– Значит, у тебя понижены тромбоциты. Какие у тебя планы на эту неделю?
– Мне не нужно переливание крови!
– Все равно на всякий случай нам придется взять кровь на анализ.
Папа предлагает Филиппе кофе, но она отказывается. Шан бы согласилась.
– У папы все из рук валится, – поясняю я медсестре, когда отец, надувшись, уходит на кухню. – Он постоянно ошибается.
Медсестра помогает мне снять рубашку.
– И что ты об этом думаешь?
– Мне смешно.
Она достает из чемоданчика марлевый тампон и антисептический спрей, надевает стерильные перчатки и поднимает мне руки, чтобы протереть внутривенный катетер. Мы ждем, пока он высохнет.
– У вас есть парень? – интересуюсь я.
– Я замужем.
– А как зовут вашего мужа?
– Энди.
Похоже, ей неловко вслух произносить его имя. Я все время знакомлюсь с новыми людьми, и они никогда ничего о себе толком не рассказывают. Но при этом хотят знать обо мне все.
– Вы верите в Бога? – спрашиваю я.
Филиппа откидывается на спинку кресла и хмурится:
– Странный вопрос!
– Так верите или нет?
– Пожалуй, мне хотелось бы верить.
– А рай? Вы верите в это?
Она достает из упаковки стерильную иглу:
– Я думаю, рай – это прекрасно.
– Это еще не значит, что он есть.
Она бросает на меня строгий взгляд:
– Ну, будем надеяться, что он существует.
– Мне кажется, это все вранье. После смерти ничего нет.
Я начинаю ее раздражать. Филиппа смущается:
– А что же происходит с душой, с энергией?
– Обращается в небытие.
– Знаешь, – замечает Филиппа, – существуют группы поддержки. Там ты можешь познакомиться с другими молодыми людьми с теми же проблемами, что и у тебя.
– Ни у кого нет таких проблем.
– Ты так думаешь?
– Так оно и есть.
Я поднимаю руку, чтобы Филиппа смогла взять кровь из катетера. У меня под кожей пластик и металл; я наполовину робот. Медсестра набирает кровь шприцем и откладывает его в сторону. Крови у меня так мало, что в первом шприце она смешана с физраствором. Наверно, за эти годы медсестры выкачали из меня всю кровь. Филиппа набирает второй шприц, переливает в пробирку и синей ручкой надписывает на этикетке мою фамилию.
– Готово, – поясняет она. – Через час я позвоню и сообщу результаты. У тебя есть вопросы?
– Нет.
– У тебя есть лекарства? Я могу заглянуть к врачу и взять новый рецепт.
– Мне ничего не надо.
Она поднимается с кресла и смеривает меня серьезным взглядом:
– Тесса, ты, наверно, этого не знаешь, но наше управление здравоохранения может во многом оказать тебе поддержку. Например, мы можем помочь тебе вернуться в школу, пусть даже на неполный день, на несколько недель. Мне кажется, стоит подумать о том, как можно выровнять эту ситуацию.
Я смеюсь ей в лицо:
– А вы бы на моем месте пошли в школу?
– Наверно, мне было бы скучно целый день сидеть одной.
– Я не одна.
– Конечно, – соглашается она, – но твоему отцу это тяжело.
Вот идиотка. Разве можно такое говорить? Я сверлю медсестру взглядом. До нее доходит.
– До свидания, Тесса. Я зайду на кухню поговорить с твоим отцом и уйду.
Папа предлагает ей фруктовый пирог и кофе, хотя она и так жирная, и медсестра соглашается! Нам надо предлагать гостям только полиэтиленовые пакеты на ботинки. А калитку пометить большущим крестом.
Я тихонько вынимаю из кармана папиной куртки сигарету, иду наверх и высовываюсь в окно Кэловой комнаты. Хочу посмотреть на улицу. За деревьями видна дорога. Проезжает машина. Еще одна. Проходит человек.
Я выдыхаю дым. Вдыхая, я каждый раз слышу, как свистят мои легкие. Быть может, у меня туберкулез. Надеюсь, что это так. У всех знаменитых поэтов был туберкулез: это признак глубоких чувств. Рак – это так унизительно.
Из дверей выходит Филиппа и останавливается на крыльце. Я стряхнула пепел ей на волосы, но она не заметила – прогудела «До свидания» и, переваливаясь, потопала по дорожке.
Я сажусь на кровать Кэла. Сейчас поднимется папа. Дожидаясь его, я хватаю ручку и пишу на обоях над кроватью: «Парашюты, коктейли, камни, леденцы, ведра, зебры, сараи, сигареты, холодная вода из-под крана». Потом нюхаю подмышки, кожу на руках, пальцы. Провожу рукой по волосам к затылку, потом обратно ко лбу, как по ворсу ковра.
Папы нет и нет. Я слоняюсь по комнате. Вырываю перед зеркалом волосок. Он темнее прежних и почему-то вьется – как на лобке. Я рассматриваю его, разжимаю пальцы, и он падает на пол. Я рада, что могу бросить лишний волос на ковер.
На стене висит карта. Океаны и пустыни. На потолке – карта Солнечной системы. Я ложусь на кровать, чтобы хорошенько рассмотреть планеты, и кажусь себе совсем крохой.
Буквально пять минут спустя я открываю глаза и спускаюсь узнать, почему папа не поднимается ко мне. Оказывается, он ушел, оставив мне у компьютера какую-то дурацкую записку.
Я звоню ему:
– Ты где?
– Тесс, ты спала.
– Но где ты?
– Выскочил по-быстрому выпить кофе. Я в парке.
– В парке? Зачем ты туда пошел? Кофе и дома есть.
– Тесс, ну хватит, мне просто нужно было побыть одному. Если тебе скучно, включи телевизор. Я скоро вернусь.
Какая-то женщина готовит цыпленка в сухарях. Трое мужчин нажимают на кнопку, соревнуясь, кому достанутся пятьдесят тысяч фунтов. Два актера спорят о дохлой кошке. Один из них шутит, что кошка «готова». Ссутулившись, я сижу перед телевизором. Выключаю звук. Ну и фигню показывают. Похоже, нам всем нечего сказать.
Я пишу Зои: «Ты где?», – и она отвечает, что в колледже, но это вранье, потому что по пятницам у нее нет занятий.
Жаль, что у меня нет номера Адамова мобильника. Я бы написала ему: «Ты умер?»
Наверно, он работает в саду. Копается в навозе, торфе и перегное. Я открываю папину «Книгу садовода», выпущенную «Ридерз дайджест», и выясняю, что в ноябре самое время обрабатывать почву. Адаму также стоит задуматься о том, чтобы посадить орешник, потому что эти кусты украсят любой сад. Пожалуй, лучше всего подойдет фундук. У него такие большие орехи в форме сердца.
Правда, Адам вот уже несколько дней не показывается в саду.
А еще он обещал прокатить меня на мотоцикле.
Шестнадцать
Он некрасивее, чем я думала. Похоже, моя память его приукрасила. Не знаю, почему так. Представляю себе, как бы фыркнула Зои, узнай она, что в конце концов я постучала в его дверь. При мысли об этом мне не хочется ей ничего рассказывать. Она утверждает, что от уродов у нее болит голова.
– Ты меня избегаешь, – упрекаю я Адама.
Похоже, я застала его врасплох, но он быстро справляется с замешательством:
– Я был занят.
– Правда?
– Да.
– Значит, ты не испугался, что я заразная? В конце концов, большинство ведет себя так, будто от меня можно заразиться раком или как если бы я сама была виновата, что заболела.
Адам смущается:
– Нет, что ты! Я так не думал.
– Вот и хорошо. Когда же мы поедем кататься на мотоцикле?
Адам неловко переминается с ноги на ногу:
– Вообще-то у меня нет полноценных прав. А без них я не могу брать пассажиров.
Я могу придумать миллион причин, по которым мне не стоит кататься с Адамом на мотоцикле. Мы можем разбиться. Поездка окажется не так хороша, как я думала. Да и что я скажу Зои? Но дело в том, что именно этого мне хочется больше всего, и отсутствие прав уж точно мне не сможет помешать.
– У тебя найдется лишний шлем? – спрашиваю я.
Снова эта медленная улыбка. Обожаю ее! Неужели он только что показался мне некрасивым? Теперь его лицо преобразилось.
– В сарае. И лишняя куртка у меня тоже есть.
Я не могу сдержать улыбки. Мне не страшно и легко.
– Тогда поехали. Пока не начался дождь.
Адам закрывает за собой дверь:
– Дождя не будет.
Мы огибаем дом и забираем из сарая вещи. Адам помогает мне застегнуть куртку, сообщает, что его мотоцикл выжимает девяносто миль в час и ветер будет холодный; тут дверь черного хода открывается, и в сад выходит женщина в халате и тапочках.
– Мама, вернись в дом, – просит Адам, – ты простынешь.
Но женщина направляется по дорожке к нам. Я никогда не видела такого унылого лица – кажется, будто она утонула, и вода исказила ее черты.
– Куда ты собрался? – спрашивает она, не глядя на меня. – Ты не говорил, что уходишь.
– Я ненадолго.
У женщины уморительно екает в горле. Адам бросает на нее внимательный взгляд.
– Мама, не надо, – просит он. – Пойди прими ванну, оденься. Ты оглянуться не успеешь, как я вернусь.
Она потерянно кивает и идет обратно к дому, потом останавливается, словно вспомнила о чем-то, оборачивается и впервые за все время смотрит на меня – чужого человека в ее саду.
– Кто вы? – спрашивает она.
– Ваша соседка. Пришла навестить Адама.
Взгляд женщины мрачнеет.
– Да, я так и думала.
Адам подходит к ней и осторожно подхватывает под локти.
– Пойдем, – говорит он. – Тебе нужно вернуться в дом.
Она позволяет себя увести; они направляются к задней двери. Женщина поднимается на крыльцо, оборачивается и снова бросает на меня взгляд. Она ничего не говорит; я тоже молчу. Мы просто смотрим друг на друга; потом она заходит в дом и идет на кухню. Интересно, что там будет, что они скажут друг другу?
– Она нездорова? – спрашиваю я Адама, когда он возвращается в сад.
– Поехали отсюда, – отвечает он.
Поездка на мотоцикле оказывается совсем не такой, как я себе представляла, – не то что быстро катиться с горки на велосипеде или на ходу высунуть голову из машины. На мотоцикле ты открыт всем ветрам, как зимой на пляже, когда налетает шквал с моря.
На шлемах стоят пластиковые щитки. Я свой опустила, а Адам нет; он это сделал нарочно.
– Люблю, когда ветер в глаза, – пояснил он.
Адам сказал, что, когда мы заворачиваем за угол, мне нужно наклоняться. Что он не будет разгоняться до предела, потому что я впервые сижу на мотоцикле. Но это еще ничего не значит. Даже на средней скорости можно взмыть ввысь. И полететь.