– Конечно.
– И мы выиграли?
Стуки на секунду заколебался.
– Пятьдесят евро, синьора.
– Не очень-то много. Почему вы так мало поставили?
– Пока я плыл на вапоретто, у меня украли почти все деньги. Но сейчас я поднимусь к себе и принесу вам ваш выигрыш.
– Я же вас предупреждала, что на вапоретто воруют! Не иначе, дело рук этих вшивых туристов.
– Ну, не факт, – попытался успокоить ее Стуки, пока они взбирались по винтовой лестнице. – В Венеции тоже не все жители святые.
– Это правда! В некоторых районах живут одни проходимцы.
– Не говорите так.
– Мой друг-судья именно так их и называл: проходимцы!
– У вас был друг-судья?
– Да, но он уже умер.
– Мне очень жаль.
– Судья по водным делам.
– Как вы сказали? Не бывает судей по водным делам.
– А он был судья, я это хорошо помню. Все преступления на воде – на вапоретто, вдоль каналов, в порту – были в его компетенции.
– Разве что так.
– А еще мой друг расследовал убийства Полуночного человека.
– Правда?
– Да. Но я его попросила не сажать Полуночного человека в тюрьму, иначе кто будет наказывать плохих туристов?
– И он вас послушался?
– Конечно, мы ведь были большими друзьями. Я приглашала судью со всей семьей на ужин три раза в год. Он приходил с женой, двумя детьми и с внуком, сыном старшей дочери, его единственным наследником. Впоследствии этому мальчику пришлось многое перенести.
– Наркотики?
– Нет, другое. Юноша сам себя поджег. Судья так страдал! Они потратили целое состояние, чтобы дать ему новое лицо, но ничего не помогло. Видели бы вы этого молодого человека, как он ужасно выглядит.
– Антимама! Поджечь самого себя. От несчастной любви, наверное?
– От любви? Ничего подобного! У него были правильные номера, и он их не сыграл. Такая трагедия!
– Ах, это!
Инспектор Стуки и синьора Елена посмотрели друг на друга.
– Скажите, этот ваш друг, он точно был судьей? Не магистрат по водным делам?
– Судья, я вам говорю.
– Понятно.
Кузен Ростам ожидал инспектора Стуки на лестнице вокзала Санта-Лючия. В новой белой рубашке мужчина казался официантом, который в прошлом работал охранником. Но волосы он все-таки привел в порядок. Увидев подходившего к нему Ростама, Стуки приободрился: кузен шел быстрым, уверенным шагом и имел хорошую осанку. Никак нельзя было сказать, что он зарабатывал себе на жизнь тем, что продавал автомобильные запчасти, что бы это ни означало в таком городе, как Тегеран.
– Салам, – поприветствовал родственника Ростам, – S’il vous plaît, parlez-vous français, oui?[73]
Из того, что в этом понимал Стуки, его кузен действительно хорошо говорил по-французски: бегло и с прекрасным произношением. При этом Ростам слегка жестикулировал поднятыми и раскрытыми ладонями, словно молясь. Так его французский звучал еще более убедительно, с легким оттенком духовности.
Чтобы поддержать разговор, Стуки на чистом итальянском языке стал объяснять кузену, что тот должен будет делать. Ростам уже получил исчерпывающие объяснения от дяди Сайруса, который заставил племянника повторить все несколько раз, чтобы убедиться, что тот все хорошо запомнил.
Кузену нужно было пройти к столу, за которым, во главе с господином Вианелло, шла игра в шмен-де-фер. Далее Ростам должен был время от времени ставить по минимуму и при этом много говорить по-французски, рассказывая любые бредни по поводу месье Осписа Дюфура. Другими словами, как можно больше действовать на нервы крупье и игрокам, подмечая малейшие детали того, как они реагируют на его слова. В том числе и упорное молчание.
– Oui, allez![74] – сказал кузену Стуки, глядя на него с легким беспокойством.
…Из казино Ростам вышел очень довольный. Он выиграл восемьсот евро и блаженно улыбался. Мужчина осмотрелся в надежде увидеть Стуки. Подождал несколько минут, глядя на выходящих из заведения посетителей, а потом зашагал по улице. Инспектор Стуки, наблюдал за кузеном с противоположной стороны улицы. В какой-то момент ему показалось, что один тип, появившийся ниоткуда, стал двигаться по следам Ростама. Стуки осторожно пошел за ним. Может быть, из-за еле слышного шума шагов, но незнакомец неожиданно ускорил шаг, обогнал Ростама и растворился в темноте венецианской ночи.
Антимама!
– Мерси, – сказал Стуки, подойдя к кузену.
Инспектор объяснил ему жестами, что тот должен будет по телефону рассказать о своих наблюдениях дяде Сайрусу. Потом Стуки снял родственнику номер в гостинице, где он мог бы провести остаток ночи, так как следующий поезд в Тревизо отправлялся только утром. А сам исчез среди каналов и темных набережных. В голове у инспектора роилось множество мыслей.
Дорогая редакция!
Из волшебного фонаря какой-то шарлатан показывает нам Новый мир: Венеция промышленная и милитаризованная. Да здравствуют металлические мосты и фабричные трубы! Добро пожаловать в царство божественного Электрического света!
А для электричества необходима электростанция Фузина[75] со своей пылью, микрочастицами, соединениями серы и всего остального. Очень жаль памятники архитектуры. Фабричные трубы с гривами ядовитого дыма извергают винилмонохлорид. Это слово кажется футуристическим; в некотором смысле так оно и есть.
Легко говорить о будущем. Но будущего не существует. Потому что, когда оно наконец наступает, это уже нечто совсем другое, не такое, каким мы его себе представляли. Будущее может быть атомным, как Хиросима. И какой тогда смысл говорить о будущем? Потому что радиация изменяет ДНК, которая определяет грядущее каждого организма? Ну, если только так…
Но прелесть Венеции в том, что клубящиеся дымом фабрики исчезнут раньше дворцов, электричества будет меньше, чем голубей, а на Фузине будут вынуждены установить фильтры на дымоходы. Затем построят мосты из стекла…
Венеция любила меня как могла: снизу, с ног, но не называя меня кочевником, путешественником, бродягой. Отсчитывая время не тиканьем, не потоком песчинок в песочных часах, а ударами по камню, оттисками литейной печи, каменными блоками в тачках, досками, столбами, бревнами и гвоздями. Эти ноги принадлежат не исследователю, а естеству, посланному, чтобы быть найденным. Наброски шедевров искусства на стадии эмбриона, клубок нервных клеток, которым необходим импринтинг, лабиринт, карниз, площадь.
Когда я смотрю в волшебный фонарь, я вижу, что в Новом мире открыли мощные лекарства, но ни одно из них не обладает силой Венеции. Я очень хорошо знаю, что существуют города, подобные токсинам. В них чувствуешь себя безликой бактерией, в ожидании чего-то, что пройдет, чего-то, что закроется и что откроется. В ожидании момента, когда придется платить по счетам, звонка в дверь пришедшего к вам в дом почтальона, который скажет: «Срочная телеграмма!» Возможно, даже в ожидании несчастья.
Токсичные города окружают нас. Их имена известны, они вселяют ужас, они расположились на картах, как пауки на стене. Плотоядные города. После заключения договора об аренде и получения свидетельства о регистрации они впрыскивают свои яды, которые разъедают человека изнутри. Лица людей приобретают неестественно желтый цвет, не как шафран, не как пыльца лилии, а как жир, мигрирующий под кожу.
А еще есть города-целители. Которые любят жизнь. Они борются с холестерином, мышечной ленью, активируют перистальтику кишечника, улучшают работу кровеносной системы, стабилизируют сердцебиение, стимулируют зрительную систему и выбросы эндорфинов. И заставляют нас улыбаться. Даже душой.
Я хотел бы, чтобы туристы поняли спасительное значение таких городов. Чтобы, войдя в город, они отдались его энергетическому полю, позволили себя вести, и чтобы каждый сыграл ту роль, которую назначит ему город, обладающий тысячелетней мудростью и глубоким знанием человеческих душ.
Может даже так случиться, что все влюбленные туристы внезапно начнут целоваться на каждой улочке, вдоль каждого канала и внутри старинных лавочек, словно по звонку колокольчика или в ответ на очередной удар колокола на башне, – но не ради случайного проявления чувств, а благодаря некоей коллективной синхронности, передающейся от человека к человеку.
Я знаю, что этот город спас больше людей, чем антибиотики. Тот, кто глубоко его понял, приходит сюда за спасением.
Если же толпы людей будут уезжать отсюда с той же грязью в душе, с которой они приехали, с тем же давящим клубком неразрешимых проблем, то какой смысл во всех этих усилиях, которые нам, жителям города, приходится прилагать, и неудобствах, которые мы при этом испытываем? Зачем тогда спасать Венецию от вод? Если бы этот город делал людей несчастными, я бы изрешетил его. Дыры, дыры повсюду! Как нам избежать страданий этой агонии?
В ожидании возродились бы кабаки. Таверны. Винные погреба. Нектар и мальвазия. Пили бы везде, даже на вапоретто. Пила бы и синьора, развешивающая белье на веревках между домами, и научный сотрудник Государственного архива. Пили бы в библиотеке Марциана на площади Святого Марка и на пароме, который плывет на кладбищенский остров Сан-Микеле. На колоритном острове Маццорбо и на скамейке на площади Святой Маргариты – все бы пили.
– Будешь рыбу?
– Давай сначала выпьем.
Мы никогда не чувствовали себя лучше…
29 июляВторник
Есть момент дня, словно подвешенный в воздухе, – раннее утро, когда кажется, что тишина и свет неразрывно связаны между собой. Эти мгновения наполнены иллюзией, что мир постоянен, что в нем все обнимается, переплетается и взаимопроникает: люди, деревья, камни, жидкости и воздушные пары. Когда грезится, что вы слышите шуршание камней в Доломитах, которые очень медленно, песчинка за песчинкой, разрушаются и уносятся реками в море.