– Ну и хватит на первый раз, молодец какая, Дым… Справилась…
Это он говорит. А мама Толли шепчет неразборчиво и, кажется, опять называет дочкой.
Я закрываю глаза. Снова хочется спать. И я засыпаю – прямо там, в погребе, мгновенно.
А просыпаюсь уже в комнате наверху, в кровати. И никакой грозы нет, в окно солнце, мокрый свежий сад. Лучи брызжут во все стороны, загораются радостными искрами – в кувшине на подоконнике, в подвесках люстры, в чём-то маленьком, остром, зелёном…
Значок в виде перевернутой капли.
По кругу буквы. Не сразу понимаю. Это мне, мой – в честь первой сдачи энергии.
Я кручу значок в пальцах, потом кладу на подоконник так, чтобы поймать в него солнце, чтобы зелёные искры улетели на потолок…
На спинке кресла висит зелёное платье в белых разводах. Длинное, с кружевным воротничком. Очень торжественное.
Я не знала, что праздник – это богослужение.
В доме мамы Толли собралось человек двадцать. Женщины в длинных глухих платьях, похожих на моё, мужчины в тёмно-синих костюмах. У многих на груди слева, там, где сердце, горели зелёными искрами перевёрнутые капли – капли были разного размера и, наверное, отличались по ценности.
Откуда-то, может из погреба, вынули плетёные складные стулья. Я не видела их ни вчера, когда мы убирались, ни сегодня утром, когда помогала маме Толли исправлять последствия грозы. Нет, не «исправлять», тут другое слово должно быть, но я его не знаю… Короче, мы подмели, поправили и разгладили. И цветов из сада принесли – их много ветром поломало.
Стулья выстроили рядами в гостиной, так, чтобы все сидели лицом к экрану. Возле экрана, сбоку, поставили кресло – как учительский стол.
Мама Толли посадила меня в первом ряду, сама села рядом и велела не вертеться. Но я всё равно могла разглядеть других. Мужчин было больше, среди них оказался Юра, сзади, возле двери, в таком строгом синем костюме, будто на экзамене… Я хотела ему помахать, но мама Толли придержала меня за руку.
Я вдруг поняла, что некоторых знаю – например, вот ту рыжую женщину, которая сидит с другого боку от мамы Толли. Я сперва просто заметила, что они очень здорово контрастируют. Мама Толли вся светлая – и кожа, и волосы, и платье, а женщина – загорелая, рыжая, в зелёном платье с алыми цветами… А потом я вспомнила, что видела её раньше – у Экрана, она там была в синей форменной куртке, не человек, а сплошная должность…
– А чей это праздник? В честь чего?
Мама Толли не ответила, сделалось шумно от аплодисментов. Из кухни (неужели из погреба?) пришёл тот лысый старик с белой пушистой бородой. Ему похлопали, он сел в кресло, заговорил – без особенного пафоса. Что многое сделано, и, хотя впереди ещё много работы, нельзя обесценивать прожитое и пережитое. И давайте помянем тех, кто уже исполнил свой долг до конца.
На экране проступали изображения людей. С разной чёткостью, разного размера – вот что бывает, когда несколько человек одновременно вспоминают и переживают. Жалко, что я не знала, кто кого сейчас поминает. Хотя нет! На экране был ребёнок, светловолосый и светлокожий, с белыми кудрями и широким приплюснутым носом… Изображение мелькнуло и исчезло, а мама Толли плакала, закрыв лицо широким рукавом, а рыжая женщина гладила её по спине. Мне тоже надо, наверное, её гладить? Но я смотрела на экран.
Остальные изображения медленно исчезали, расплывались – как облака, которые уносит ветер. Потом все запели – мелодия была красивая, я слова почти не разобрала. Наверное, это церковный гимн.
Потом старик снова заговорил – про новые свежие силы, про что-то там ещё. Я почти дремала от жары и торжественности. Тут мама Толли меня толкнула локтем. И шепнула:
– Это твой праздник!
– Что?
– У тебя сегодня ночью была первая сдача.
И старик медленно поднялся из кресла, подошёл к нам, положил ладонь мне на голову. Рука у него была какая-то слишком холодная.
А я вдруг начала икать! От волнения и удивления. Ничего себе – мой праздник.
– Где капля? – спросил старик.
Я не поняла, это он меня спрашивает или маму Толли. Она зашарила по моему платью ладонью.
– Капелька где?
В комнате было тихо. Только я икала. И не могла толком объяснить, что значок-капля, наверное, остался на подоконнике. Мне же никто не сказал, что его надо было взять с собой. Мама Толли руками всплеснула. Старик охнул, и я не поняла, он сердится или посмеивается. Он стоял, нависая надо мной, я чётко видела его пиджак, весь в какой-то пыли, с едким лекарственным запахом.
– Я принесу! Я знаю где!
Это Юра, с последнего ряда. Он так быстро выскочил из комнаты, бросился наверх. Я не могла ничего сообразить. Я даже не знала, то, что сейчас случилось, – это что-то плохое, стыдное?
– Не к добру! – раздался знакомый голос.
Тётка Тьма! Ну конечно, кто же ещё-то!
Наверное, в доме была не заперта дверь. Тётка стояла на пороге, потом вошла и села на единственный свободный стул – Юрин, да! И теперь выкрикивала путаное, странное.
– Нельзя чужое брать! Нельзя обирать сирот! Нельзя против воли! Он-то всё видит, он-то знает, кто ему служит, а кто – притворяется!
Она визжала так, что хотелось уши ладонями закрыть. И старик так и сделал – сдвинул руки, прикрыл ими мои уши. Визги стали нечёткими, как разговор в метро. А на экране поплыли какие-то волны, запятые, разводы, психодел разный…
Я зажмурилась. Услышала голос старика: «Выведите её». Приготовилась к тому, что меня сейчас куда-то потащат. Но он имел в виду Тьму. Трое мужчин в синих костюмах подхватили её, очень легко и ловко – наверное, они так уже делали не раз.
Сверху прибежал Юра. Прямо ко мне и к старику. Протянул зелёную капельку старику, а тот помотал головой.
– Нет. Сам привёл, сам и отвечай.
Я замерла. И поняла, что больше не икаю. Хотелось, чтобы Юра был рядом со мной всегда-всегда. И чтобы с ним никогда не случилось ничего плохого. А ещё мне хотелось пить.
Юрины губы были совсем рядом.
А потом он пошёл обратно на своё место, и все пели другой, неразборчивый, но очень красивый гимн, а потом подходили ко мне и обнимали, говорили, как они рады, что я теперь с ними.
– Вот ты и выросла, – мама Толли обхватила меня, как моя мама на последнем звонке. Обнимала с теми же интонациями. – Вот ты и выросла, капелька моя.
Когда стулья расставили вдоль стен, когда разложили столы и принесли из кухни всю ту еду, которую мы вчера готовили, я выпила три стакана компота. Думала, что вообще целый кувшин осилю. Я ждала, когда ко мне подойдёт Юра, за чем угодно, по любому поводу. Но его рядом не было, он поздравил меня и куда-то ушёл. Может, собирать следующие эмоции?
Но сейчас мне было слишком хорошо, чтобы беспокоиться или расстраиваться.
Дом светился. Не только экраном и лампами. А вообще весь, он сам был как экран и как лампа. Тёплый, спокойный, волшебный. Я очень хотела остаться в нём навсегда.
Глава IV
Мне бы хотелось жить в Захолустье, но у меня ещё остались родители и Мелочь. Хотя мне здесь совсем уже не нравится.
Мы опять идём с мамой из поликлиники, я ненавижу туда ходить, особенно с мамой, почти каждый день… Поликлиника в соседнем дворе, и это совсем бесит, потому что невозможно менять маршрут, каждый раз одна и та же дорога, можно только забор обходить слева или справа… А ещё мама встречает знакомых. Тоже почти всегда. Тётки какие-то… Я их не знаю вообще. А они про как дела и вот это всё каждый раз…
Как у меня дела? Получила значок «Отличные эмоции», его дают после первой сдачи. Каждый раз, когда я попадаю в Захолустье, на моей одежде этот значок… На куртке или на платье. Или в кармане, там, где местные монетки.
– Здравствуй, Вика! Как твои дела? – спрашивает очередная мамина тётка.
– Хорошо, спасибо, замечательно…
Я сжимаю ладонь в кармане. Нашариваю… Показалось, что значок… Нет, откуда, это же другой мир… Но… Пальцы обхватили что-то острое, плоское, с защёлкой… Я вынимаю это вместе с телефоном. Смотрю, типа сообщение пришло. Когда телефон вот так повёрнут, то не видно, что между ним и лицом что-то есть… Маленький серый прямоугольник, на нём зелёная прозрачная капля… Носят так, чтобы капля была остриём вниз. Как знак «пункт назначения» на навигаторе. Там тоже всё обозначают перевёрнутыми капельками…
Серый прямоугольник, зелёная капля, внутри капли цифра «1», серебристыми искорками… Повернёшь значок – они переливаются…
– Вика, ну с тобой же говорят… Извините. Вика, ну отвлекись ты от экрана!
От Экрана!!!
Откуда этот значок здесь? Это теперь вместо дежавю? Это напоминалка такая? Сувенир из другого пространства. Я помню, как однажды вернулась из Захолустья и у меня к кроссовкам прилипли листья тамошнего клена… Куда они потом делись? Мама вымела?
Я боюсь, что значок исчезнет. Зажимаю его в кулаке вместе с телефоном, сую руку в карман. Только сейчас понимаю, что в телефон вообще не смотрела. Даже как в чёрное зеркало.
Мамина тётка говорит мне про что-то.
– …обязательно приходи, мы будем очень рады…
Я зеваю. Так сильно и громко, что это похоже на отрыжку. И только потом понимаю, что надо было рот прикрыть… И опять зеваю, до слёз… Но тётка уже прощается.
– До свидания, Вика!
– Извините, – я продираюсь сквозь зевоту, с опозданием.
Я не тормоз, я кирпич. Я девочка из анекдота. «Здравствуй, яблоко»… Как только тётка от нас отходит, я сразу перестаю зевать.
– Ма, а это кто был?
Мама так отвечает… Осторожно… Она боится, что я расстроюсь от того, что опять никого не помню. А я не расстроюсь, я уже привыкла, что она меня дурой считает. Они все меня ей считают. И эта тётка тоже.
– Ма, кто она такая? – Я нарочно громко говорю, чтобы эта тётка услышала. Она ведь ещё недалеко отошла.
– Оксана Александровна.
Ксансанна. Руководительница школьного театра.
Я её не узнала. А даже если бы и узнала, какая разница. Я больше не пойду в эту школу. Я на домашнем обучении, меня к другой школе прикрепили. Всё. А та школа… Я боюсь… Я не хочу никого видеть. Кто-то остался, кто-то ушёл в матлицей или в гуманитарку, кто-то поступил в колледж. Все чужие уже. Б