, среди ночи. Избавиться от этих мыслей оказалось невозможно. Каждый вечер Грег стремился поскорее вернуться домой, опуститься в свое любимое кресло у камина, обнять жену, поцеловать дочь. Когда Дженни была маленькой, она говорила, что они трое — папа-медведь, мама-медведица и дочка-медвежонок. Это сравнение их всех очень веселило. И вот папа-медведь, загнанный охотниками, бродит где-то в ночи. А здесь, под их семейным кровом, дотлевают угольки, оставшиеся от семейной сказки. «Как же ты мог с нами так поступить?» — хотелось крикнуть Карен. Но что толку кричать, когда тебя никто не услышит? Никто не услышит, никто не объяснит. Сердце Карен корчилось в языках пламени.
Глава 19
Эмили долго возилась, разыскивая в шкафу непромокаемую шляпку. Уолтер тем временем мыл оставшуюся после завтрака посуду, а его сестра Сильвия сидела у стола, дожидаясь Эмили.
—Тебе давно пора купить посудомоечную машину,— нудила она.— И микроволновую печь. Ты посмотри на этот пол, линолеум давно протерся. Чему тут удивляться? Линолеум был застлан еще в тот год, когда умер отец. Почти полвека прошло. Время-то на месте не стоит.
Уолтер вытер кофейную чашку и поставил ее в сушилку. Дверца сушилки заскрипела, и Сильвия скривилась.
—Не понимаю, как ты можешь так жить? Ты посмотри на эти гравюры, того и гляди на пол свалятся. Неужели так трудно выделить две минуты и приколотить гвозди как следует?
Уолтер убрал последнее блюдце и закрыл дверцу сушилки.
—Я вообще не представляю, как ты можешь тут жить,— вздохнула Сильвия.— Вот у нас в Сисайд-Виллидж настоящий рай. Все новенькое, все сияет. Если что-то сломалось, вызываешь мастеров, и они моментально чинят. Если, конечно, ты сам не в состоянии это сделать,— добавила она, глядя на брата с осуждением.
Уолтер протирал салфеткой очки, не обращая внимания на ворчание сестры.
—В этой старой развалюхе жить вообще невозможно,— повторила она.
Уолтер поднял очки, посмотрел стекла на свет, чтобы убедиться, не осталось ли пятен.
—Честно говоря,— не унималась Сильвия,— после смерти мамы я твердо решила, что ноги моей больше не будет под этой крышей. Мне казалось, что здесь царят мрак и болезнь…— Она передернулась.
—В жизни не встречал более кошмарной персоны, чем ты,— спокойно заметил Уолтер, водружая очки на нос.— Зачем, к примеру, тебе понадобилось идти сегодня на эти похороны? Думаю, тебе просто приятна сама мысль о том, что кого-то убили.
Сильвия возмущенно вскочила:
—Для твоего сведения, я знаю семью Эмери уже много лет, мы встречаемся в церкви. Кроме нашей общины, у них в городе никого нет. Вот если бы ты сам был более примерным прихожанином…
—Ты же знаешь, что Эмили не любит похороны,— заметил Уолтер.
—Ерунда,— фыркнула его сестра.— Эмили совершенно безразлично, куда она идет — на похороны или на званый ужин. У нее есть слабость, о которой ты знаешь так же хорошо, как и я.