17 июляЧетверг
– Не может быть! Он правда выстрелил? – воскликнул инспектор Скарпа. – Он… он в тебя попал? Это кровь? – заорал полицейский, увидев капающую из-под пальцев Стуки алую жидкость. – Сюда, сюда, – бормотал Скарпа, обхватив Стуки за талию и почти приподняв его.
– Полегче, больно!
– Так… давай… идем в больницу Святых Иоанна и Павла. Стисни зубы. Может быть, все-таки вызвать скорую?
– Не надо, дойдем.
Друзья заковыляли по улице, названной в честь Девы Марии[19].
– Долго еще?
– Ты, случайно, не собираешься грохнуться в обморок, как поэт перед прививкой?
– Просто моя кровь мне может еще понадобиться.
– Зажми рану сильнее.
– Зачем?
– Так кровотечение оста… Стуки! Вечно ты надо мной смеешься!
– Ты еще и не того заслуживаешь. Помнишь апрель девяностого года?
– Нет.
– Здесь, в Венеции. Кто-то позвонил из ближайшей к школе телефонной будки и предупредил о заложенной в здании бомбе. И нам с тобой пришлось целую неделю дежурить около того телефона-автомата. И вдруг, в одно грозовое весеннее утро, ты объявил, что знаешь, как найти виновника. Ты куда-то испарился и через полчаса повел меня к школе, из которой в тот момент выводили учеников из-за очередного предупреждения о минировании.
– Точно! Все мокрые от дождя, как лягушата. И из окна школы напротив один парень кричит девушке на улице: «В этот раз это не я!»
– Ты мне сказал: смотри, вот он, наш телефонист. И это был именно он, влюбленный по уши и срывающий уроки в школе, где училась его девочка, чтобы пойти с ней погулять в парке.
– Мы его тогда просто отпустили. Что еще с ним было делать?
– Так это ты позвонил тогда в полицию? Допустил, чтобы детей вывели на улицу в такую погоду?
Скарпа начал что-то пространно объяснять о стратегиях расследования и о своих осведомителях, но Стуки его уже не слушал. Инспектор как-то странно стал всматриваться вдаль: временами ему казалось, что у моста сидит сама Дева Мария в развевающемся на ветру плаще и смотрит на них ласковым взглядом.
– Стуки, а помнишь польских монахинь?
– Каких именно?
– Которые из под полы торговали реликвиями.
– Нет, сейчас не припомню. Какая длинная Венеция, когда теряешь кровь, – процедил сквозь зубы Стуки.
– Потерпи, мы уже у моста Пиован.
– Сколько ступенек в этом городе! Я начинаю понимать туристов.
– Держись, друг, уже немного осталось. Мы на Калле-Ларга-Джачинто-Галлина. Ты помнишь, кто это – Джачинто Галлина?[20]
– Та, которая в бульоне?[21] – заплетающимся языком спросил Стуки.
– Ну все, дошли, – пытался подбодрить друга Скарпа, который уже практически тащил Стуки на себе.
– Лошадь… она шевелится.
– У памятника Коллеони?[22] Нет, она стоит смирно. Это ступени шатаются.
– Дурак.
– Стуки!
– Мы уже на площади Дзаниполо?..
– Я что, вырубился?
– Да, ты был в обмороке.
– Не может быть!
– Ты, Стуки, как только увидел двери больницы, сразу потерял сознание. Я донес тебя на руках до скорой помощи, как свою невесту. Медсестры, наверное, кое-что о нас подумали.
– Ты им хоть объяснил?
– Как смог.
– И что дальше?
– Тебя положили на каталку.
– Антимама!
– Не переживай, я никому не скажу.
– Скарпа, этот грек… иди и сию же минуту его арестуй.
– Да, да, хорошо. Но сейчас успокойся, тебе нельзя волноваться. Рана не очень серьезная, но представляет определенный интерес. Так доктор говорил. Еще он сказал, что стрела повредила ключицу.
– Мне придется здесь остаться?
– Только на несколько дней. Представь себе, я уже заказал нам ужин в таверне на завтрашний вечер, думал отпраздновать наш с тобой успех. Печень по-венециански…
– Ты уже составил рапорт?
– Естественно. С бумажками полный порядок.
Сидя на больничной кровати, Скарпа смотрел на Стуки с унылым видом удрученного родственника: руки на коленях, плечи ссутулились.
– Подожди, Скарпа, а почему грек, если это был он, говорил на чистом венецианском наречии?
– Ну, он здесь живет уже много лет и любит поговорить.
– Понятно.
– Я зайду к тебе сегодня вечером. Может быть, мы придем с Микелой, моей женой. Тебе что-нибудь принести? Кроме твоего начальника я должен еще кого-то предупредить?
Стуки отрицательно покачал головой. Он сам был в состоянии об этом позаботиться. Еще не хватало давать Скарпе номера телефонов или сообщать любую другую информацию. Его коллега все делал с такой энергией и энтузиазмом, что дядю Сайруса от его ярких описаний мог хватить инфаркт, старика не спасла бы даже магическая аура его ковров. Из окна больничной палаты Стуки наблюдал, как инспектор Скарпа вышел из больницы и неуверенной походкой двинулся в направлении своего дома.
Никогда раньше инспектор Стуки не бывал в больнице в качестве потерпевшего. Тем более в такой, как эта, – похожей на нечто среднее между колледжем и монастырем бенедиктинцев. Стуки никогда в жизни не приходилось лежать, словно камбала на дне океана, на подъемной кровати с капельницей в вене. Необходимость оставаться в этом месте вызывала у инспектора такое внутреннее нервное возбуждение, от которого конь статуи Коллеони давно бы пустился в галоп.
Своей левой руки Стуки совсем не чувствовал. Из-за антибиотиков, как сказала медсестра. Пальцы руки шевелились еле-еле, как несчастные щенки, оставленные в коробке под палящим солнцем. И где-то внутри тела, чуть пониже ключицы, в том месте, куда проникло острие стрелы, поселилась боль.
– Повезло, что стрела не зашла глубже, – сказал хирург. – Она попала по косой, очень даже косой, к вашему счастью. Так она причинила не слишком много вреда. Можете быть спокойны, до свадьбы заживет.
Гордясь своим остроумием, врач заулыбался. Стуки этого не оценил.
– Можно мне посмотреть на стрелу? – спросил инспектор.
– Вы серьезно?
– Абсолютно.
– Мы ее сразу же передали полиции, как и положено в таких случаях. Что именно вас интересует? Я вот этими самыми руками вытащил из вашего тела инородный предмет.
– Спасибо, доктор! Как она выглядела? То есть стрела серьезная или так себе?
– А я откуда знаю? Я не разбираюсь в оружии, я врач.
– Может быть, это была одна из тех стрел, которыми стреляют по мишеням на ярмарках?
– И это было бы неплохо, правда? Или вы хотели, чтобы вас пронзили стрелой Робина Гуда?
– Разумеется, нет.
Когда доктор ушел, Стуки вспомнил, что ему нужно предупредить дядю Сайруса и, может быть, позвонить сестрам из переулка Дотти и попытаться их успокоить. Своим предупреждающим звонком он надеялся разбавить весь тот водопад заботы, который, он знал, ему еще предстоит испытать.
Он уже представлял себе: «Ах, инспектор, почему вы нам ничего не сказали? Вы рискуете жизнью, а мы здесь красим ногти и укладываем волосы, вместо того чтобы дежурить у вашей постели. Что о нас подумают соседи?»
С дядей Сайрусом тоже нужно быть поосторожнее. Главное – не вдаваться в подробности: у старика больное сердце.
– Я в больнице в Венеции, – сказал Стуки дяде, когда после неимоверного количества длинных гудков тот, наконец, ему ответил. – Так, ничего особенного, ежегодное обследование, рутина. Лег в больницу, чтобы не мотаться туда-сюда до тех пор, пока будут готовы анализы. Сказали максимум два дня, но ты же знаешь, они здесь особо не торопятся. Почему не в Тревизо? Наше управление прикрепили к этой больнице. Вообще, всем полицейским Восточного Венето делают анализы в больнице Венеции, говорят, чтобы оптимизировать работу и сократить расходы. Так рациональнее. Почему я никогда не возил тебя сюда на анализы? Но ты же не полицейский! Я знаю, что в Иране о родственниках полицейских заботятся лучше. Что я могу с этим поделать? Дядя, как только я выйду из больницы, обязательно к тебе зайду.
За годы полицейской службы инспектору Стуки много раз приходилось беседовать с потерпевшими в больницах. А его единственное личное воспоминание, в котором присутствовали запах антисептика и белые халаты, было связано с днем, когда толстый врач вырвал маленькому Стуки гланды. Это случилось именно здесь, в больнице Святых Иоанна и Павла. Стуки вспомнил свою маму, которая привела его сюда за руку, сказав, что они идут за мороженым.
– Такая длинная дорога, чтобы купить мороженое? – удивлялся Стуки, топая по мостам и набережным каналов.
По тому, как синьора Парванех сжимала его руку, Стуки стал догадываться, что мама от него что-то скрывала.
– Я хочу шоколадное, – сказал он, чтобы прозондировать почву.
– Хорошо, – ответила мама.
– И фисташковое, – добавил Стуки, радуясь, что мама не возражает.
Но когда он высказал новое желание – ванильное мороженое – и мама снова согласилась, вот тут он понял, что это какая-то ловушка. Стуки замедлил шаг, но синьора Парванех, несмотря на свой небольшой рост и худобу, обладала силой ветра с высоких нагорий и последние метры площади Дзаниполо протащила его буквально на руках…
– Что ты здесь делаешь? – задумавшийся Стуки подпрыгнул от неожиданности и уставился на человека, заглядывающего в палату.
Инспектор не запросил никакой охраны: в конце концов, очень немногие знали о том, что он лежал в больнице. Стуки подумал, что, скорее всего, это был один из слоняющихся по больнице выздоравливающих пациентов.
– Отдыхаю, – ответил Стуки, приподнявшись на подушке.
– Из твоего окна виден Сан-Микеле?
– «Остров мертвых»? Не думаю.
– В таком случае, мне очень жаль, но это означает, что у тебя ничего серьезного.