Я рассмеялась,
— Сделаю что смогу, — сказала я и запрыгнула обратно в машину.
— Эй, Кейт, — позвала Джорджия и голос её на этот раз был серьезен.
Я на мгновение замерла.
— Будь осторожна, чем бы ты там не занималась.
— Обещаю, — сказала я, посылая ей воздушный поцелуй и плюхаясь на пассажирское сидение.
— Ну так, что за дела, Кейтс? — неуверенно сказал Жюль, возясь с ручкой радио.
— Надо бы съездить кое-куда, — сказала я.
Это привлекло его внимание.
— Куда это?
— На Сент-Уэн.
— То есть ты прогуливаешь школу для того, чтобы смотаться на блошиный рынок? Винсент знает чем ты занимаешься? Постой…только не говори мне. Ну, конечно, он ни сном, ни духом или ты не хочешь ждать, пока он вернется.
— Разве Винсент не просил тебя поохранять меня сегодня? — спросила я.
Жюль кивнул.
— Вот и чудно, а я собираюсь на Сент-Уэн. Так что ты можешь подкинуть меня до метро или самому меня отвезти. Всё, что угодно, лишь бы твои чувства-охранника позволили бы тебе не мучиться совестью.
Губы Жюля расползлись в веселой улыбке.
— Кейтс, тебе кто-нибудь говорил, что ты уболтаешь кого угодно? Девушку с таким даром убеждения надо еще поискать. Ты случайно в школе не участвуешь ни в каких выборах или в группе поддержки какого-нибудь кандидата в какой-нибудь школьный совет?
Я покачала головой.
— Жаль, — сказал он, и машина тронулась с места. — Такой талант пропадает.
— Жюль?
— Гм…?
— Как ты умер?
Мы застряли в пробке на полчаса на Périphérique. До сих пор наша беседа состояла в основном из небольших диалогов, касаемых дел ревенентов, такие как например, что Амброуз и Жюлем спасли недавно туристов, которые въехали в Сену на автобусе. Но мне было интересно это уже какое-то время и, сидя в пробке, я почувствовала, что это самый подходящий момент, чтобы спросить.
— Я помню, ты говорил, что погиб во время Первой Мировой Войны, — продолжила я, — но ты умер, спасая кого-то конкретного или ты просто защищал своих соотечественников, как солдат?
— Ревенентом не станешь, если не защищаешь кого-то конкретного, — ответил Жюль. — Если сражаешься на войне — это не в счет. Если бы это было так, то нас бы было гораздо больше.
— Так кого ты спас?
— Своего друга. Ну, я хотел сказать, не совсем друга, еще одного художника из нашей тусовки, с которой я зависал в Париже, еще до войны. Его имя было Фернан Леже.
— Фернан Леже? — выдохнула я.
— О, да ты наслышана о нем? — в его голосе сквозил сарказм.
— Ну же, Жюль. Ты же знаешь, что я обожаю искусство.
— Ну, он не стал таким известным, как остальные из нашей тусовки: Пикассо, Брака, Гриса.
— Для меня он достаточно известен, чтобы я знала кто он такой. И это ни у его картины я видела, как ты околачивался прошлым летом в музее Современного Искусства? Ну помнишь…когда ты притворялся, что знать меня не знаешь, с того злосчастного происшествия в подземке?
Жюль улыбнулся при этом воспоминании. После того, как я увидела его живым и здоровых, хотя он погиб у меня на глазах, то тут же помчалась в дом к Жан-Батисту, чтобы извиниться перед Винсентом, да только нашла его там мертвым. Что привело меня к открытию того, кем он являлся. И можно без сомнения сказать, что это был исторический день в жизни Кейт Мерсьер.
— Ага, там висит мой портрет, на котором меня просто невозможно узнать. Не очень-то лестно. Я похож на робота. На самом деле даже на робота-скелета. Что понятно, думаю, поскольку я был мертв к тому времени, когда он рисовал ее.
— Ты говоришь о "Карточных игроках"? — спросила я с восхищением.
— Да. Было много простоев в промежутках между боями. Мы много играли в карты. После войны, когда я был как-то парящим, то услышал его, как он кому-то говорил, что солдат, справа — тот, кто спас его. Но я все равно не вижу сходства с собой живым.
Жюль улыбнулся собственной шутке.
— А как это случилось? Я имею в виду, его спасение?
— Отдал ему свой противогаз во время немецкой газовой атаки. Как-то я под отстал, враг прошелся по нам, расстреляв всех, кто был на земле.
Какая ужасная смерть, подумала я. Хотя я был в ужасе, я старалась, чтобы мой голос звучал буднично так, чтобы поддержать разговор.
— Почему ты это сделал?
— Я был молод, а он был старше меня, настоящий художник. Я уважал его. Преклонялся перед ним в своем роде.
— Даже, если и так, сколько фанатеющих детей смогли бы отдать жизнь за своего героя?
Жюль пожал плечами.
— Я говорил об этом с другими ревентами. Мы все чувствовали, что в нашей человеческой жизни, было нечто такое, что заставляло нас быть самоубийственно человеколюбивыми. Это характерно для всех нас.
Он замолчал после этого, оставив меня гадать, как бы я поступила, если бы потребовалось отдать свою жизнь за кого-то другого. Я полагаю, что это именно то, что я не узнаю, пока не столкнусь с подобной ситуацией лицом к лицу.
Двадцать минут спустя мы подъехали к стоянке в нескольких кварталах от Le Corbeau.
— Ты собираешься мне сказать, что всё это значит? — спросил Жюль уже в сотый раз.
— Неа, — сказала я, когда мы вышли из машины. Увидев крошечное кафе рядом, я жестом указала на него и сказала:
— Но ты можешь подождать меня там.
— Мой ответ на этот приказ "Non, madame la capitaine". Никогда в жизни я тебе не позволю идти в одиночку и заниматься чем-то неизвестным — причем очевидно, что ты не хочешь, чтобы и Винсент об этом знал. Моё чувство вины заставило меня привезти тебя сюда, потому как ты взывала к разумным доводам, дескать раз уж я твой охранник. Теперь тебе придется как-то уживаться с тем, на что сама напросилась.
Мы смотрели друг на друга в течение нескольких секунд. Но когда я увидел, что он не собирался трогаться с места, я кивнул, и мы пошли в направлении магазина. На самом деле это было даже приятно, что он был со мной, потому что я начинала нервничать — не зная, как мне быть дальше и справиться с тем, что меня ждет.
С полквартала не доходя до магазина, я увидела, что в помещении горел свет, и сердце мое заколотилось, как сумасшедшее. Вырезанный ворон на вывески казалось зловеще взирал на нас, когда мы подходили ближе. Мы остановились у двери, а Жюль повернулся ко мне с самым скептическим выражением лица, которое было у него в арсенале.
— Ты притащила меня через весь Париж, чтобы прикупить, — он глянул на витрину, а затем вновь на меня, — гипсовую Деву Марию?
— Нет.
— Тогда зачем? — Он посмотрел вновь на витрину. — Папу Иоанна Павла с подсветкой? Какого черта мы здесь делаем, Кейт?
— Вопрос, "Что я здесь делаю?" и ответ "Не твоё дело", Жюль. Я сожалею, что притащила тебя сюда, но мне нужно кое-что сделать. И я бы предпочла, чтобы ты не ходил со мной, а подождал меня здесь.
— Что? — воскликнул Жюль.
— Я должна поговорить с владельцем кое о чем. Если я ошиблась, то вернулсь через секунду. Если я права, то это займет больше времени. Но я хочу поговорить с ним сама.
— Кейт, я, честно сказать, понятия не имею, как Винсент справляется с тобой. Ты же порой…невыносима.
— Но ты сделаешь то, о чем я тебя прошу?
Жюль провел рукой по волосам, выглядя очень безрадостно.
— Я дам тебе пятнадцать минут. Если ты не выйдешь, я пойду и вытащу тебя оттуда.
И он двинулся дальше, чтобы сесть на ступеньку у заколоченной витрины магазина на противоположной стороне улицы.
Глава 27
Я слегка надавила на дверь, когда та не поддалась, то приложила больше усилий, и практически ввалилась в лавку, когда дверь, наконец, решила сдаться мне на милость. Я огляделась по сторонам и увидела, что лавка полным-полна народу, что людей даже больше, чем казалось снаружи, через витрину. И по обстановке вокруг, я могла с уверенностью сказать, что в витрину хозяева поставили дешевку, чтобы, наверное, не искушать воров, потому как предметы вокруг меня были очень интересными, подобные которым я никогда не видела за пределами музеев.
Старинная Мадонна из слоновой кости — округлость бедра, на котором она держала ребенка, повторяла естественный изгиб слоновьего бивня — стояла рядом с богато украшенным ящиком — реликварием — с реалистичным пальцем, прикрепленным к крышке. Старинные монеты с изображенными на них святыми, антикварные розарии — католические чётки, висящие на каждом доступном выступе, и распятия сделанные из драгоценных металлов и камней. Хотя каждый предмет был красив по-своему, со всеми ними, хаотически собранными вместе, на таком маленьком пространстве, это место чувствовалось действительно жутким. Похожим на гробницу, снабженную предметами для загробной жизни.
Я смотрела на прилавок в течение целой секунды, прежде чем осознала, что за ним кто-то стоит и смотрит прямо на меня. Он стоял настолько неестественно неподвижно, что, когда он заговорил, я подскочила.
— Добрый день, мадемуазель. Чем я могу помочь? — спросил он на французском с легким акцентом.
Моя рука метнулась к сердцу.
— Извините, — выдохнула я. — Я Вас там не заметила.
Он слегка наклонил голову в ответ на мои слова, как будто идею о ком-то удивленном говорящей статуей он находил любопытной.
Какой странный человек, подумала я.
С его зачесанными назад, крашенными в черный цвет волосами и огромными глазами, сюрреалистически выпученными из-за очков с толстыми стеклами, он был похож на мультяшную версию птицы-тезки названия магазина.
Действительно жуткий показатель, решила я, содрогнувшись.
— Хм… мне сказали, что я могу найти здесь целителя, — сказала я, мой голос прозвучал смущенно робко.
Он странно кивнул и вышел из-за прилавка, показав худощавую фигуру, одетую в странную, старомодную одежду.
— Моя мать целитель. Что вас беспокоит?
Я подумала о своем разговоре с женщиной из соседнего магазина и выпалила:
— Мигрени.
Было что-то в этом человеке — во всей этой ситуации — что заставляло меня нервничать. Если встреча с ревенантами была как поездка в новую незнакомую страну, эта встреча заставляла меня почувствовать себя Нилом Армстронгом, делающим первый шаг на нетронутую поверхность Луны.