– Смотри, Зои, – говорю я.
Я указываю на дом с открытой дверью. Мелькает прихожая; мама целует дочку. Девочка медлит на крыльце. Да я же тебя знаю, думаю я. Не бойся.
Зои почти вылезла на крышу машины: забралась с ногами на сиденье и снаружи заглянула ко мне в окно. Она похожа на русалку на носу корабля.
– Лезь обратно в машину, черт тебя подери! – орет Адам. – И убери ноги с сиденья!
Оглушительно расхохотавшись, Зои юркает внутрь.
Этот отрезок дороги называется «Разбойничья миля». Папа всегда читает в местной газете о здешних происшествиях. Здесь частенько случаются грабежи; здесь гнездятся нищета и отчаяние. Но вот автомобиль набирает скорость; мы проносимся мимо незнакомых прохожих, и я замечаю, до чего красивы люди. Я знаю, что умру раньше, но все они постепенно последуют за мной.
Мы пробираемся глухими переулками. Адам сообщает, что везет нас в лес. Там есть кафе, стоянка для машин и ни одного знакомого.
– Там можно хоть на ушах стоять – все равно вас никто не узнает, – говорит он. – Это недалеко, так что мы успеем вернуться к полднику.
– Ты в своем уме? – выкрикивает Зои с заднего сиденья. – Что за детский сад! Пусть все знают, что я под кайфом! Какой, к черту, полдник?
Она снова высовывается из окна и посылает прохожим воздушные поцелуи. Ее волосы развеваются по ветру; Зои похожа на пустившуюся в бега Рапунцель[4]. Но Адам бьет по тормозам, и Зои стукается головой о крышу.
– О господи! – верещит она. – Ты это специально!
Она плюхается на сиденье, со стоном потирая голову.
– Извини, – говорит Адам. – Нам нужно заправиться.
– Козел, – отвечает Зои.
Адам вылезает из машины и идет к колонкам. Зои внезапно засыпает, развалившись на сиденье и посасывая большой палец. Наверно, у нее сотрясение мозга.
– Тебе не больно? – спрашиваю я у нее.
– Он в тебя втюрился! – шипит в ответ Зои. – Он пытается избавиться от меня, чтобы никто не мешал ему с тобой общаться. Не сдавайся!
– Не думаю, что это так.
– Откуда тебе знать?
Зои снова засовывает палец в рот и отворачивается. Я решаю оставить ее в покое, выхожу из машины и иду поболтать с человеком в окне. По его лбу от волос до самой переносицы серебристым ручейком змеится шрам. Мужчина похож на моего покойного дядю Билла.
Незнакомец подается вперед через столик.
– Номер? – спрашивает он.
– Восемь.
Мужчина сбит с толку.
– Нет, не восемь.
– Ладно, пусть будет три.
– Где ваша машина?
– Вон там.
– «Ягуар»?
– Не знаю.
– Как это не знаете?
– Я не знаю, как она называется.
– Черт подери!
Разделяющее нас стекло выгибается, чтобы вместить его гнев. Трепеща от ужаса и благоговения, я возвращаюсь к машине.
Сзади подходит Адам и кладет руку мне на плечо.
– Наверно, он волшебник, – сообщаю я ему.
– Да, пожалуй, – шепчет он. – Залезай-ка ты лучше в машину.
Позже я просыпаюсь в лесу. Мы стоим, и Адама в машине нет. Зои спит, растянувшись на заднем сиденье, как ребенок. Просачивающийся сквозь кроны деревьев свет кажется в окно автомобиля призрачным и тусклым. Непонятно, то ли день, то ли ночь. Я открываю дверь и вылезаю из машины; на душе у меня спокойно.
Кругом растет множество самых разных деревьев, лиственных и хвойных. Холодно, как в Шотландии.
Я брожу по лесу, глажу кору деревьев, здороваюсь с листьями. Потом чувствую, что живот подвело от голода. Окажись тут сейчас медведь, я свалила бы его на землю и откусила голову. Может, стоит развести костер. Я расставлю капканы, выкопаю ямы, и первый же зверь, угодивший в западню, попадет на вертел. Я построю шалаш из сучьев и листьев и останусь в нем жить навсегда. Ни микроволновок, ни пестицидов. Ни флуоресцентных пижам, ни часов, чьи циферблаты светятся в темноте. Ни телевизора, ни пластика. Ни лаков и красок для волос, ни сигарет. Нефтехимический завод далеко. В этом лесу я в безопасности. Я тихонько смеюсь себе под нос. Не верится, я раньше до этого не додумалась. Я приехала, чтобы узнать эту тайну.
Тут я замечаю Адама. Сверху он кажется маленьким.
– Я кое-что поняла! – кричу я.
– Что ты там делаешь?
Его голос тих и приятен.
Я не отвечаю – ведь и так все ясно, а мне не хочется выставлять его тупицей. Зачем бы я еще сюда залезла и стала рвать листья, ломать ветки и так далее?
– Слезай! – вопит Адам.
Но дерево обвивает меня руками-ветвями и умоляет остаться. Я пытаюсь объяснить это Адаму, но, кажется, он меня не слышит. Адам снимает куртку и лезет за мной.
– Слезай! – кричит он. Я наблюдаю, как он благоговейно карабкается вверх по веткам, точно добрый монах, который хочет меня спасти. – Если ты упадешь и покалечишься, твой папа меня убьет. Пожалуйста, Тесса, слезай.
Он уже близко, и я не вижу его лица – только блеск глаз. Я тянусь к Адаму, чтобы, лизнув, растопить его лед. Кожа у него соленая на вкус.
– Пожалуйста, – просит он.
Мне совсем не больно. Мы плавно скользим вниз, хватая охапками воздух. Мы сидим в листве у подножия дерева, и Адам обнимает меня, точно ребенка.
– Что ты там делала? – спрашивает он. – Какого черта ты туда залезла?
– Собирала ветки для шалаша.
– Пожалуй, твоя подруга была права. Я уже жалею, что дал вам так много.
Но он ничего мне не давал. Я почти ничего о нем не знаю, кроме того что его зовут Адам и у него под ногтями грязь. Я задумываюсь, стоит ли раскрывать ему мой секрет.
– Я тебе кое-что скажу, – говорю я. – Обещай, что никому не расскажешь. Договорились?
Он кивает, но во взгляде его читается сомнение. Я подсаживаюсь поближе к Адаму и говорю ему, чтобы он посмотрел на меня. Он сияет разноцветными огнями. Адам светится так ярко, что мне видны его кости, а сквозь мерцающие глазницы – мир.
– Я выздоровела! – Я так взволнована, что говорю с трудом. – Мне нужно остаться здесь, в лесу.
Нужно бежать из современного общества со всеми его изобретениями: тогда я перестану болеть. Если хочешь, живи здесь, со мной. Мы выстроим шалаш, расставим капканы. Будем выращивать овощи.
В глазах Адама стоят слезы. Я вижу, как он плачет, и чувствую себя так, будто упала с неба на землю.
– Тесса, – произносит Адам.
За его плечом в небе виднеется просвет; сквозь него доносится гулкое дребезжанье спутника, от которого у меня зуб на зуб не попадает. Потом спутник исчезает, и остается только зияющая пустота.
Я прижимаю палец к губам Адама.
– Не надо, – прошу я. – Ничего не говори.
Пятнадцать
– Я сижу в Интернете, – поясняет папа, указывая на свой ноутбук. – Ты не могла бы расхаживать где-нибудь в другом месте?
Мерцание экрана отражается в стеклах его очков. Я сажусь на стул напротив.
– Это меня тоже раздражает, – произносит папа, не поднимая взгляда.
– То, что я здесь сижу?
– Нет.
– То, что я барабаню по столу?
– Послушай, – перебивает меня отец, – я тут нашел врача, который разработал метод костного дыхания. Слышала о таком?
– Нет.
– Нужно представить, будто воздух, который ты вдыхаешь, окрашен в теплый цвет, вдохнуть его левой ногой, направить вверх по ноге до бедра и так же выдохнуть. И так семь раз, а потом повторить с правой ноги. Попробуешь?
– Нет.
Папа снимает очки и смотрит на меня.
– Дождь кончился. Может, возьмешь плед и посидишь в саду? Когда придет медсестра, я тебя позову.
– Неохота.
Он вздыхает, надевает очки и снова утыкается в экран. Ненавижу его. Выходя из комнаты, я спиной чувствую папин взгляд и слышу тихий вздох облегчения.
Двери всех комнат закрыты, и в коридоре темно. Я на четвереньках поднимаюсь по лестнице, сажусь на верхнюю ступеньку и гляжу вниз. Темнота движется. Может быть, теперь я вижу то, чего другим не видно. Например, атомы. Я прыгаю на попе вниз по лестнице и снова вползаю наверх; ковер приятно трет колени. В лестнице тринадцать ступенек. Сколько бы я их ни пересчитывала, количество не меняется.
Я сворачиваюсь калачиком у подножия лестницы. Обычно тут садится кошка, чтобы об нее все спотыкались. Я всегда мечтала быть кошкой. Когда хочу, ласковой и домашней, а когда и дикой.
В дверь звонят. Я крепче прижимаю колени к груди.
Из коридора выходит папа.
– Тесса! – ахает он. – Ради бога!
Сегодня новая медсестра – широкая, как дирижабль. На ней клетчатая юбка из шотландки. Папа сконфужен.
– Это Тесса, – поясняет он, указывая туда, где на ковре лежу я.
– Она упала? – пораженно спрашивает медсестра.
– Нет, она почти две недели не выходит из дома и от этого бесится.
Медсестра подходит взглянуть на меня. Когда она протягивает руку, чтобы поднять меня с пола, ее пышная грудь трясется. Руки у нее огромные, как теннисные ракетки.
– Меня зовут Филиппа, – произносит медсестра, как будто это все объясняет.
Она ведет меня в гостиную, усаживает на диван и опускается напротив.
– Значит, – говорит она, – сегодня ты себя чувствуешь не очень хорошо?
– А как вы бы себя чувствовали на моем месте?
Папа бросает на меня предостерегающий взгляд. Я не обращаю на него внимания.
– Одышка, тошнота?
– Я принимаю противорвотное. Вы вообще читали историю болезни?
– Извините ее, – просит папа. – У нее недавно побаливали ноги, а больше ничего не было. Сестра, которая приходила на прошлой неделе, сказала, что все хорошо. Кажется, ее звали Шан. Она знает наш курс лечения.
Я хрюкаю себе под нос. Папа старается говорить непринужденно, но со мной это не проходит. В прошлый раз, когда меня навещала Шан, он предложил ей поужинать и выставил себя полным идиотом.
– Мы стараемся устроить так, чтобы пациента посещал один человек, – поясняет Филиппа, – но это не всегда удается.
Она поворачивается ко мне, позабыв об отце и его печальной личной жизни.
– Тесса, у тебя на руках синяки.
– Я лазила на дерево.