Папе Игорь не понравился сразу. «Фальшивка» – так он его охарактеризовал. Не помогли ни Динина обида, ни увещевания мамы, которая, напротив, выбор Дины оценила. Ну да, он любил покрасоваться. Мог прихвастнуть, а почему бы и нет? Единственный сын папы-замминистра, бывающего дома только наездами. У Игоря имелось все, чего он только мог пожелать. И даже Дина. «Не сердись, – шептала ей как-то вечером мама, – похоже, наш папа просто ревнует. У пап это случается». А Игорь словно и не заметил папиной неприязни. Обычно полный сарказма и довольно злой на язык, он умел держаться подкупающе вежливо. Зная, что Дина безумно любит отца, ни разу не позволил себе ничего лишнего в его адрес, хотя дразнить, выводить ее из себя, а потом извиняться было его любимой игрой.
«Любимой игрой». Дина вздрогнула. Мысль резанула, словно ножом, но и только. Память возвращалась, как летний ливень, – короткими полосами. Нахлынет и стихнет. И никак не получалось сложить нечто целое из разрозненных фрагментов.
Справа потянулась полоса Удельного парка, где местами даже желтели на деревьях редкие листья, силясь разогнать тусклую серость красок. Не слишком-то у них получалось: даже солнечный желтый казался пыльным.
Слева, в широком кармане перед корпусами завода «Светлана», все деревья стояли голыми. И – ни единого звука, кроме шагов Дины и Алекса, идущих прямо посередине улицы, по трамвайным путям. Это могло бы показаться забавным, словно попал в кино про апокалипсис или в компьютерную игру, но Дине было не до веселья. Тишина угнетала, пустота выглядела обманчивой, и Дина готова была шарахаться от любой тени, крепко сжимая ладонь Алекса. Впереди показалась Светлановская площадь, обычно под завязку забитая машинами, а сейчас пустынная и оттого нереальная, словно во сне. Дина оглянулась. Ее нечеткая тень все еще оставалась короткой, а если и стала длиннее, то совсем чуть-чуть.
Затянувшееся молчание прервал Алекс:
– Дин, ты бы рассказала, что вспомнила. Пока говоришь, может, придут другие воспоминания. Это работает, поверь.
«Расскажи…» Дина посмотрела на стальную полоску рельса, которая убегала из-под ее ног, тускло отсвечивая под лучами тусклого же солнца.
– Что рассказывать? Как в пустую голову заливаются воспоминания о чьей-то (кто сказал, что именно моей) жизни? – Она сердито взглянула на своего спутника. – Меня словно стерли. Ну, как в фотошопе: раз-раз – и остается только пустое место.
Перед ней, как наяву, появился белый кружок электронного ластика, который затирал лицо Игоря. Меховой воротник его куртки странно топорщился вокруг исчезающей шеи. Пальцы щелкали и щелкали клавишей мышки. Мгновение назад Дина понятия не имела о фотошопе, а сейчас смогла бы при желании снова вернуть его лицо в кадр… Когда это было? Почему?
Отогнав воспоминание, она продолжила:
– Все перемешалось. Я и узнаю, и не узнаю себя. Иногда мне кажется, что я совсем не такая! Как я могла говорить то, что говорила, и делать то, что делала? Не понимаю! Это какая-то совсем другая я. Глупая. Жестокая… А иногда верю: да, это действительно я.
Дина понурилась, сунула в карман куртки свободную руку и сказала, глядя себе под ноги:
– Там, дома, я вспомнила кое-что. О себе и родителях. – В голосе зазвенело отчаяние, переполнявшее сердце. – Я их просто ненавидела! Не понимаю почему, за что? Ведь я точно знаю, что люблю их! Это не могла быть я! Все похоже на плохой сон. Я просыпаюсь, и вот я здесь. Совсем-совсем другая…
Она шмыгнула носом. Сердито потерла глаза, уничтожая непрошеные слезы. Попыталась улыбнуться, чувствуя, что улыбка не получилась, вышла жалкой и натянутой.
– Прости, в жизни, наверное, столько не ревела…
– А знаешь? – Алекс неожиданно повеселел. – Оставшись без памяти, мы как будто остаемся без одежды – такими, какие есть на самом деле. Поэтому, если тебе что-то не нравится в воспоминаниях о себе, утешься. Лично я считаю тебя очень хорошей. И смелой. И кое-что еще: тут далеко не всем так везет получить воспоминания о себе. Какие угодно…
Дина посмотрела на него и с удивлением отметила, что Алекс покраснел.
Решив, что отвечать на последние слова не стоит, просто сказала:
– Спасибо, но это здорово смахивает на лесть.
Она едва удержалась, чтобы не хихикнуть, нервно, глупо и пошло, – таким забавным выглядело его смущение. Но на самом деле искренность парня смутила и ее тоже. Дина потупилась, чувствуя, как и у нее краснеют щеки, наливаясь жаром. Было глупо краснеть из-за похвалы едва знакомого парня. Глупо и… приятно.
Алекс положил руку ей на плечи и несмело, по-приятельски, притянул к себе, не останавливаясь и не замедляя шаг. Дина прислонилась щекой к прохладной синей ткани его жилета, и дальше они пошли в обнимку. Короткая двухголовая тень отставала от них всего на шаг.
«Делать то, что делала». Дина опять нахмурилась так, что заныл лоб. Перед глазами то и дело начинало плясать воспоминание об экране мобильника и ее собственные фото в соцсетях. Вот это убожество, выпячивающее губы перед зеркалом школьного туалета, – это она? Как получилось, что вещи, которые она должна была бы презирать, она же и делала? Кадры, кадры, кадры. Людный, ярко освещенный зал, Дину почти заслонил затылок Игоря. Целуются они, что ли? Кто их снимал? Какая-то вечеринка… Она мысленно понадеялась, что папа и соцсети – две разные планеты.
Она опаздывает, а Елена все не заканчивает тренировку. Дина устала и злится. Гардемарин устал и вредничает. Елена устала и раздражается на Дину. А ей отчаянно хочется послать на фиг все будущие соревнования, вместе взятые, Елену Прекрасную, коня вместе с конюшней и этот душный вечер – ее ждет Игорь!
Мама и папа уверены, что Дина снова заночует у Люськи. Но не на этот раз! У Люськи она только переодевается и наспех подкрашивает лицо.
– Ой, подруга-а, – тянет Люська, но никакого укора в ее голосе Дина не слышит. Люська отчаянно завидует Дине и вовсе этого не скрывает.
– Нет, ну ты смотри! Смотри на себя – красотка! Василевский в обморок упадет, когда увидит!
Дина стоит перед зеркалом. И правда – со щеками, горящими румянцем, и лихорадочным блеском в глазах, в длинном Люськином платье с высоким, до самого бедра, разрезом, – она кажется самой себе взрослой прекрасной незнакомкой.
– Шикарная бабочка вылупилась наконец из нашей гусеницы!
Подруга подходит сзади и кладет ей подбородок на плечо. Теперь их в зеркале двое – заговорщиц. Секунду они смотрят на отражение, а потом одновременно начинают смеяться.
– Сама ты гусеница! – давясь от смеха, нервного, слишком бурного, восклицает Дина.
– Ну уж нет! Я – стрекоза! Элегантная, с такими, – Люська плавно взмахивает руками, – прозрачными крыльями.
– Это которая лето красное пропела? – хохочет Дина.
– Нет, зайка моя. Мне мой муравей пропасть не даст, главное – его найти, – усмехается целеустремленная и практичная Люська.
Дина обнимает подругу, шепчет:
– Ты – самая лучшая.
– Да знаю я. Иди, заждался твой принц.
На пороге Дина оборачивается и ловит Люськин взгляд – задумчивый, изучающий.
«Завидует», – думает Дина и улыбается. Есть чему. От счастья и сладкого ужаса замирает сердце: она едет к Игорю домой. Впервые. На всю ночь…
Воспоминание оборвалось, оставив привкус счастливого ожидания и леденящий сердце вопрос: неужели у них что-то было? Нет! Не может быть! Дина резко отстранилась от Алекса, помотала головой.
Он глянул удивленно, быстро спросил:
– Что?
– Ничего!
Ответ получился резким, почти грубым.
Дина прикусила губу, тронула парня за рукав:
– Прости, это так неожиданно происходит. Бац! И ты барахтаешься в обрывке незнакомой тебе жизни, а потом снова – бац! И ты опять здесь…
– Ничего. Все в порядке, я понимаю.
Алекс и не подумал обидеться, а Дину вдруг разозлила эта его чрезмерная «хорошесть». Ну вылитый ангел, крыльев только не хватает! Что он мог понимать? Девушка сердито отвернулась, чувствуя себя так, словно была виновата в чем-то похуже неоправданной грубости.
Долго молчать не получилось. Тишина угнетала.
Дина потеребила рукав его толстовки и смущенно попросила:
– Расскажи что-нибудь. Про Доктора. Ты вроде хотел… Почему он живет в ларьке?
– А какая разница, где жить, если не помнишь свой дом? – пожал плечами Алекс. – Доктор – умный мужик, много знает. Не смотри, что выглядит как бомж. Здесь ведь это без разницы. Витек вон вырядился, а толку? Магазины открыты, бери что хочешь, только ведь не поможет.
Он помолчал и продолжил:
– У Доктора друзья были. Компания. Раньше. Они пытались выбраться отсюда. Весь город обследовали. Доктор рассказывал, что за городской чертой ничего нет.
– В смысле? – не поняла Дина.
– В смысле совсем. Чернота вроде тумана. Граница. Один в нее вошел и не вышел. Больше никто не рискнул. Потом решили искать таких, как ты, – после того как Доктор сообразил, что вам помощь нужна. Это «уходящим» уже не поможешь. И тех, кто возвращается, Тьма не трогает до заката.
– Стоп! – затормозила Дина. – Ты меня запутал, как же не трогает, если она за мной в школе гналась и дома?
– Других, не таких, как ты, – вздохнул Алекс.
– А у таких, как я, название есть?
– Вообще-то есть, – неохотно ответил он. – «Дичь».
– Что? – Она округлила глаза. – Почему?
– Не знаю. Это же не я придумал, – поспешил оправдаться Алекс. – Может быть, потому, что Тьма за вами охотится?
– Что ей надо? Что в них, во мне такого?
– Никто не знает. Доктор с друзьями пытались это понять и не смогли. Вас таких совсем немного. Я заметил только одно: перед тем как вернуться, «дичь» вспоминает что-то особенное, даже страшное, потому что некоторые кричат или начинают плакать… И исчезают. Возвращаются.
– И никто не рассказал тебе, что именно вспомнил? – усомнилась Дина.