Он обернулся так резко, что зацепил пластиковый стул, который отлетел в сторону, словно живой.
– Ты не понимаешь! – Лицо Алекса мерцало так часто, что у Дины зарябило в глазах. – Ты – точно не можешь здесь остаться, ведь Тьма уже тебя выбрала! Или поймаешь последний луч, когда все вспомнишь, или…
Он замолчал и отвернулся, шагнув к дверям.
– Пошли, – буркнул уже на ходу, – я не вру. У тебя мало времени.
Казалось бы, после еды и горячего кофе Дину должно было немного отпустить, тем более она больше не металась в этом странном городе в одиночку, но в груди продолжала дрожать тонкая струнка пережитого ужаса. Любая мысль на тему болезненно-неразгаданной тайны собственного «я» могла эту струнку задеть. И тогда та грозила зазвенеть новой волной страха. Да и последние слова Алекса оптимизма не добавили.
Дине хотелось разного. В основном – глупого и бесполезного. Топнуть ногой, крикнуть: «Горшочек, не вари!» – и очутиться дома. Где это, дома? Да где угодно, лишь бы не здесь! Хотелось расплакаться. Снова. Забиться в угол (нет-нет, не темный!), и пусть все окажется дурным сном…
Она молча брела по незнакомой улице незнакомого города рядом со странным, временами мерцающим, словно привидение, парнем и не замечала, что крепко-крепко сжимает его теплую, вполне материальную ладонь.
На углу у перекрестка притулился к старому клену ларек-стекляшка. Обычный крохотный магазинчик, где можно в любое время суток купить вчерашний хлеб, сомнительную колбасу, дешевый корм для животных и пиво с сигаретами. Открытую дверь подпирала железная урна-перевертыш.
Алекс направлялся прямо к этой двери, и Дине пришлось идти следом, отставая ровно настолько, насколько позволяла вытянутая рука. Разжать ее казалось совершенно невозможно! А вдруг он войдет в ларек и исчезнет так же внезапно, как появился?
– Доктор? – Алекс просунул голову в дверной проем.
– Бур-бур, – неразборчиво ответили ему изнутри ларька хриплым баском.
– Подождем, – вздохнул Алекс, оборачиваясь к Дине. – Доктор не всегда в настроении, но, если повезет, он тебе поможет.
– В чем? – Дина ничего не понимала.
Изнутри ларька донесся грохот, словно там упало что-то тяжелое. На пороге возник щуплый мужичок невнятных лет. Он был сурово небрит, рыжеватая щетина еще недотягивала до того, чтобы считаться бородой, и придавала его помятому лицу неряшливый вид опустившегося алкаша. Стойкая вонь перегара только усилила это впечатление. Дина поморщилась.
– Что? Опять? Ну чего ты их ко мне таскаешь, Алик? – скривившись, пробурчал мужичок, кутаясь в женскую меховую жилетку, украшенную стразами вдоль молнии.
В сочетании с грязными штанами цвета прелой листвы и клетчатой фланелевой рубахой выглядело это до невозможности нелепо. Он вперил в Дину немигающий взгляд мутно-желтых глазок. Вздохнул.
– Выглядит на шестнадцать. Точно. Школьница, местная. Фифа к тому же. Какой класс? Одиннадцатый «А»?
– «В», – не успев подумать, ответила Дина и покачнулась.
Идти страшно. Она с трудом заставляет ноги передвигаться по квадратным плитам школьного двора. Голова опущена, длинная челка падает на лоб, волосы свешиваются на лицо. Под ногами поскрипывает первый ледок. Два шага – плита. Еще два шага – стык – следующая. Она смотрит только под ноги, ежась, словно ожидает удара. Доходит да школьного крыльца и заставляет себя шагнуть на ступеньку. Она не была в школе с конца весны и почти всю осень…
Она боится. Ее переполняет злость. На себя – за этот гаденький страх. На несправедливость, которая заставила ее, всеобщую любимицу, самую красивую девочку гимназии № 1001, подниматься сейчас по ступеням школьного крыльца с низко опущенной головой. На родителей, которые обрекли ее на эту пытку.
– Одиннадцатый «В», гимназия тысяча один, – чужим деревянным голосом отчеканила Дина.
Желтоглазый бомжеватый Доктор печально ухмыльнулся и сплюнул себе – и ей – под ноги.
– Все. Валите отсюда. В школу идите, там, может, дальше вспомнит.
– Спасибо, – прозвучало у Дины над головой.
Оказывается, Алекс стоял прямо за спиной и поддерживал. Она привалилась к нему, не заметив, когда это произошло. Доктор пинком отшвырнул урну в сторону, и дверь магазинчика захлопнулась у Дины перед носом.
– Что это было? Кто он такой?
Она повернулась к Алексу, заглядывая в лицо.
– Доктор? Ну, это его тут так прозвали. Иногда он людей насквозь видит. Умеет задать правильный вопрос. И срабатывает. Иногда.
Алекс посмотрел на нее очень серьезно, пытливо и спросил:
– Что ты вспомнила?
Дина нахмурилась. Отвела глаза. Сунула руки в карманы куртки. Ковырнула выбоинку в асфальте блестящим носком новенького ботинка. Она по-прежнему ничего не понимала, но теперь стало еще хуже: там, в ее воспоминании, она тоже боялась. Вот только не знала – чего?
– Только то, что сказала, но в школу идти не хочу! – наконец ответила она, глядя в сторону, на жалкие скелеты полуголых кленов вдоль тротуара.
– Дин? – Парень мягко коснулся ее плеча. – Школа – единственная ниточка к твоей памяти. Я понимаю, что тебе все кажется полным безумием, но поверь мне, пожалуйста! У тебя есть шанс выбраться отсюда!
«Школа, – шагая за Алексом, думала Дина. – Школа».
Мысль не рождала никаких ассоциаций, кроме стойкого нежелания туда идти. Где ее искать, эту гимназию номер тысяча один?
Перед глазами немедленно возникла табличка черненого металла, с названием. Она крепилась к голубой стене длинного двухэтажного здания с большими окнами. В памяти всплыла пальма посреди холла второго этажа, ярко освещенная солнцем, с подсохшими кончиками метровых листьев. Из черного «ничего» проявились красные кресла актового зала, рядами убегающие в загадочный полумрак, плохо различимые со сцены… Что она делала там, на сцене, в пустом зале?
Дина удивленно моргнула. Актовый зал сменился воспоминанием о каком-то кабинете. За его окнами, за квадратными плитами школьного двора, за частоколом забора и зеленью деревьев шумела широкая дорога. И далеко, за этой дорогой, теснились высотки новых, аляповато-разностильных домов.
Дина снова моргнула и задрала голову. Ну да! Именно таких, что торчали, возносясь десятками этажей над унылыми рядами девятиэтажек, вдоль улицы, по которой они шли сейчас!
«Наверное, Доктор был прав. Воспоминания тянутся, цепляясь одно за другое». Она посмотрела на Алекса и указала на уродливые кирпичные башни.
– Нам туда. На ту улицу. Я помню похожие дома.
– Отлично!
Он потянул ее во дворы с уверенностью, которой сама Дина похвастаться не могла. Но едва они вышли на открытое место из-под давящих серых стен домов, оживилась – город вдруг перестал быть совсем чужим. Пустынное шоссе, молчаливо убегавшее туда, где уже не было видно никаких домов, называлось Выборгским. «Озерки», – мелькнуло в голове. И сразу же стала знакомой застроенная ларьками площадь перед большим торговым центром. Метро! Метро «Озерки». Шумные поезда. Толпы народа по утрам. Толкотня у эскалаторов. Дина ездила на метро, но очень редко.
Ноги уверенно понесли ее вперед, к неширокой ленте тротуара на другой стороне, за шоссе. Эта сторона дороги обилием кустов и деревьев перед невысокими коттеджами так отличалась от скученной толчеи новостроек напротив. «Школа, – упорно думала Дина, – школа…»
Чугунная калитка, ведущая на школьный двор, стояла распахнутой настежь. В глубине тускло поблескивали стекла больших, точно таких, как в ее воспоминании, окон. На месте оказалась и металлическая табличка: «Муниципальное образовательное учреждение Гимназия № 1001 Выборгского района г. Санкт-Петербурга».
Дина сунула внезапно озябшие руки в карманы. И снова воспоминание обрушилось неожиданно, выдергивая из одной реальности в другую.
Парусник с невозможно-алыми парусами величаво скользит между распахнутыми сводами моста… Она стоит на парапете набережной, кто-то держит ее сзади, крепко прижимаясь к бедрам… Вокруг несметное количество людей: молодых и не очень, подвыпивших и совершенно трезвых. В небо взлетают и рассыпаются разноцветными искрами огненные шары салюта под оглушительные крики восторга, свист парней и грохот музыки. Она кричит вместе со всеми. Она счастлива. Торжественность действа переполняет ее, крепкие руки, обхватившие бедра, волнуют. Это пока не ее праздник, но осталось недолго: следующим летом она будет здесь снова, в красивом платье, с глупой лентой выпускника, и вот тогда…
Дина оглянулась. Алекс остановился возле широкого крыльца, настороженно прислушиваясь. Она вдохнула поглубже и потянула на себя тяжелую дверь.
Гулкий вестибюль, забранные в фигурные решетки загоны гардеробных, долгое эхо шагов, рамка и пустая стойка охранника на входе. Дина поежилась. Что она тут делает? Зачем пришла? Открыв рот, чтобы высказать Алексу свои сомнения, она так и застыла: вестибюль, только что пустой, вдруг наполнился разноголосым шумом.
– Самойлова! – повысив голос, обращается к ней Комариха – Тамара Харитоновна, классный руководитель и по совместительству историчка. – Ты не оглохла? Принесла освобождение?
Дина вздыхает и театрально закатывает глаза. Закадычная подруга Люська и одноклассница Мара Кулыгина, стоящие рядом, сдержанно прыскают.
– Да принесла я ваше освобождение.
Она достает из украшенного стразами, совсем не школьного рюкзачка лист бумаги, упакованный в прозрачный файлик. На листе под несколькими строчками текста красуются аж две круглые печати и размашистая подпись. Дина небрежно, двумя пальцами, протягивает письмо Комарихе. Там в сотый раз сообщается, что ученицу Самойлову можно освободить от занятий физической культурой в рамках школьной программы ввиду интенсивности ее спортивных тренировок… Но дотошная Комариха требует подтверждения каждую четверть. Она щурится, внимательно изучая написанное, только что на зуб не пробует. Рыжие кудельки волос подрагивают, обрамляя вислые щеки. Губы – в полусъеденной красной помаде – шевелятся.