На двери Тай белел какой-то листочек. Записка? Мне? Нет, это пятно солнечного света. Тоже записка – мне от всего этого мира. Солнечный квадрат попал на светлое пятно и шелуху облупившейся краски. И стало понятно – это не шелуха и не вмятины, это рыба, дерево, цветок… Свет уйдёт, рыба, цветок и дерево исчезнут… На что намекает этот мир?
– Ты чего стоишь?
Тай поднялась по лестнице, стояла теперь рядом со мной.
– Смотрю.
Мне было интересно, поймёт она или нет, увидит картинку? Тай кивнула.
– Ага. На зайца похоже. Вот ухо, вот хвост.
Теперь я тоже видела на двери зайца.
– Ты чего пришла?
– Я думала, что ты там, в доме милосердия. Хотела твою маму предупредить.
– С чего ты взяла?
– Там была девушка или женщина, я сперва решила, что это ты…
– Ха… Это моя мама как раз… Скоро выпустят, наверное…
– Извини.
Тай поморщилась. Будто разговор про маму – это очень неприятно. Я вдруг представила, как моя мама морщится и говорит кому-то, например соседке тете Ире Щедровицкой: «Завтра Вику забираем из больницы»… И ей противно от того, что я снова буду рядом. Нет! Такого не бывает. Брррр! Я тряхнула головой. А Тай всё ещё объясняла про свою маму:
– Её в этот раз прямо со станции забрали, рвалась эмоции сдавать… Фурсишка.
Точно так же Юра говорил про тётку Тьму. Мне даже показалось… Тёмные волосы, хриплый голос… Они ведь похожи, Тай и Тьма! Но разве можно о таком спрашивать? А вдруг Тай думает, что я молчу, потому что догадалась? Но она спросила о другом.
– Дым! А ты чего в доме милосердия делала?
– С мамой Толли ходила помогать. Там свой экран, я его включала!
Тай поморщилась ещё сильнее.
– Добренькая какая!
– А мне не жалко. Наоборот, это же хорошо! Мне не нужно, а им пригодится. Я людям помогаю греться, выздоравливать…
– Дура ты! Они твою энергию не в дом милосердия отдают! Они её гонят тем, кто может оплатить дополнительно. Ты же видела, как у нас свет мигает, знаешь, как в домах холодно! Те, кто может купить дополнительную, покупают.
Я стояла, тупила. Наверняка ещё и рот открыла…
Да нет же, нет! Я вспоминаю, как мы шли по дому милосердия. Как я почти летела, а потом коридор и двери с окошками-иллюминаторами, как человек торговался и обзывал нас людоедами. И мама Толли говорила: «Ну что, капелька, начнём». Как люди благодарили: «Мать Анатолия, мы бы без вас совсем пропали».
Если бы она им ничего не давала, стали бы они ей такое говорить? Как можно откачать энергию? Ведь люди её уже получили!
Я могла это всё рассказать Тай, но совсем не хочу. Как будто боюсь заляпать эти свои воспоминания. Да я и не обязана. А ещё я боюсь… а вдруг Тай найдёт доказательство своей правоты? Подберёт хитрый аргумент, и тогда я начну ей верить?
Надо спросить у мамы Толли, у старца Лария! Они же не могут мне врать?
– От дуры слышу.
Я развернулась и побежала по лестнице. Хорошо, что Тай в порядке. Страшно, что она – дочка Тьмы. А вдруг зависимость передаётся по наследству? Надо спросить у мамы Толли. Очень мешает, что здесь нет мобильных. Позвонила бы или в ватсапе спросила. А так – надо пешком, сперва вверх по холму, потом вниз, потом через набережную, мимо того места, где мы с Юрой обычно встречались. Мне кажется, я расплачусь, если посмотрю на это место… Я буду вспоминать, как всё было хорошо…
– Дым!
Он меня правда окликнул. Он стоит на нашем месте, ждёт… Я его боюсь.
– Здравствуй, Дым.
Юра говорит, а до меня не доходит смысл слов, я будто язык забыла, и местный, и родной. Юра улыбается так радостно и резко, будто по команде.
Даже не «здравствуй». «Здравствуйте».
Уважительная форма обращения. Никогда от него такой не слышала, даже когда он с Ларием говорил.
Я почему-то начинаю смеяться. Юра приподнимает брови, потом тоже смеётся, громко и неправильно. Тоже как по команде? Как будто у нас флеш-моб или детсадовская игра, где надо повторить друг за другом. Повторюшка, тётя Хрюшка, всю помойку облизала, а спасибо не сказала.
Я теперь часто вспоминаю разную ерунду из детства. Перебираю воспоминания, оцениваю и сортирую. Вот это подойдёт, оно яркое, значит, полезное. А вот это стыдное, но тоже яркое, не знаю, что с ним делать… Спрошу у мамы Толли, когда в следующий раз буду с ней в милосердном доме. Скорее бы! Очень хочется снова гореть… Сиять.
Если бы рядом была мама Толли, я бы очень обрадовалась. Но тут только Юра, смотрит внимательно, смеётся громко и очень вежливо. Повторюшка…
Я не знаю, что делать дальше.
– Здравствуйте, Дым. Как ваши дела и ваши близкие?
Очень, очень вежливо. Как и полагается служащему канатной дороги. Персоналу Экрана.
Я вспоминаю формулировку, слышала её от мамы Толли и Лария, от сестёр дома милосердия. Я, кстати, когда про это место думаю, то иногда по-разному на русский перевожу его название, то «дом милосердия», то «милосердный дом». И так, и эдак не совсем точно выходит, а если обратно перевести, звучать будет одинаково… И слова вежливости вот… будто нет смысла самих слов, один смысл ситуации: к тебе относятся с уважением, сделай то же самое в ответ.
– Благодарю за внимание. Надеюсь, у вас тоже всё благополучно.
Вот. Теперь легче. Мы чужие люди, которые просто стоят рядом. Можно больше не улыбаться во все зубы, до хруста ушей. Но не получается, губы будто заморозило этой улыбочкой…
– Могу ли я сопровождать вас по вашему пути? – церемонно спрашивает Юра.
Он не шутит. Первый раз не Юра распоряжается мной, а я Юрой. Интересно.
– Ну ладно… Давай, пробуй…
Я разворачиваюсь. Он следует за мной…
Молчу. Юра идёт, не указывая, куда нам можно, а куда не стоит соваться. Я сворачиваю к канатной дороге. Вот поеду и сдам, и он мне не запретит, не посмеет. Он мне теперь никто.
На набережной нас всё время останавливают незнакомые люди, разглядывают капельки на его куртке, на моём пальто. Люди спрашивают, Юра отвечает…
– Сколько?
– Нисколько. Не торгуем, пустые.
– Девяносто!
– Я же говорю, пустые, иди мимо…
Кажется, нам раньше предлагали другую цену, меньше. В Захолустье дефицит энергии стал ещё сильнее? Я пытаюсь вспомнить – вот сейчас, пока мы шли по улице, видела ли я огоньки, свет? Вывески горели? А фонари?
Встаём в очередь. К нам подходит дежурный, загорелый, бритый налысо мужчина в синей куртке. Юра берёт два конверта, потом возвращает один, поясняет дежурному:
– Я сопровождение.
Дежурный кивает. У него тёмные, раскосые, очень красивые глаза. Как у того мальчика в доме милосердия. Может, это его сын или брат? Если бы рядом не было Юры, я бы спросила.
Всё-таки Юра мне мешает. Я могу и без сопровождения. Я же могу его послать, правильно? Жди меня, вернусь сюда же, через час или два, куда я денусь. Вот это всё.
Через шесть человек наступит наша очередь, и тогда я скажу: «Дальше я сама». И сяду. А он останется на платформе. И мне больше не будет так страшно, как сейчас.
Приближается кабинка, из неё выходит немолодая женщина в тёмно-розовом пальто… Пальто того же цвета, что халаты и стены в доме милосердия. У меня сразу портится настроение. А ещё мне холодно. Хотя я тоже в пальто, зелёная капелька тускло блестит на тёмной ткани. На самом деле пальто синее, но при таком свете это не видно.
Платформа слабо освещена, как закрытая на ремонт станция метро… Но кабинки движутся, хоть и медленно, доноры стоят, ждут. Очередь не такая спокойная, как раньше. Ко всем, и к нам с Юрой тоже, подходят люди. Заглядывают в глаза, спрашивают одно и то же.
– Сколько?
– Нисколько. Сопровождение.
– А девушка?
– Тоже нет, – отвечает за меня Юра.
Я уже в курсе, что у нас хотят купить воспоминания. Энергию эмоций. Но Юра не продаёт. Я уточняю, когда отходит очередной человек:
– Ты завязал?
– Что?
– Ты перестал барыжить?
– Дым, переведи… Не понимаю.
Я знаю эти слова на русском и на английском, запомнила, пока смотрела Breaking bad. Но как это называется здесь?
– Ты больше не хочешь поставлять людям то, что они хотят?
На платформе мигает свет. Потом загораются синеватые аварийные лампы. За это время Юрино лицо меняется. Мне тревожно от того, что я увидела. Не понимаю, что не так. Но сейчас не мне одной тревожно. В очереди ахают, ворчат, присвистывают. Разные реакции, как Ксансанна объясняла на этюдах. Событие одно, эмоции у людей разные, наблюдайте, сравнивайте, запоминайте… Я завтра снова пойду на репетицию!
– Дым, всё в порядке, Дым…
Юра хлопает меня по руке. Я дёргаюсь, сбрасываю его руку. Мне теперь неприятно, когда он до меня дотрагивается.
– Дым, не бойся.
Видимо, он решил, что я в шоке из-за того, что свет мигает.
– Благодарю. У меня всё благополучно.
Я машинально говорю вежливые слова. Мне так хорошо было думать о театральной студии, о своём спокойном мире…
– Я буду с тобой, Дым. Я тебя…
Если он скажет «люблю», я его укушу или ударю. Хотя раньше была бы так рада. Чего же всё так погано-то?
– Я тебя сберегу, – очень чётко говорит Юра.
Спасибо и на этом. Какие пафосные сопли, тьфу.
– Скоро наша очередь… Ты не беспокойся, всё будет нормально.
Хм. Я же сама выбрала, куда мне идти и что делать. А Юра снова распоряжается. Контролирует ситуацию.
– Я поеду одна.
Надо было сказать попозже, уже садясь в кабинку. А я не просчитала последствия. Юра сразу же меня схватил. Типа обнял, но так, что не выдохнуть. Мы были вторые в очереди, кабинки шли медленнее, из-за того, что перебои с энергией… Я могла бы вырваться. Если бы не Юрина служебная куртка. Я дёрнулась, крикнула. Он ещё сильнее меня сдавил и спокойно объяснил всем вокруг:
– Я сопровождение. Девушке нужна помощь.
И всё. Привет из отделения скорбных духом…
Никто больше не собирался мне помогать. Смотрели, как я пробую стряхнуть Юрины руки, как шиплю сквозь его ладонь…